Выпуск: №109 2019
Вступление
КомиксБез рубрики
БосжираАндрей ФоменкоИсследования
Истина мифа?Степан ВанеянАнализы
Глобальное Новое время и современность: две категории философии исторического времениПитер ОсборнЭкспертизы
Великая ТартарияНиколай СмирновТекст художника
Прошлое как религияХаим СоколТеории
Что-то есть, или: Народ после истиныАртемий МагунИнтерпретации
Коэффициент вовлеченности в реальное. О фильме «Одна ночь в соцсетях» рабочей платформы «Что делать»Павел ХайлоДиалоги
Постправда — истина на рынкеИлья БудрайтскисПерсоналии
Вечно под запретом: феминистская «правда» и «фикшн» в работах Элизы ШварцОльга КопенкинаТекст художника
Политика и поэтика «постправды»: трансимитацияЗейгам АзизовПозиции
Мистика низкого сорта. Искусство и ситуация постправдыНаталья СерковаТекст художника
Политика прокси: сигнал и шумХито ШтайерльИсследования
Фейкт — единица цифрового опытаКонстантин ОчеретяныйАнализы
Искусство больших данных: невежество, мифы и фантазия прогрессаРената СалецлКонцепции
Цифровой горизонт искусстваВалерий СавчукТеории
Недетское детское: цифровая культура, постправда и биополитикаДмитрий ГалкинВыставки
Американская мечтаВиктор Агамов-ТупицынВыставки
Когнитивная картография в эпоху пост-док: «Flower Power. Архив»Лера Конончук
Карта Азии и Тартарии из атласа Абрахама Ортелия,1574
Николай Смирнов. Родился в 1982 году в Рыбинске. Художник. Бывший младший научный сотрудник Лаборатории комплексных геокультурных исследований Арктики (г. Якутск). Живет в Москве.
Среди диких пространств Тартарии и России я продолжал неустанно идти по следам монстра, но он постоянно ускользал от меня. Мэри Шелли «Франкеншейн, или современный Прометей»
Третья ведьма:
Желчный пузырь козы, ветви тиса,
Что срезали когда луны затмение,
Губы тартарина и турка нос,
Палец младенца,
Задушенного после рождения
Матерью-шлюхой в канаве,
Сделают густым и липким варево.
Еще добавим тигра потроха
К ингредиентам нашего котла[1]
Уильям Шекспир «Макбет».
Акт IV, сцена I.
Наше время характеризуется крахом экспертизы и перепроизводством знания. Как такое произошло? Не вдаваясь в излишние подробности, можно сказать, что эта ситуация связана с разложением модернизма. Начиная с 1960-х годов «всеобщие», «несомненные» нарративы были осознаны как авторитарные, а значит — подлежащие оспариванию и деконструкции. В результате на руинах деколонизированного знания появляется множество новых субъектов. Тех, кто, наконец, обрел собственные голоса, то есть отвоевал право говорить и быть слышимым.
В этом процессе реальная деколонизация сопровождается деколонизацией эпистемологической. Больше разных голосов и больше субъектов, способных говорить от собственного имени! Это этическая максима прогрессивной повестки, в которой мир живет с конца 1960-х годов. Однако растущий гул многоголосицы привел к ситуации множественности знания. А значит — обрушению знания как такового.
Отныне у нас нет доверия экспертам. Более того — мы принципиально не желаем безоговорочно доверять им, в том числе и по этическим соображениям. В дополнение к этому мы тонем в различных точках зрения на один и тот же вопрос. Знание и умение на его основе принимать решение всегда являлись основой либеральной рыночной модели, а значит — основой западного общества Нового времени как такового. Однако в классической ситуации подразумевалось, что субъект может получить весь объем информации, сопоставить ее и принять верное решение. За производство знания отвечала специальная сфера экспертизы. На ее значимости основывалось могущество институций, отвечавших за знание в XX веке, к примеру, советской фундаментальной науки.
Сегодня эта сфера лишилась своей обособленной исключительности. Знание стало ключевым и всеобщим продуктом постиндустриального общества, но получить его в исчерпывающем объеме уже не представляется возможным. Это огромный океан информации, с которым не получается иметь дело, следуя классическим схемам. Субъект постиндустриальной экономики скользит по его поверхности подобно серферу, пытаясь поймать следующий порыв ветра и предугадать движение водной толщи. И объем незнания сильно превышает объем знания. Это общество стоит называть обществом незнания. Потому что именно умение предугадывать и предвидеть, то есть учитывать незнание или потенциальное знание, и является ключевым для успеха.
