Он был первым, кто встречал юношей у врат подпольного искусства.

Белая вершина его по-патриарши седовласой головы гордо реяла среди голов художников-нонконформистов. Он всегда казался старцем, хотя годами был вовсе не стар и постоянно влюблялся, как мальчик.

Впечатление, что перед тобой Мафусаил, усугублялось еще тем, что он знал невероятное количество историй буквально обо всех, кто когда-либо появлялся на московской художественной сцене.

Случилось так, что он жил в одном доме с моим со-группником Свеном Гундлахом, а его суточно-ночная работа была рядом с квартирой хозяина «Апт-Арта» Никиты Алексеева (кстати, Талочкин не стал сам хозяином «Апт-Арта» только из-за вмешательства КГБ).

Клубов тогда не было, и люди чаще ходили друг к другу в гости, поэтому я все время натыкался на Леонида Прохоровича у друзей либо попадал в его квартиру, хранившую, как пещера Али-Бабы, всяческие тайны и сокровища. Талочкин говорил постоянно, поток его рассказов был беспрерывен. Он рассказывал биографии известных и неизвестных мне персонажей, просто яркие эпизоды из жизни московских художников, сплетни и новости эмиграции. Особенно мне запомнилась леденящая душу история про некую даму, обитательницу московской богемы, которая беспрерывно рожала неизвестно от кого и закапывала живьем младенцев в Нескучном саду.

Уже спустя время, познакомившись со многими западными художниками и благодаря воспоминаниям о рассказах Талочкина, я понял, что в сравнении с нашими монстрами подполья они жидкие конторщики и одномерные скауты, что произведения русско-советского современного искусства — лишь слабые отблески титанических переживаний, раздумий и биографий его авторов. (Русское искусство не столь потрясает воображение, сколь может потрясти история его создания.)

Наши художники с их судьбами напоминают эпических или библейских героев, мучеников, авантюристов или подвижников. Их жизнь наполнена войнами, революциями, запоями, курьезами, парадоксами, трагедиями, падениями, подвигами и приключениями, в которых они были не сторонними наблюдателями, а заводилами или непосредственными участниками.

Леонид Талочкин все это хранил в своей памяти и в своем архиве. Он собирал не только предметы искусства, но любые, самые ничтожные объекты, свидетельства и бумажки. Его коллекция, втиснутая в обычную квартиру, хоть и выглядела уникальной, но не производила впечатления целого музея, так как многое хранилось под спудом. Она напоминала айсберг с надводной и подводной частью. (В этом мы воочию убедились, когда ее часть стала музеем РГТУ.)

Но и сам Леонид Прохорович напоминал замшелую горную скалу, с высоты своей взирающую на ход времени. Такие люди кажутся бессмертными, они, кажется, были всегда, их постоянное присутствие создает ощущение покоя, непреходящести и вечной стабильности. С ними уютно, как на небесах.

Но, к сожалению, и айсберги тают.