Веберн в своих «Лекциях о музыке» говорит, что искусство, так же, как и музыка, управляется в точности теми же законами, которыми управляется природа в целом. Искусство, говорит Веберн, это тот способ, посредством которого природа выражает себя в некоей частной сфере и что такой сферой является человеческая деятельность. Почему кажется, что произведение искусства и естественные структуры принадлежат к различным областям? Потому что общие законы, проявляющие себя в частных условиях, продуцируют частные же феномены, различающиеся, тем не менее, в соответствии с этими законами. Один и тот же закон гравитации производит в соответствии с определенными обстоятельствами движение по прямой линии, свободное падение, движение по эллипсу, асимптотическую тенденцию, направленную к точке притяжения или к хаосу. Что же это за частные условия, что ведут к продуцированию произведений искусства? Прежде всего, наличие определенных индивидов, групп, культур со сложными свойствами, которые часто не могут быть точно определены. Именно это утверждение я и намереваюсь далее развивать. Вначале о некоторых следствиях этого утверждения. Первое следствие заключается в совершенной девальвации индивидуальной креативности. Ведь если искусство — продукт природы, то, значит, как это и происходит в природе, несмотря на то, что оно постоянно продуцирует новые формы, личность, которая является созидающей по определению, будучи отделена от природы, мало что может сделать независимо от нее. Подобный взгляд не слишком популярен сегодня, когда стоит тебе просто чихнуть — и тебя объявят существом «креативным». Но давайте посмотрим на вещи более ясным взором. Возьмем, к примеру, весьма креативный переход от гомеровских богов к абстрактному понятию существа. Гегель понимает его как начало философии. Ницше видит этрт переход как работу гигантов, выкрикивающих друг другу через бездну свои критические замечания, — во всяком случае, так он пишет в своей обычной напыщенной манере. Для более прозаических умов, таких, как Мирча Элиаде и У.К.С. Гютри, этот переход является фундаментальным открытием, сделанным людьми с выдающейся духовной силой. Но что произошло на самом деле?

Гилберт Мюррей, великий исследователь античности и друг Шоу, дает нам намек на это. Греческие боги начинались как боги места. Они жили в четко определенном пространстве — на горе, в долине. Великие открытия и колониальные войны перенесли богов в поле зрения путешественников. Эти последние боги часто отличались от богов места, но в той же мере и напоминали их. Чаще всего они обладали даже одинаковыми именами. Постепенно сходства передвигались на передний план, а различия стирались. Боги становились более бесцветными, но зато более могущественными. Все это должно было выглядеть как постепенное изменение, в которое было вовлечено много людей, не осознававших этого до конца. Имели место аналогии и в других областях. Торговля началась как бартер. Вещь, которая, с одной стороны, была полезна, но, с другой, служила вместилищем культурной памяти, обменивалась на другую вещь со сходной подоплекой.

Эстетика и гражданская история были неразрывно сплетены с тем, что позднее была названо утилитарной ценностью вещи. Вначале эти процедуры стандартизировались мало-помалу, потом появился промежуточный объект — деньги. Сперва они были ценны сами по себе (железные плиты, например, или серебряные монеты). Йо вскоре их место заняли знаки, сами по себе не имеющие ценности. И опять-таки качество вещей (их ценность) теряло авои специфические характеристики и становилось более абстрактным. Демократизация политической жизни двигалась в том же направлении.