Рэнди Мартин охарактеризовал эту ситуацию как социальную логику дериватива[2]. От французского de-rive, что значит отклоняться, буквально «выходить из берегов». Дериватив — это всегда поток, который отклоняется от себя самого. Ситуационистский дрейф, или dérive, и был идеологией дериватива. Ситуационисты, эти пророки зрелой современности, возвели на пьедестал горизонтальное движение, мобильность и непрерывный выход из своих собственных берегов.
Логика дериватива возникает на руинах модернизма и колониального порядка, заменяя вертикальность и статуарность горизонтальностью, устойчивые идентичности их непрерывной сменой и гибридизацией. Дериватив — это постоянный уход от себя в ориентации на другого. И ключевой для логики дериватива оказывается экономика знания, которая при ближайшем рассмотрении оборачивается экономикой краха знания и незнания. Это ситуация постправды, когда в многоголосице противоречивых мнений субъект должен оперативно принимать решения и, опираясь на случайные констелляции различных точек зрения и интуицию, делать свою «ставку» в попытке спекулятивного предвосхищения будущего.
Но когда никто не является экспертом, верно и обратное — каждый теперь эксперт. Так возникает феномен художника-исследователя и важности междисциплинарного знания. Социальная логика дериватива по отношению к знанию приводит к тому, что производители креативной экономики вынуждены постоянно выполнять междисциплинарный арбитраж или междисциплинарную спекуляцию, если воспользоваться классическим определением спекуляции как частного случая арбитража. То есть выполнять эпистемологический дрейф между различными сферами в попытке сыграть на разнице значений/смыслов.
Художник-исследователь, занимающийся «не своим делом» на поле других наук, сегодня является ярким примером новой экспертизы и нового знания. С одной стороны, он разрушает устоявшиеся иерархии «признанных» дисциплинарных экспертов. Это программное воплощение этической максимы о том, что разнообразие и множество есть абсолютное благо. С другой, он представляет собой новый тип эксперта, который выносит некое псевдоавторитетное или частично авторитетное суждение на основе ситуативного и заведомо неполного объема информации о предмете. При этом он сочетает различные системы знания: верифицируемый строго научный дискурс с псевдонаучными и даже откровенно фиктивными построениями. Зачем это делается? Без сомнения, фикция, псевдонаука и различные эзотерические формы знания выступают здесь в качестве тех, кого освобождают и деколонизуют. Это те голоса, которые нужно высвободить из-под гнета авторитарной системы рационального знания. Поэтому в их освобождении есть смысл уже как в этическом жесте. Но достаточно ли этого, чтобы объяснить, почему художник так любит производить фикции, помимо того что это является портретированием общества незнания и демонстрацией программной приверженности художника ценностям многообразия и альтернативности? Кажется, что есть что-то еще. Что другие системы знания также могут сообщить нам что-то о мире. Но в какой правде, заключающейся в альтернативных системах знания и фикциях, художник так уверен?
Первый ответ был дан структурализмом в 1920–1970-х годах. Он связан с открытием того важного места, которое занимает миф и мифологическое воображение в жизни человека. Французский философ Анри Корбен, входивший в международное общество исследователей архаики, мистики и герметизма «Эранос», ввел понятие Mundus Imaginalis, что значит мир воображения или воображаемый мир[3]. Корбен был исследователем средневековой суфийской мистики и шиитского гностицизма, и Mundus Imaginalis он описывал на их примере. Например, Nâ-Kojâ-Abâd — «страна-нигде» персидского суфия XII века Шихабуддин Абуль-Футух Яхья ибн Хабаш Сухраварди, шейха аль-Ишрак. Мистическое учение Сухраварди об озарении, или «ишрак», по названию которого философ получил свое второе имя, повлияло на ряд интеллектуалов, в частности на художника Уильяма Блейка. Или аналог
Nâ-Kojâ-Abâd в исламской космологии — арабский ‘Alam a mithal. Это мир воображения и «тонких тел», реальность, невидимая для обычных органов чувств, где живут ангелы, демоны и джинны. Туда же отправляется душа того, кто спит или практикует визионерство, в том числе посредством религиозного экстаза.
Для мистиков-визионеров и Анри Корбена было очевидно, что мир этот реально существует. Доступ в него возможен исключительно с помощью воображения, которое является его когнитивной функцией. Mundus Imaginalis занимает срединное положение между нижним миром земных чувств и ощущений и умопостигаемым верхним миром абстракций. Это мир души, который отличен и от чистого духа, и чистой материальности. Все явления в мире воображения выглядят точно так же, как и в мире земном, однако пространство здесь соответствует мышлению и внутреннему состоянию. Духовное пространство, которое выглядит как физическое, земное пространство, на самом деле представляет собой аспект внутреннего состояния, создается волей. Феноменология становится онтологией исключительно в опыте имажинального.
