Бункер в современной архитектуре занимает особое место. В то время как большая часть зданий укоренена в земле своим фундаментом, для данного каземата понятия фундамента просто не существует: его функции исполняет центр тяжести. Поэтому он может сдвигаться с места, хотя и в очень незначительной степени, когда в землю возле него ударяет снаряд. И именно поэтому некоторые предметы в нем могут падать и опрокидываться — впрочем, без особых серьезных повреждений. Эту гомогенность, эту монолитность очень интересно проанализировать, так как именно в ней проявляются многие характерные черты современной войны.

В обычной жизни, в мирное время бункер выступает как своего рода анахронизм, как этакая машина для выживания, похожая на обломки подводной лодки, забытой на пляже. Весь вид его напоминает нам о первоэлементах, об атмосферном давлении необычайной силы, о странном мире, живущем по новым законам, открытым наукой и техникой, достигшими предельных вершин дезинтеграции бытия. Если бункер и можно сравнить с пограничным столбом, со стеллой, то вовсе не из-за каких-то начертанных на нем знаков и надписей, а благодаря его положению, конфигурации, его материалу и аксессуарам: перископам, экранам, фильтрам и т.д. Этот монолит не предназначен для того, чтобы остаться в веках, толщина его опор определяется лишь возможной силой удара в момент приступа. Гомогенность материала, из которого он сделан, может быть сопоставлена тут с аморфностью и принципиальной нематериальностью войны нового типа. Действительно, как в этом расчлененном и опрокинутом мире может сохраниться материя? Пейзаж современной войны напоминает скорее ураган, который пронзает предметы и разрушает их, а потом рассеивает, раздавливает и расщепляет самые их останки. С переходом от оружия молекулярного к оружию ядерному то, что происходило на уровне химических и биологических реакций во время опытов, происходит отныне в макроскопическом мире человеческого бытия. Мир движущихся частиц — вот что такое бетонные столбы. Отныне любой горожанин живет в напряженном ожидании прилета боевой эскадры противника, которая в любую минуту может возникнуть в ночном небе и осыпать город градом бомб; этим он подобен вахтенному, стоящему у штурвала корабля и напряженно всматривающемуся в бесконечную пустоту воды: оба они отныне обречены на вечное бодрствование. В современной войне нет более понятия «далеко», которое само по себе уже может явиться гарантом хотя бы относительной безопасности: отныне вся поверхность Земли достижима, все становится подвластным как взгляду, так и разрушению. И отныне нет уже ни линии фронта, ни тыла, ни генерального сражения, ни боев местного значения: европейская твердыня (Festung) трехмерна, и казематы на пляжах — это лишь дополнения противовоздушных укреплений в городах, а подводные базы — лишь подобия подземных баз военной индустрии.

Пространство гомогенизировано, тотальная война стала реальностью, и памятник этому — монолит.

Сеть этих бетонных громад изменяет географию Европы. Они тянутся от одного конца до другого как своего рода вехи новой эпохи.

Если нацисты снова захотят поработить народы Европы, то им придется располагать войска совсем по-другому. Насущная необходимость в территориальном рассредоточении войск естественным образом увеличит во много раз важность и удельный вес средств связи, и их уязвимость при этом станет как нельзя более очевидной. Действительно, ведь если заводы и склады будут зарыты глубоко в землю, то железнодорожные пути и аэропорты останутся на поверхности. Пейзаж как фиксированная инфраструктура должен уйти в прошлое, он станет постоянно меняющимся, мобильным, и преобладать в нем будут структуры демонтируемые: автомоторные мосты военной инженерии, посадочные полосы, монтируемые моментально из легких пластиковых пластин, искусственные временные порты типа “Mullberry”, специальные дороги на колесах и так далее. Стремление боевых машин одновременно к «вездеходности» и «амфибийност» охватывает и транспортные средства в целом. В первую очередь стремится к мобильности и развитию то, что катится, ползет или летает: укорененность становится слишком большим риском, и отныне, чтобы не быть разрушенным, все должно двигаться. В конце первой мировой войны новые тогда еще для всех танки получили название «бронированной кавалерии»; форма их также отдаленно напоминала корпус корабля. В конце второй мировой эти квазитотальные машины пытались породниться с подводными лодками. Амбивалентность боевой техники в наше время стремится уже дематериализовать самое почву. Земля отныне не служит укрытием, но представляет собой пространство гибельное, ненадежное и бесконечное, подобное глади океана. Перед лицом этой морфологической двойственности устройство защитных сооружений становится делом практически не осуществимым, потому что отныне все что угодно может произойти где угодно...

Этим и объясняется монолитность бункера. Каземат должен уметь не только оборонять, но и обороняться, то есть обладать способностью осуществлять индивидуальную защиту (не случайно после высадки союзных войск фюрер попытается применить теорию крепостей).

Из объекта фортификация стремится превратиться в субъект, но разве тогда танк — это не движущаяся крепость? Со своими десятками тонн танк предстает как стальной каземат. Бункер — это «машина для выживания» из армированного бетона, своей герметичностью напоминающая подводную лодку, а тяжестью — танк. Над ним пролетают такие же крепости, у которых он, в свою очередь, заимствует очередные аксессуары. Гидродинамика уподоблена аэродинамике, и в этом взаимопроникновении структур, до того радикально противоположных, реализуется последнее уравнивание: живого и неживого. В этом состоит аэростатика архитектуры. Если в обычной жизни человек может не испытывать особой нужды в машине, то, когда он попадает во враждебное окружение, она становится ему необходимой. Современная война делает враждебной по сути всю поверхность Земли, и поэтому среда обитания переносится в ее недра или в чрева машин.

