Анатолий Осмоловский: Современный художник сейчас — это специалист по нестандартной коммуникации, взаимодействию с обществом. Этим своим качеством он может быть функционально полезен обществу. Но главная его миссия — удерживать в себе негативность трансценденции, максимально экспериментируя и рискуя своим здоровьем, именем, карьерой. Эта трансценденция может определяться по-разному: революция, капитал, бог, критика общества, борьба против власти логоцентризма и так далее. Основное ее отличие от других социальных мифов — тотализующая амбиция.

***

Георгий Литичевский: Художники нужны сейчас затем же, зачем они были нужны всегда. Художники нужны затем, что они не такие, как все. «Артисты», — мешая восхищение, недоумение и раздражение, говорит о них Общество, но терпит, терпит… иногда раздражение доходит до такой степени, что Общество может «надуться» и делать вид, что не замечает художника. Но именно такое раздражение, под холодной маской безразличия, свидетельствует об особой общественной нужде в художниках. Думаю, сейчас тот самый момент, когда художники нужны как никогда.

По сути, общество платит художникам той же монетой, то есть относится к ним так же, как и художники относятся к проблемам общества. И это не учитывать нельзя. Но это, знаете ли, как стояние на реке Угре. У кого первого сдадут нервы.

Если допустить, что художники вообще могут быть не нужны, то, извините, они не были нужны никогда. Так называемые «художественные работы» всегда можно было поручить людям более инженерного склада, прикладникам, дизайнерам. Художник и сам в значительной степени ремесленник, декоратор, оформитель, в том числе улиц, интерьеров и так далее. Но прежде всего это оформитель идей, не видимых простым глазом. Это специалист по визуализации идей. Именно он первым видит идеи и придает им зримые формы. Даже Лосев признавал, что Платон не увидел бы свои идеи — эйдосы, если бы их прежде не увидели греческие скульпторы. В этом нет ничего обидного для философии. В ней должна быть прежде всего мысль, а не идея. Но обществу нужно и то, и другое, и кое-что еще, на чем замешивается идеологический цемент, необходимый в общественном строительстве.

В период формирования новой идеологической ситуации в обстановке общего дефицита идей неизбежно потребуется помощь художников как инженеров идей, как потенциальных идеологов. Некоторые действительно ими станут, так же, как имиджмейкерами, ясновидцами, просто политиками. Это прежде всего касается так называемых «актуальных художников», которые, можно согласиться с Гией Абрамишвили, на самом деле представители каких-то новых профессий, которым пока еще не подобрали точных названий, и потому они именуются «художниками».

Тут есть риск (или шанс) совсем перестать быть художником. Но это необязательно. Художники нужны сейчас как хранители чистых идей, и им нет нужды становиться идеологами, поскольку торговцы идеями все равно проберутся в их кладовые и при этом, к счастью, никогда не завладеют ими вполне, тем более в отсутствии идеологической монополии. Зато и художники сейчас нужны самые разные, включая и «консерваторов», и «деконструкторов», ибо способы хранения идей многообразны.

Художники не такие, как все. И это раздражает. Их дразнят красной тряпкой «успеха». Их упрекают за то, что они «только» художники, искушают возможностью быть чем-то большим. А они все настаивают на том, что в «нарисованном доме» можно жить. Хотя сами не верят в это. Пустейшие личности. Общество не терпит пустоты. Horror vacui! Но художники — это и есть гомеопатическая доза пустоты, которая прививает иммунитет к вселенскому вакууму, ко всякого рода черным дырам, в том числе и социальным. Разве черные дыры не самая актуальная проблема на сегодняшний день?

***

Дмитрий Гутов: В том виде, в котором художники существуют сейчас, они не нужны. Мир не заметит их исчезновения, которое произойдет, как я надеюсь, в обозримом будущем. Есть, правда, люди, вложившие деньги в акции типа «Пикассо», — их ждет некоторое разочарование.

Биохимические процессы в мозгу наших современников требовали до недавнего времени возбудителя в лице современного художника, и целая индустрия его довольно успешно производила. Сегодня художник не то чтобы перестал справляться со своей задачей, но потребность в ней отпала.

К середине девяностых годов история потеряла былой драматизм, жизнь лишилась явных противоречий, разлада. Новое идиллическое состояние или новая простота представляет собой столь малый интерес по своему подлинному содержанию, что уже не нуждается в иллюзии свободы жеста.

