В пространном справочнике профессора Шнитке есть описание любопытных опытов, проведенных в берлинской клинике в начале века. Объектом этих опытов были пациенты в последней стадии невроза, когда болезнь уже принимала форму навязчивых состояний. Позднее, особенно после второй мировой войны, эти опыты были яростно раскритикованы как провозвестники нацистских исследований в научных лабораториях концентрационных лагерей. Полностью разделяя возмущение современной медицины по поводу бесчеловечности подобных опытов и к тому же, не являясь специалистом в психоанализе, хотел бы все же подробнее остановиться на них, поскольку они представляются интересными в несколько другом контексте.

Итак, в 1902 году в немецкой больнице Шпангауз в одиночные палаты были помещены больные. Каждому из них были выданы чистые листы бумаги и карандаши. Через некоторое время доктор, зашедший в палату, обнаружил, что листы, за исключением нескольких линий по краям, безжалостно истыканы до дыр остро отточенным грифелем.

Эти листы бумаги, оформленные как наглядный материал, доктор Шнитке использовал в качестве иллюстраций к своей лекции в Парижском университете двумя годами позже. Там он, помимо чисто медицинских толкований этого феномена, про постулировал теорию «перманентного вытеснения стремлений», или «перманентного невроза». То есть больной, видя карандаш и чистый лист бумаги, имеет первоначальное стремление оставить на нем некое изображение. Но это первоначальное стремление вытесняется навязчивым состоянием (например, опасением преследования), и возникает следующее стремление — написать письмо в полицию или изобразить портрет преследователя и т. п. Это стремление в свою очередь вытесняется страхом непосредственной близости недоброжелателей, которые могут все это видеть. В результате происходит сильнейший нервный припадок, визуальным результатом которого является продырявленный лист бумаги.

Судьба этих листков, демонстрировавшихся при чтении лекции, более чем интересна. Они не вошли в справочник Шнитке, хотя там упоминались. До 60-х годов они находились в Музее Фрейда в Западной Германии, а затем были куплены известным коллекционером антикварных рукописей. Иными словами, нечто, что являлось ничем, пустотой вне достаточно конкретного академического дискурса начала века, было приобретено за крупную сумму по законам, близким к законам рынка так называемого современного искусства. Понимание механизмов этого процесса, невольным провокатором которого стал честный профессор психоанализа берлинской клиники Шпангауз, для меня очень важно.

Итак, чем же в действительности являются исчервленные химическим мертвенно-сизоватым карандашом странички? С одной стороны — это достаточно конкретный результат опытов, по которому узкий круг специалистов прочитывает сложнейшие процессы, происходящие в сознании невротиков. Их существование было чрезвычайно важно для Шнитке, поскольку его выводы казались достаточно смелыми и вызвали ожесточенные споры в журнале «Дас психоаналитик». Визуальность этих пособий была вполне методологической: она лишь репрезентировала теорию перманентного вытеснения и имела смысл только в связи с ней. Для не посвященных в специально профессиональную полемику эти листки были лишь мусором, каковым они на самом деле и являлись. Но, с другой стороны, коллекционер, будучи человеком, явно не посвященным в психоаналитическую проблематику теории Шнитке и не знакомый с полемикой в журнале «Дас психоаналитик», приобрел бумажки за крупную сумму.

Объяснить это лишь исторической или антикварной ценностью этих документов нельзя, поскольку доктор Шнитке умер немногим более двадцати лет до этого и не являлся настолько крупной исторической фигурой. Очевидно, визуальность этих листков не ограничивалась ими самими: энергетическая аура, окружающая их, была для этого человека не менее визуально осязаема. Таким образом, оказавшись в положении голого короля, некий коллекционер, независимо от своего желания, оказался во власти того самого перманентного невроза, который как бы перекинулся на него, обнаружив свою невероятную бактериологическую стойкость. Этот небольшой исторический факт странным образом реанимирует теорию перманентного вытеснения в контексте проблемы визуального в современном искусстве.

В этой связи мне вспомнился один очень иллюстративный случай из моей жизни. В детстве, когда я начал ходить в художественную студию и брать первые уроки рисования, мне дали домашнее задание. Сев за стол и взяв карандаш, я стал рисовать гимнаста, крутящего «солнышко» на турнике. Проведя горизонтальную линию, изображающую планку турника, я как бы инстинктивно начал поднимать карандаш вертикально вверх, пытаясь воссоздать могучее тело гимнаста. После нескольких неудачных попыток движения руки вне плоскости бумаги я все бросил и горько разрыдался.

Очевидно, невроз зародился еще тогда, когда было вытеснено стремление стать тем самым гимнастом, то есть вместо рисовального зала посетить зал гимнастический, где можно заняться тренировкой мышц. И поскольку любая болезнь деструктивна (имеется в виду разрушение некоей конструкции, объективно существующей до ее начала), имеет смысл воспроизвести эту разрушенную конструкцию кадр за кадром. Все это можно сделать с достаточной степенью условности, смоделировав несуществующий, но возможный визуальный (опять-таки условно) ряд в следующей последовательности:

Табл. 1. Пустой листок бумажки с некоторыми рваными, точкообразными следами карандаша;

Табл. 2. Учебный рисунок с изображением гимнаста;

Табл. 3. Живопись с сознательными нарушениями законов перспективы и анатомии, потеками краски - некая сумбурная компиляция сезанизма и абстрактного экспрессионизма;

Табл. 4. Аккуратный лист бумаги с математической формулой, описывающей траекторию движения спортсмена на турнике;

Табл. 5. Заявление своего авторства на происходящее в гимнастическом зале путем помещения

неподалеку от реального снаряда с гимнастом таблички со своим именем, годом создания и пометкой: «Смешанная техника»;

Табл. 6. Звонок в милицию с сообщением, что в спортивном зале заложена мина, взятие ответственности на себя и короткий арест с мордобитием в участке.