Все это затрагивает и одежду человека (униформа), и его жилище (каземат). Вначале это были каски, щиты, кирасы или противоосколочные жилеты недавнего времени. Одежда из ткани, предназначенная для защиты тела от влаги и холода, дублируется при помощи дополнительных слоев: стальные пластины, металлические накладки, призванные защитить тело от удара снарядов. Все это имеет прямую аналогию с защитными сооружениями: мы говорим о «рубашке» крепостного вала, обозначая этим словом каменное одеяние, укрепляющее склон холма, или о «бастионе», обозначающем корпус кирасы рыцаря. Уподобление одежды жилищу и наоборот наиболее ярко проявляется именно в период войны, причем в период войны боевая техника становится подобной гигантским насекомым или пресмыкающимся, которые также имеют панцирь, броню и так далее. Естественный рельеф местности в свою очередь идентифицируется с телом Матери-Земли или иного хтонического божества. Но и сами защитные сооружения становятся также и обиталищами (обителью, жилищем), что резко отличает их от других образцов архитектуры и придает им характер антропоморфный. Оружие и глаз оказываются функционально связанными между собой. Являясь частью почвы, порождением Матери-Земли, бункер стремится уподобиться естественно-геологическим породам, геометрия которых вытачивалась на протяжении миллионов лет под воздействием внешних сил. Но в отличие от них бункер по природе своей должен быть неподвластен эрозии, и поэтому он бронируется и полируется, чтобы не только сохраниться подольше, но и незаметно вписаться в мирный пейзаж, незаметно, конечно, для нашего глаза, привыкшего к ярким ориентирам.

Именно это и отличает бункер от других архитектурных объектов. Сочетание гидродинамических, аэродинамических и аэростатических эффектов, направленных на то, чтобы максимально избежать сил трения, с неизбежностью оказывают аналогичное воздействие и на человеческое зрение: мы не должны замечать бункер.

Сооружение прежде всего защитное, бункер, как это ни странно, воспринимается в качестве одного из средств массового уничтожения. Нас не шокирует витрина, где выставлено старинное оружие, даже зрелище современной боевой техники может вызвать у нас нечто вроде уважения или даже восхищения, тогда как блокгауз вызывает лишь ощущение мерзости и провоцирует идею отрицания войны как таковой. Может быть, дело здесь в отсутствии индивидуальности архитектурной формы? Или прочная ассоциация с нацистским режимом? Но ведь если мы посмотрим на элегантные бункеры, разбросанные по побережью Атлантики, мы убедимся, что в них нет ничего, что можно было бы назвать воплощением нео-классицистической эстетики нацистского режима. У бункера своя история: его прошлое — это защитные рвы, бастионы, башни, казематы... Нам достаточно взглянуть на остатки защитных сооружений англичан, французов или немцев периода первой мировой войны, чтобы увидеть, что между линией Мажино и Вестфалией очень много общего.

Новая военная техника сообщает новую ступень риска: опасность тотальна и постоянна. Но безопасность бункера также иллюзорна, мы не должны терять бдительности, мы должны понимать, что бункер — это вчерашний день. Как панцирь краба, выбеленный солнцем. Война, которая начнется завтра, будет совсем иной: она будет тотальной, внезапной и не будет более знать различий между военными и «мирным» населением.

История подходит к концу. Бетонный монстр — одна из вех длинного пути истории, истории империй и государств, истории континентов. Бункер теперь превратился в миф. Он одновременно реален и нереален. Он реален, потому что мы можем не только увидеть его, но и почувствовать к нему естественное отвращение, и он нереален, потому что мы никогда не можем с уверенностью сказать, нет ли еще одной тайной крепости у нас под ногами. Блокгауз привычнее для нас. Он пришел к нам из той эпохи, когда в понятиях военной стратегии еще существовали «впереди» и «позади» (авангард и арьергард) и когда дебютировали такие понятия, как верх и низ. Он наделен своего рода поэтичностью, которая позволяет увидеть в нем сходство со средневековым щитом или детским игрушечным оружием. Эта пустая скорлупа есть трогательный призрак дуэлей прошлого, когда противники еще могли видеть друг друга через окуляры приборов. Это предыстория той эпохи, когда оружие достигает такой мощи, что ни дальность, ни толщина брони на самом деле уже никого ни от чего не защитят. Забытый на прибрежном песке, как скорлупа динозавра, бункер напоминает последнюю реплику в драме западной военной истории. Крепостные стены и рвы, окружавшие средневековые города, быстро становились частью пейзажа. Там и сейчас еще принято гулять по воскресеньям, на склонах рвов выращивают овощи, а на местах прежних батарей сажают цветы. Так крепость постоянно геометризуется урбанистическим периметром. Блокгауз же всегда был и будет изгоем. История крепостей — это череда теорий точек опоры, каждая из которых напоминает обоюдоострый инструмент: псевдотанк из бетона, гигантский шлем артиллерийской обсерватории, зооморфность командных пунктов с их фронтальным куполом и вытянутым бруствером... Современная фортификация напоминает коктейль: минералы и животные, крепости прошлых веков, доспехи и панцири, хитиновые покровы... Прежде чем исчезнуть навсегда, эти наземные бастионы пытаются возродить и породить все возможное и невозможное, живое и неживое.

Наилучшей крепостью для истинно «фортифицированных наций» будет ощущение уверенности в абсолютности информации: именно это является гарантом безопасности, именно это заставляет мирного горожанина поверить в то, что пределы его территории останутся непроницаемы. Однако современная воздушная война по определению своему внезапна, и о чувстве безопасности придется забыть. Но пройдет время, и на пляжах Атлантики, на этой границе нашего континента, снова появятся купающиеся, а на развалинах древних бункеров влюбленные будут назначать друг другу свидания.

 

Перевод с французского Т.А. МИХАЙЛОВОЙ