Здесь заключена глубочайшая истина в отношении той связи, в которой находятся психика, мышление и пространство. Она состоит в том, что наша психика организована как пространство. С этим фактом связана, в частности, центральная роль топологии в психоанализе и построениях Лакана. И это не просто пространственные метафоры, это сам принцип организации и функционирования психики. Более того, когда мы мыслим что-либо, мы картируем это, производим пространственный в своей основе акт. Довольно подробно эту связь охарактеризовали Делез и Гваттари в работе «Что такое философия?»
Корбен настойчиво отделял Mundus Imaginalis от фантазии. Ведь фантазия — это индивидуальная и ничем структурно не обоснованная игра образов в сознании субъекта, а воображение — это активная сила, орган истинного познания. Оно способно привести нас в мир нашего сознания и психики, которые опространствились и стали ландшафтом, в мир, где внутреннее, выворачиваясь, становится внешним. И поэтому Корбен говорил о «правде воображения», или imaginatio vera, противопоставляя ее волюнтаристской и ничем не гарантированной лжи фантазии.
В Новое время утрачивается различие между воображением и фантазией. Человек лишается знания о внутренней правде своего воображения и отныне уравнивает работу воображения с «пустыми» играми фантазии. Не случайно, что именно с началом деконструкции эпистемологии Нового времени связано возвращение интереса к пространственным структурам воображения. Жильбер Дюран, ученик Анри Корбена, стал основателем антропологии воображения. Центральный элемент теории Дюрана l’imaginer (имажинер) — это многосоставный комплекс, в котором одновременно заключен и субъект, и объект, и процесс их порождения. Исследователи структур мифа в XX веке обратились к поиску imaginatio vera, «правды воображения». Они находили ее в следах средневекового мировоззрения и в живых мифах — сохранившихся структурах архаичного мышления.
Поняв, что значение, которое занимает работа воображения в нашей жизни, невозможно отрицать, интеллектуалы уже в первой половине XX века принялись не только описывать, но и конструировать «новые мифы» согласно законам имажинера. Помимо упомянутого сообщества «Эранос», здесь стоит вспомнить Жоржа Батая и деятельность парижского Коллежа социологии. Таким образом, мифы и фикции были не только избавлены от остракизма, но и начали программно, проектно производиться.
Итак, первый ответ на вопрос об интересе художника к фикциям лежит в антропологии воображения. Художник чувствует или знает, что логос соткан из снов имажинера и что структуры последнего, видимые в мифах и фикциях, могут свидетельствовать о некой структурной правде нашего сознания и мышления.
Второй ответ состоит в том, что фикции могут свидетельствовать о тех репрессиях, которым они подвергались при диктате научной рациональности в Новое время. А также об аналогичных процессах в затрагиваемых ими сферах знания, например, в истории. Эта способность фикций стала очевидна с приходом постмодернизма, когда поле культурного производства радикально расширилось и зазвучали ранее не принимаемые во внимание голоса.
Известно, что постколониальные фикции, сознательно создаваемые литераторами и художниками, стали очень важной частью постколониализма и постколониальной теории. Потому что только в форме фикции можно переигрывать историю, давать голос и возможность осуществления ее нереализованным, альтернативным путям, извлекать на свет репрессированные исторические нарративы и вновь придавать им энергию потенциальности. В этом смысле любая фикция может работать как фикция постколониальная.

Сцена из оперы Джакомо Пуччини «Турандот» в Метрополитен-опера.
Фото Марти Сол. Предоставлено Марти Сол и Метрополитен-опера
Одним из ярких примеров последних двадцати лет в российском культурном околоисторическом ландшафте является пространственный миф о Великой Тартарии. Чему может нас научить этот миф, и чем он может быть интересен современному художнику? Это «народная» фикция, которая создается не каким-то конкретным художником на поле искусства, а различными авторами коллективно и независимо, вне этого поля. При этом миф о Великой Тартарии несет отчетливые черты постколониальной фикции. И, кроме того, это миф пространственный, то есть особенно явно проявляющий черты коллективного имажинера.