Второе следствие тезиса, в соответствии с которым художественная продукция является натуральной, состоит в следующем: при том, что имеется тесная взаимосвязь всех типов человеческой деятельности, все эти типы деятельности суть продукты природы, продуцируемые в специфических условиях человеческой жизни. Люди не только воздвигают скульптуры из глины и камня, они также создают произведения искусства из одних лишь мыслей, подобно арифметике, астрономии, геометрии; но они также готовят пищу, едят, любят и мучают друг друга, разжигают войны, ездят по свету, убивают и умирают сами. Узел действий, причин и результатов, который не слишком легко распутать, был на весьма ранней стадии разрублен на две различные сферы с точно определенными границами. По мнению некоторых исследователей, различия между профессиями появились вместе с появлением земледелия. Античные философы ввели тогда разграничение между обыденной деятельностью и деятельностью, которая зависит от вдохновения, прежде всего интеллектуального. Но это было не простым разграничением уже существующих явлений, а их культурной критикой: то, что уже существовало, должно было быть изменено и направлено к новому идеалу. Именно так появилось разграничение между наукой и повседневной жизнью. Ясно, что если предпринимается изучение основополагающих понятий, особенно философских, то они при этом уже зафиксированы жизненной практикой. Говоря так, я не отрицаю, что здесь можно начертать множество линий разграничений, но — лишь в сфере феноменов. Например, задачи современной солнечной астрономии совершенно отличны от задач скульптуры. А мазня Джексона Поллока принадлежит к совершенно иному миру, чем Madonna degli occhi grossi (та, например, что на вершине алтаря Сиенского собора). Но оставаясь в сфере феноменов, невозможно все же обнаружить фундаментальную границу между искусством, с одной стороны, и наукой и природой — с другой.

Только подумайте о том, что сегодня считается наукой. Конрад Лоренц, ползающий в траве со своими гусями, — и эксперименты Хиггса Босона. Первое представляет собой живую связь с природой, последнее — является огромным индустриальным мероприятием, контролируемым международными контрактами и оставляющим природе лишь узкую щель. И только представьте, что происходит сегодня в музеях — один хепенинг за другим. Вы проходите по музею и спрашиваете себя: возможно ли примирить все это? Подумайте, и ваш ответ будет: нет! Можно применить текст более интеллектуального пошиба. Возьмем несколько определений науки, не являющихся пустыми. И вот я изрекаю следующее пророчество: если вы готовы просмотреть историю науки достаточно внимательно, вы вскоре обнаружите: то, что все, включая вас, опознают как науку, не покрывается ни одним из определений. Если взглянуть на дела реалистично, понятие науки и понятие искусства суть предельно открытые понятия, чьи значения пересекаются друг с другом во многих местах и следуют путем, всегда меняющим направление. Например — тут я подхожу к третьему следствию тезиса о том, что искусство носит естественный характер, — существуют причины, чтобы принять: не только теории о некоторых определенных мирах, но и сами эти миры являются произведениями искусства, созданными учеными (в обычном смысле этого слова) при помощи материала, предоставленного в их распоряжение природой. Если так, то не только искусство — продукт природы, но и природа также является продуктом искусства, произведением искусства, изготовленным целыми поколениями художников.

Вот один пример — мир, как его описывает современная космология, в его развитии от большого взрыва из элементарных частиц, водорода, гелия к галактикам, звездам, планетарным системам, бактериям и, наконец, к человеческим существам. Взглянем на это несколько более трезво. Истинно ли это положение вещей? Нет, оно не истинно. Почему же? Потому что произведение искусства не существует, пока оно не завершено, но мир существовал задолго до существования живых существ и даже задолго до существования Солнечной системы. И действительно, вот что должно казаться демаркационной линией между искусством и наукой: ученый рассматривает то, что явилось его опыту, но существовало всегда, однако было открыто им, в то время как художник всецело создает свое произведение — было время, когда его не существовало, но теперь оно есть. Что мы думаем по поводу этого разграничения?

Ну, во-первых, оно не слишком-то корректно. Микеланджело, которого в целом считают художником, видел скульптуру в необработанном камне даже до того, как он освобождал ее из этого каменного рабства, а против квантовой теории имеются серьезные возражения по поводу независимости существования частиц. Ныне невозможно вступать в спор с Микеланджело, да и аргументы квантовой теории не очень податливы критике. Так что посмотрим на вещи из другого угла. Считается, что то, что открывают ученые, существовало задолго и независимо от их открытия. Америка существовала до того, как ее открыл Колумб, а электроны будут продолжать существовать, даже если научное знание полностью исчезнет и наступит новое средневековье. Такова классическая идея реальности.