За этой намеренно вульгаризированной схемой стоит целая социально-психологическая драма последнего столетия, которую я не возьму на себя смелость анализировать, а займусь лишь скромным самокопанием, что предполагает меньше ответственности и интеллектуального напряжения.

Итак, за первой таблицей перед нами встает живой и естественный, как молодое растение, ребенок с активно развивающимся организмом и мышцами. Небольшая городская квартира, узкие, как колодцы, урбанистические пространства не позволяют увидеть горизонт, даже если влезть на дерево. Дома большое количество книг, на стенах висят картины, и ребенок так или иначе соприкасается с сакральностью белого поля и грифеля. Возможно, в этом есть ощущение и зарождающийся страх замкнутого пространства, ведь человеку, выросшему, скажем, в лесу или среди полей, редко приходит в голову вместить этот огромный мир в маленький белый квадратик. Все это вместе рождает первый визуальный опыт, который в то же время является первым этапом перманентного невроза по Шнитке.

Следующий этап уже, видимо, можно отнести к «ошибочным действиям», то есть, ощутив невозможность создать Адама с помощью бумаги и карандаша, ребенок принялся за изучение законов перспективы, света и тени, анатомии и т. д. Очевидно, эта ступень перманентного невроза имеет настолько древнюю историю, что, как эдипов комплекс или страх отца, может быть лишь осмыслена, чего смогли добиться очень немногие в истории представители искусства. В то же время она является первопричиной визуальности в искусстве в том виде, о котором идет речь.

Третий этап перманентного невроза провоцирует полуобразованная художественная маргиналия.

Юношеское неокрепшее сознание проводит через себя за считанные годы, а иногда и месяцы все полемическое напряжение конца прошлого и начала этого века — от импрессионистов до Дюшана. И поскольку дело происходило достаточно давно и этот этап невроза закончился в Европе еще до второй мировой войны, то табл. 3 демонстрирует лишь общие законы, по которым развивается болезнь.

Таблицы 4 и 5 отражают критическую фазу невроза. Круг больных, куда попадает новенький, еще более узок и маргинален, но странным образом оказывается включенным в транснациональные товарно-денежные отношения. Распространение перманентного невроза на инвесторов стимулирует критика, выполняющая роль провокативного психоанализа в современном искусстве. Товарно-денежные отношения создают иллюзию необходимости воспроизводства и конкуренции, причем весьма специфической. Чтобы занять свое место в этой иерархии, необходимо постоянно доказывать свою лояльность врачам, подчеркивать и конструировать все новые и более замысловатые формы тяжелого и запущенного недуга.

Таблица 6, который визуально можно представить себе только как милицейский рапорт о задержании, показывает новую, не описанную Шнитке, тенденцию. За исключением случаев симуляции невроза с целью быстрого вхождения в товарно-денежные отношения, это глухой, беспросветный кризис, часто заканчивающийся полной невменяемостью.

Последовательно рассматривая эти таблицы, можно явно заметить постепенное оскудение, а в конце концов и полное уничтожение визуальных двухмерных знаков. При этом напряжение вырастает в геометрической прогрессии. В самом деле, больная психика, расщепляя конструкцию на новые и новые элементы и смыслы, все меньше нуждается в логически ясной и стройной конструктивной форме. Тем не менее финансово-художественный истеблишмент, хоть и вовлечен в перманентный невроз, требует минимально необходимого визуального коммуникативного поля. И наиболее социально вменяемые невротики следуют этому требованию. Другую часть больных с полностью нарушенной координацией движений и отсутствием самоидентификации тот же истеблишмент помещает в нечто похожее на специализированные лечебницы с содержанием и культурной программой. Роль этих лечебниц выполняют многочисленные художественные стипендии, фонды и музеи. Это сделано не только из гуманных соображений, но и из-за все еще сильного общественного инстинкта самосохранения.

Другими словами, постепенный отказ от визуальности объекта в изо, видимо, один из главных симптомов перманентного невроза. При этом потеря коммуникативных каналов с частью общества, не подверженной этому неврозу или подверженной частично, влечет за собой полную маргинализацию и соответственно болезненную агрессивность. Предвидя презрение, с которым отнесутся к этому выводу искусствоведы — врачи-убийцы и соседи по клинике — художники, хочу с трусостью, свойственной всем невротикам, сказать, что я не настаиваю на его непреложности. Просто, осознав необходимость терапии, я склоняюсь к самолечению, потому что, по правде говоря, рассчитывать больше не на кого. И чтобы преодолеть сопротивление застарелой болезни, хочу предложить шоковую терапию. По Шнитке, этот метод лечения идентифицируется как «сбой невротических установок». Он заключается в следующем: больному дается ряд тезисов, которые предлагается заучить, как молитву, и повторять по нескольку раз в день. Эти тезисы не неоспоримы, они порой тавтологичны, но полемизировать с ними и осмысливать их нельзя ни в коем случае. Например, одному невротику, старадающему страхом перед отцом, были предложены следующие тезисы: отец — ничтожество; отец — не отец.

В нашем случае я хотел бы привести несколько подобных тезисов, которые очень помогли мне, и очень надеюсь, что они окажутся полезны кому-нибудь еще:

1. Изобразительное искусство — это картины, рисунки и скульптуры.

2. Фотография — это фотография.

3. Текст — это литература.

4. Современное искусство — это то, что останется от современного нам искусства через 500 лет.

5. Человек — это звучит гордо.