Так как миф о Великой Тартарии создается множеством авторов, то у него существует множество вариаций и разработок. Преимущественно они публикуются в интернете, в основном в формате видеороликов, но появляются и книги, посвященные Тартарии[4]. Несмотря на разнообразие трактовок, есть некоторое «ядро» мифа, которое в своей основе совпадает в разных версиях. Позволим себе его обобщить. Существовала империя Великая Тартария, которая фактически была крупнейшим государством планеты. Она занимала огромные территории: большую часть Евразии и даже часть Северной Америки и Африки. В Средние века она фактически охватывала все северное полушарие. Ее столица и первоначальные, родовые земли находились в центре Евразии: где-то между Центральной Азией, Китаем и югом Сибири, сама столица, видимо, была на Алтае или в районе Монголии. Управлялась Великая Тартария по принципу конфедерации: в ней существовала верховная власть царя-жреца, но под его началом уживались различные культуры, религии и даже разные формы государственности.
Однако начиная с эпохи Нового времени, то есть века с XVI, Великая Тартария начала терять свои земли. Пока в XIX веке не прекратила свое существование. Как это произошло? Прежде всего благодаря агрессии стран Европы. Но очень серьезный удар был нанесен расколом внутри самой Тартарии. К XVIII веку ее западные земли идейно «зачумились», испортились, западная часть Тартарии — Московия — «ополонилась», то есть стала носителем европейских ценностей, и обратилась против Тартарии, завоевав ее большую часть. Первыми вехами на этом пути стали обращение Ивана Грозного против Казанского и Астраханского ханств и завоевание Ермаком ханства Сибирского. Фактически все эти топонимы есть лишь названия различных частей конфедеративной Тартарии, так же как и Московия. Но настоящим бедствием для Тартарии стало воцарение в Московии Ольденбургской династии Гольштейн-Готторп-Романовых в XVII веке. Эта европейская по устремлениям и происхождению династия вместе с соответствующей близкой себе элитой колонизовала население собственной страны и постепенно захватила Великую Тартарию.
Перелом произошел на грани XVIII–XIX веков. Сначала состоялась длительная война между войсками Московии и Тартарии. Ее наивысший этап известен нам как «крестьянская война под предводительством Емельяна Пугачева». Она происходила вблизи границ Московии и Тартарии, а Пугачев был никем иным как предводителем войск Тартарии. Параллельно британцы вторглись в Тартарию со стороны Индии, а североамериканские ее части также подвергались завоеванию со стороны европейских колоний.
Финальный этап противостояния происходит в XIX веке. Наполеон I в процессе борьбы с британцами вступает в союз с Тартарией и идет войной на Россию-Московию. Однако московиты, объединившись с британцами, наносят ядерный удар по французским войскам в Москве в 1812 году, в итоге вся Москва выгорает. А потом серией подобных ударов по территории Сибири и Центральной Азии зачищают территорию Тартарии. Теперь путь был открыт, и русские заканчивают освоение Сибири, продвигаясь уже практически по пустым территориям. Неким постскриптумом стало присоединение Центральной Азии к Российской Империи во второй половине XIX века. По другой версии, Наполеон и Александр I объединились и вместе завоевали Тартарскую Московию, после чего переформатировали ее.
Но почему же мы ничего не знали об этом раньше? Потому что после гибели Великой Тартарии официальные историки вступили в заговор и переписали историю — имя Тартарии было вымарано из книг, а следы конфликтов с ней обозначены как не связанные друг с другом события. Лишь сегодня, когда неангажированные исследователи получили доступ к многочисленным источникам, в частности, к старым картам на сайтах библиотек, стало возможно восстановить правду.
Миф о Великой Тартарии опирается на действительное существование топонима Tartaria Magna или Grand Tartaria на множестве европейских карт. Особенно много таких карт существовало в XVI–XVIII веках. Оставим за скобками рациональные объяснения мифа о Великой Тартарии, лишь упомянув их. Например, исследователь Светлана Горшенина подробно разбирает конструирование термина Тартария в европейской традиции начиная с XIII века[5]. В этой критической посториенталистской оптике миф о Тартарии оказывается частью структур европейского воображения, направленного на Восток и дикие, нехристианские земли. Это европейский географический конструкт, так же, как и понятия Восток или Азия.
Для средневековых европейцев Тартария имела коннотации с древнегреческим Тартаром — темной бездной, царством Аида. Коннотация проистекала из созвучия слов “татары“ и “тартар“, а также из того факта, что во Внутренней Евразии проживали нехристианские, малоизвестные европейцам народы, которые пульсировали завоевательными походами в направлении Европы. В Новое время миф о Тартарии приобрел черты ориенталистского колониального комплекса. В целом же на европейских картах под различными Тартариями обозначались уменьшающиеся и дробящиеся остатки империи Чингисхана. На самом деле они не представляли какого-либо культурного или политического единства — европейцы таким образом пытались обобщить, каталогизировать обширную и малоизвестную до поры до времени территорию. Когда изучение и колонизация были закончены, ориенталистские страхи развеяны, термин Тартария пропал с карт.