Она весьма благовидна, но не много найдется людей, которые устоят в ее утверждении, включив в нее квантовую теорию. Не много найдется и таких, которые станут спорить с тем, что художественные техники и научные понятия зависят от исторических условий. Долгое и чрезвычайно затрудненное развитие потребовалось для того, чтобы достичь уровня, на котором теперь базируются современная физика и современный взгляд на мир. Китайцы далеко опережали Европу в плане технологии, а все-таки научная революция произошла в варварской Европе в XVI и XVII веках, а не в Китае. У древних греков были и развитый интеллект, и математические ресурсы, чтобы осуществить подобную революцию, но они этого не сделали. «Принципиально» вавилонская астрономия была на таком же уро же, что и греческая, но она провалилась в своем развитии. Эти и многие другие специфические особенности истории науки показывают, что современная физика есть результат сложного временного развития. И вот классическая идея реальности утверждает, что мир описывается этими результатами вне зависимости от этого исторического развития и существует независимо от него. Она утверждает, что тот продукт, который не мог прийти к осуществлению без весьма определенных специфических условий, дает нам информацию о вещах, которые существовали независимо ни от каких условий. Это вовсе не такое уж благовидное утверждение!

Пойдем дальше. Современная наука — это не просто традиция, высказывающая некие утверждения о реальности. Гомеровские боги и их наследники - боги Римской империи были результатом сложного исторического развития, а рассматривались как существовавшие независимо от этого развития. Означает ли это, что, подобно элементарным частицам в их полях, мир также содержит богов, которые могут помешать закономерному развитию мира? Нет, не означает, говорят представители современной науки, так как боги были давным-давно разоблачены как иллюзии. Каким же образом? Путем развития научного знания. Почему именно так? Потому что наука учит нас тому, что происходит в реальности. Но именно это утверждение мы подвергаем исследованию, и поэтому данный аргумент не может быть использован. Нет, не означает, говорят философы, так как гомеровские боги были давным-давно отвергнуты неоспоримыми аргументами. К несчастью, я не могу здесь перечислить вам эти аргументы — на это у меня не хватило бы времени. Я могу лишь догматически утверждать, что так называемые доказательства достигают своей цели лишь в том случае, если исторически уже появились идеи, которые были враждебны по отношению к идее этих богов. Но в соответствии с классическим взглядом на реальность история не имеет влияния на то, что реально. Другой аргумент гласит: Бог не может быть обнаружен экспериментальным путем. Но этот аргумент игнорирует тот факт, что научные методы исследования приспосабливаются к своим объектам, а не наоборот.

Планеты открываются иным способом, нежели протоны, последние — по-другому, чем пугливые птицы, а эти — опять-таки совершенно по-другому, нежели кварки. Если Афродита и существовала бы и если бы она обладала свойствами, при помощи которых описывает ее Гомер, она не стала бы подвергать себя такой унизительной и скучной процедуре, коей является повторяющийся научный эксперимент. Хорошо доказано, скажете, но результат-то абсурдный! Гомеровские боги были не просто моральной силой, они были физической силой. Они вызывали бури, землетрясения, наводнения. Все это наука объясняет на основе «единых принципов», и объясняет успешно. Более успешные идеи становятся на место менее успешных — вот и все. Но как бы не так! На самом деле это неправда, будто наводнения и землетрясения и т. д. объясняются современной наукой на базе единых принципов. Во-первых, нет такого процесса, который начинала бы изучать некая выдающаяся часть физики, а потом после долгих приключений он заканчивался бы как нечто метеорологическое или геологическое, а потом и вовсе впадал бы в биологический уклон. Во-вторых, в какой-то момент может не оказаться под руками такой выдающейся части физики, которая могла бы служить базой для подобного процесса, а в-третьих, многие ученые отказываются легитимизировать свои дисциплины при помощи процессов такого рода. «Мы не требуем, чтобы теория эластичности восходила своими истоками к Библии», — писал Трусделл (Truesdell) во введении к своей теории. В-четвертых, даже единая теория материи оставляет неразрешимой проблему соотношения души и тела.