Что же из этого следует? Что сейчас необходим действительно свободный жест. Порядок в мире уже определился так прочно, что не отличается от состояния, где ничего не определено. Художник в наши дни — это человек, который будет вершить справедливость как дело своего индивидуального произвола. Не притворяться самостоятельным и независимым, но быть им — вот наиболее глубокая человеческая потребность, и ее следует осуществить в полной мере. Если что-то произойдет в природе, заслуживающее внимания, то единственным виновником и источником всего совершившегося будет художник.

***

Никита Алексеев: Каков вопрос — таков ответ. Возможно, не очень замысловатый и умный.

Зачем нужны были художники раньше? Чтобы украшать церкви или дворцы, рисовать портреты королей, иерархов, финансистов или генералов. Речь идет о так называемом «профессиональном искусстве» — вряд ли «ХЖ» всерьез интересует какое-то другое. Сейчас репродукцию с картины Перова либо Саврасова можно найти в любой самой бедной дыре, но во времена, когда эти художники работали, их ценителями были образованные и обеспеченные люди.

Сейчас ничего не изменилось. Меняются вкусы, меняются «гвозди», на которые искусство «подвешивается», но не более того.

Любой художник, естественно, хочет, чтобы его изделия пользовались успехом при его жизни. Одним это удается, другие получают признание сразу после смерти, большинства так и пропадают, словно комары, ни разу не попившие крови. Так было, так есть. Бессмысленно горевать о том, что государство тратит деньги на Христа Спасителя, а банкиры покупают живопись, презрительно называемую нами «салонной». Интереснее задуматься: а почему, собственно, должны они тратиться на что-то другое? Что для этого можно сделать и можно ли?

А зачем нужен художник самому себе? Здесь дурацкая логическая закавыка. Если он сам себе не нужен, значит, он вроде как и не художник, значит, и говорить не о чем; а если он — художник, так отпадает вопрос, зачем он себе нужен.

Вот, собственно, и все: с тех пор, как искусство приобрело знакомые нам черты, оно перестало поддаваться четкому определению. Так что каков вопрос — таков ответ.

***

Семён Файбисович: Если сказать, что художники сейчас нужны как материал, из которого критики и кураторы лепят свои репутации, те обидятся: мол, на фиг они нам нужны, и так прекрасно слепим. Художники, однако, уверены, что действуют в рамках актуальной стратегии. Если когда-то считалось, будто они должны что-то скрывать, то в дискурсе данной стратегии многие бросились хлопать дверьми и греметь ключами — закрывать. «Не верьте им, они все врут!», — без конца повторяет artist с экрана монитора, усугубляя и без того сугубую банальность и пошлость заявлений типа «интеллигенция всегда должна быть в оппозиции» или «все они одним миром мазаны». Искусство самоотверженно поменялось с жизнью местами, общими местами, и демонстрирует открывшиеся при этом удивительные возможности вызывать отвращение. Тошнит и от до чертиков надоевших мониторов, то долдонящих какую-нибудь пошлятину, то достающих девственно-блядской чистотой и пустотой своих экранов, и от целых экспозиций, где физически неприятные люди выставляют напоказ свои так называемые «прелести» или свои отношения с животными, или ведут себя как животные по отношению к зрителю, и от кураторов с критиками, которым хватает коммивояжерской наглости и развязности раз за разом подсовывать весь этот товар с биркой «Актуальное искусство».

Иерархия и структурированность в искусстве с энтузиазмом преодолевались как тоталитарные начала, однако выясняется, что эфирная изоморфность по своей природе не менее тоталитарна. Просто главными персонами и явлениями оказываются не те, что возведены на пьедестал, как прежде, а те, кто обладает свойствами ударной волны, наибольшей энергией, способной подавлять, заглушать, создавать помехи для других источников, а для себя постоянный, невольно привлекающий внимание контекстуальный грохот. И глушение чужих сигналов, и подача собственных создают вместе удручающий шумовой фон, который и есть здешняя художественная ситуация. Таким образом, фиксируемая сознанием и органами чувств художественная работа сводится к различным формам культурной агрессии, а кому и зачем это нужно — вопрос не ко мне.