Последние 50 лет идея реальности субъективизировалась в основательных экспериментальных исследованиях. Я имею в виду, в частности, экспериментальное исследование, известное под названием «соотношения Эйнштейна — Подольского – Розена», эксперименты, относящиеся к неравенству Белла, и так называемые эксперименты «затяжного выбора». Я с охотой познакомил бы вас хотя бы с одним из этих последних, действительно представляющих собой подлинные интеллектуальные эксперименты. Какой-то квазар — запамятовал его номер — находится прямо справа за галактикой. Его свет огибается гравитационной оптикой: он достигает наблюдателя двумя маршрутами — а и в. Если при этом наблюдается образ А, то, стало быть, ясно, что он пришел по маршруту квазара а, минуя биллионы световых лет. А там, к слову сказать, не бывает интерференции между а и в — а и в — не «в фазе». Если же А и В приходят в состояние интерференции, стало быть, ясно, что а и в были-таки «в фазе» миллион световых лет назад. Причиной этого не может быть взаимодействие, потому что не может быть более быстрого взаимодействия, чем свет. Так, некий эксперимент продуцирует некий мир в соответствии с теорией, что мир, достигающийся посредством этого эксперимента, не может рассматриваться как существующий независимо от эксперимента. Давайте теперь приложим все эти откровения к нашей проблеме, другими словами, к проблеме взаимодействия различных взглядов на мир. Исходили мы из того, что произведения искусства являются продуктом природы, продуцируемым ею в специфических условиях, и что эти условия — действия художников и целых культур.

Отсюда я принимаю идею, что природа не просто разлеглась перед нами и позволяет себе открывать и придавать себе новый вид, но что она реагирует на условия в случае индивидуальных и коллективных действий и что она, так или иначе, зависит от этих действий, так же как и они от нее. Невозможно разработать такого механизма или закона, на базе которых природа или Бог — или кто там еще! — реагирует на наши действия. Этот «кто-то там еще», так называемая реальность, является фундаментально непознаваемой и всегда останется таковой. Но она реагирует по-разному на разные условия. И это даже позволяет предположить, что эти-то условия обладают как раз определенной независимостью, но эта независимость индивида или культуры — лишь временный дар природы, а не ее абсолютная предпосылка. Следствием этого является то, что можно назвать онтологическим релятивизмом, различные миры, как, например, мир гомеровских героев или кварков, совершенно реальны, потому что они произведены и подтверждены одной и той же природой. Художник или ученый, утверждающий, что он нашел единственную, — это тиран, от которого надо держаться подальше.

Но другие миры суть также произведения, так как они произведены природой в качестве реакций на интервенции индивидов, групп, культур. В то же время вполне возможно, что отдельная личность может спровоцировать природу на больший резонанс, чем целая нация. Так вот, получается, что разграничение между продуктами природы и продуктами искусства коллапсирует, говоря онтологически, поджидая, пока не придет кто-то поязыкастей. Потому что что бы случилось с интеллектуалами, лиши их возможности бесконечно доказывать наличие незначительных различий между пустыми понятиями? У каждого в душе есть то, что в биологии называют «сплиттерами» (мелочевщиками) и «ламперами» (глобарями). Сплиттеры — это люди, которые стремятся везде искать различия и подвиды. У ламперов другой взгляд — они ищут сходства там, где сплиттеры видят различия. Я склоняюсь в целом к точке зрения глобарей, но вместе с тем, в конце моего пути пришел к чему-то более или менее компромиссному. Возможно, в этом и состоит мой вклад в историю науки.

 

Перевод с английского ВАДИМА РУДНЕВА