***

Владимир Куприянов: Вопрос поставлен таким образом, что всякий отвечающий на него должен дополнить его: нужен кому и для чего. Если для оформления офиса Бизнесмена — ответ однозначен — да, хотя и не привлекателен для самого Художника. Если для настоящего Куратора, делающего свой проект, так же однозначно — нет, хотя и привлекательно. В этой вилке чувствовать себя полноценным трудно, ну явно не достает «особой чистоты» образа художника: бескомпромиссного и обнаженно-искреннего. Но неужели кто-нибудь из нас может предположить, что людей, готовых воспринять эти свойства художника, стало меньше? Он постоянен, этот круг зрителей, обеспечивающих художнику внимание, и которого и 10, и 20 лет тому назад вполне хватало. Так в чем же тогда болезненная суть вопроса, на который мы отвечаем? Оказывается, изменилась масштабная сетка и, как следствие, возможность аплодисментов. Это при том, что традиции воспитания остались прежними — затворничество, а возможность сегодняшнего функционирования в полной мере — это Свита. Оказалось, что художник — это инструмент, а он все претендует на дирижерскую палочку. И мы пришли к тому, что нужно не только дополнить, но и исправить вопрос «Нужен ли художник?» на «Готов ли он подчиниться единой воле?», которой подвластны все и потому все Ей нужны!

***

Антон Литвин: Художник — миссионер идей свободы, творчества и любви в языческом обществе техницизма и буржуазной пресыщенности. Носитель тоски человечества по гармонии, вечный укор о растраченных человеком божественных дарах.

Художник так же нужен обществу, превратившемуся в замкнутую самодостаточную систему, как проповедник нужен племени каннибалов. К счастью, полнота реальности не ограничивается такими отношениями.

Художник нужен Богу. Нужен как память о первой любви и как единственный последний свидетель Его Собственного существования.

***

Гия Ригвава: В первом из миров художники существуют в сообществах (community), имеющих свои организационные структуры и экономическую жизнь. У нас таких нет; художнику приходится проходить пути становления в одиночку, с нуля и нигде. А затем и существовать в предполагаемой нише. Поэтому вопрос о его нужности или ненужности встает как бы сам по себе.

Как бы то ни было, общеизвестно, что художник такой же вечный член общества, как врач, солдат, учитель или политик. Художника не может не быть. Но быть сегодня он может, только преодолевая условия и факторы, его исключающие. Это и рынок со своими правилами или отсутствие оного, и политика правительств разных государств в области искусства, с главной характеристикой дня — всепоглощающим распространением псевдоискусства, которое, беспрепятственно проникая и заполняя все имеющиеся емкости, делает довольно проблематичным существование современного искусства — его появление, узнавание и функционирование.

Postart, postsex, posthuman: в этих многочисленных обозначениях новых условий, неизменно начинающихся приставкой post, рисуются во многом схожие картины: потребительские сферы наполнены бурной эротикой, но бедны сексом; сотни художников удовлетворяют эстетические потребности общества, но имеют мало отношения к арту; государственные, политические, экономические и социальные институты ведут активную деятельность, но заботятся отнюдь не о человеческом. Современное искусство, выделившись в начале века, всегда оказывалось, по той или иной причине, невостребованным. Но, создавая «случаи» экспериментальные по своей природе, производя новые значения — что и есть процесс освоения современности, оно оказывалось востребованным последующими поколениями: всплывая краеугольным камнем, через сознание и подсознание, в самых функциональных и практических отраслях деятельности человека. То же самое можно наблюдать и сегодня: кто-то бурит выбранный им самим участок в надежде коснуться пульсирующего нерва данности, кто-то нащупывает предположительно существующие пласты человеческого опыта, представляющие мир единым, а кто-то просто ведает маяком человечности, что никогда и нигде не переставало быть нужным. И многое, если не всё, из того, что делается этими людьми, и несмотря на то, что все это слышимо, видимо и переживаемо, будет востребовано только завтра.

***

Богдан Мамонов: Зачем сейчас нужны художники? Мне здесь скрывается подвох. Легко отождествить вопрос «зачем нужен художник» с вопросом «зачем нужно искусство». Я и сам допустил эту ошибку и сразу же запутался. Потому что искусство в высшей степени функционально. Оно имеет массу прагматических оправданий, об этом и говорить нечего. Но художник нужен лишь для того, чтобы делать искусство. Когда общество научится делать искусство без посредства художника, последний, вероятно, исчезнет. Мне даже кажется, что к тому идет. Но здесь я вспоминаю историю про лемносских женщин.

Как известно, эти милые дамы решили построить матриархат на одном отдельно взятом острове, для чего вырезали всех мужчин. Всё бы хорошо, но через некоторое время они внезапно обнаружили, что перестали рожать. К счастью, мимо острова транзитом плыли аргонавты. Они задержались на Лемносе и через девять месяцев статус кво был до некоторой степени восстановлен. Так что пока, как показывает практика, рожать без мужчин не получается, так же как делать искусство без художника. Можно спать спокойно.

***

Владимир Дубосарский: Пытаясь ответить на поставленный вопрос, я честно написал некоторое количество достаточно сумбурного текста, из которого не ясно было, а зачем все-таки сейчас нужны художники. Причем помимо моей воли лейтмотивом становилось традиционное «Что делать?». В результате проделанной работы осмелюсь предложить некий сценарий. Сюжет самый банальный, поскольку тут чем банальнее, тем верней.

Звездолет бороздит космическое пространство. Но то ли что-то сломалось, то ли затянуло в черную дыру, короче, отрезанные от цивилизации, мчатся астронавты в неизвестное. Сами астронавты — персонажи, как на подбор. Помощник капитана рвется к власти, он очевидный подлец, подбивает сомнительного вида ребят-разведчиков к бунту и установлению нового порядка. Все и получилось бы, если бы не любовь девушки-медика к главному герою — бортинженеру, нашему парню. В то же время зануда ученный бьется над формулой, которая может спасти корабль.

Три закадычных друга-компьютерщика, за невостребованностью, пристрастились к техническому спирту и по центральному монитору ловят чертиков.

Фильм только начался, и, очевидно, самое главное впереди. Вариантов развития — сколько угодно. Например, встреча с иной, допустим, агрессивной цивилизацией. Тогда бластеры, лазеры, киборги. Победа, оплаченная кровью.

Или, скажем, все спят, просыпаются — Земля в иллюминаторе. Просто один дурак, случайно пробравшийся на корабль перед стартом, по простоте своей набрал некий код и перенес героев картины в нужное измерение.

В любом случае должно случиться «нечто», что и определит дальнейшую судьбу астронавтов. И произойдет это (по сценарию) извне. Ну не могут они сами ничего изменить. Не получается. Так, мышиная возня в звездолете. Но только до тех пор, пока не случится то самое «нечто», круто меняющее ситуацию. Тут и подвиги, и прозрения, и невиданный накал страстей.

Но художникам, извиняюсь, астронавтам надо еще дожить до этого «нечто». Фильм-то многосерийный, а идет только вторая серия. Живут герои космоса, хлеб космический жуют, функционируют, дожидаются своего часа. Может, дождутся.

Однако, если фильм с претензией, то уместно рассмотреть и такой поворот событий, когда поворота, собственно, и нет. Потихоньку — от вируса ли, от старости — экипаж погибает. Финальная сцена: последний герой зачитывает послание цивилизациям, которое запросто может не найти адресата. На экране — звездное небо, и, как молитва, монотонный голос последнего героя за кадром: «Одно я могу с твердой уверенностью сказать: “Все наши силы и энергия без остатка были отданы борьбе. Борьбе с бесконечным пространством и ускользающим временем. И мы проиграли эту борьбу. Я смертельно болен, но мысли мои ясны как никогда. Я видел рассвет и видел закат. Я знаю, что здесь и сейчас все кончилось навсегда, и я констатирую это перед лицом Великого Космоса”». По звездному небу побежали титры.

Конец фильма.

P.S. Герои картины — астронавты. Их поступки, страсти, дурные наклонности и образуют, собственно, сюжет. Без которого интересного кина не бывает.

***

Елена Елагина, Игорь Макаревич: Обескураживающая простота этого вопроса не предполагает ясного ответа. Слово «зачем» сразу же отсылает к истокам мироздания     

Впрочем, можно сразу же оговориться, что в наше время существует два вида художников. Первые — всегда были и будут нужны, необходимость же вторых постоянно ставится под вопрос. К первым относятся неизменные создатели Прекрасного, с различной степенью мастерства и фантазии удовлетворяющие эстетические потребности разных слоев общества. Вторые, расширяя границы своей деятельности, заполняют музеи и галереи всевозможным хламом, занимаются членовредительством и имеют слабость к различного рода манифестам. Их опасные вылазки в сторону реальной жизни выглядят невразумительно и бледно, ибо действительность сейчас является гораздо более яркой и занимательной, чем любые художественные жесты.

Вторая группа художников постоянно испытывает соблазн дезертирства или мутации и перехода в первую группу.

Из вышесказанного становится ясно, что и ненужное иногда становится нужным.

***

Юрий Лейдерман: До тех пор, пока существует вопрос — «Зачем нужен?», — существует и ненужность. И она нуждается в тех, кто бы ее представлял, то есть в художниках.