Современный этнолог и антрополог Виктор Шнирельман закономерно указывает на рессентиментный характер подобных мифов в послеперестроечной России[6]. Травма, появившаяся у русских с распадом СССР, вызвала появление «диаспорического синдрома» и попытки поиска «золотого века» в прошлом. Как пишет Шнирельман в тексте «Мифы диаспоры»: «Типичной чертой диаспорического сознания является комплекс неполноценности, который и стремятся преодолеть творцы мифологических версий прошлого»[7]. Этот синдром не является чем-то абсолютно новым, например, его носителями были поляки в XIX веке после раздела Польши в конце века XVIII. Тогда же этот комплекс возник на территории Российской Империи. В частности, Тадеуш Волански и Егор Классен отстаивали теорию происхождения этрусков от славян — теория чрезвычайно популярная среди альтернативных историков в начале XXI века.
Рассмотрение этногенетических мифологий как проявления националистического рессентимента, без сомнения, имеет смысл. Оно объясняет и приводит к единому знаменателю такие разнородные постперестроечные явления, как неоевразийство, неоязыческие теории и культы, многочисленные версии альтернативной истории, среди которых находится и миф о Великой Тартарии. Однако за пределами обозначенного критически-конструктивистского и антиэссенциалистского дискурса кажется, что мы можем вывести еще некоторое знание из этого мифа.
Если рассматривать миф о Великой Тартарии в постколониальной перспективе, с точки зрения некой метапозиции по отношению к реалиям конкретного этноса, то он может свидетельствовать о некоторых важных структурах исторического воображения. Во-первых, Великая Тартария — это фигура для отрицаемой модерностью архаики. Это реально существовавший Иной Европы и российского просвещенного абсолютизма, в той мере, в какой последний являлся носителем модерного сознания. И «замалчивание» истории Тартарии, «заговор историков» по исключению ее из истории — это реально имевшая место процедура учреждения юридического феномена Terra Nullius («ничья земля») эпистемологией Нового Времени, в котором процессы колонизации были неотделимы от структур знания.
Мифический «заговор историков» может восприниматься как фигура, троп для обозначения реальных и эпистемологических преступлений модерности и ее институтов знания. Преступлений, когда все домодерное, все архаичные общества в частности, были объявлены варварскими, приравнены к явлениям природы. Их земли объявлены Terra Nullius и присвоены, колонизированы. В этом смысле Великая Тартария как совокупность немодерных сообществ и форм мышления действительно была завоевана и уничтожена.
Ряд фиктивных событий из истории Тартарии в постколониальном свете критики модерности вообще приобретает удивительную точность. Например, в некоторых версиях мифа говорится о некоей мировой катастрофе, которая случилась между 1793 и 1825 годами. Потоп или серия ядерных ударов, после которых мир стал другим. Разработчики мифа находят подтверждение этому в ряде документов того времени, например, у Герцена, которого они цитируют в одном из фильмов: «XVIII век, век анализа и разрушения, окончился тем колоссальным огненным извержением, которое столь похоже на мощные перевороты допотопные, изменившие все лицо планеты, которого горящие камни разлетелись по всему свету и которого лава крови разлилась от гильотины Площади Революции до подножия родного Кремля. Из развалин возник новый человек, стряхнул с себя пыль и, благодаря предшественникам, начал новое здание»[8].
Доказательства существования Великой Тартарии чаще всего строятся на буквальном прочтении источников. Например, предположении, что Герцен в вышеприведенной цитате использовал слово «допотопный» в буквальном смысле, а не метафорическом[9]. Подобный «наивный» буквализм вызывает улыбку, но не была ли трансформация Европы и России на границе XIX века действительно стремительной и катастрофической в результате последствий Французской революции и всех последующих процессов?
По другим версиям мифа, в Сибири в XVII или XVIII веке произошел потоп, после чего эта территория была колонизирована Московией. Но не была ли колонизация Россией Сибири действительно быстрой и, с точки зрения живших здесь домодерных сообществ, катастрофической? А изменение их образа жизни — настолько радикальным, что вполне уместно сравнить этот процесс с потопом или ядерным ударом.
На одном из изображений, связанных с Тартарией, которые можно найти в интернете, изображена группа казаков, двигающихся по лесной и болотистой местности. Их предводитель (видимо, Ермак) делает повелительный жест, и на горизонте возникает след от ядерного удара — хорошо известный «ядерный гриб». Кажется, что фантазия создателей этого изображения ничем не обоснована, однако я предпочитаю смотреть на этот образ как на свидетельство нерасторжимой связи между колониализмом и технологией. А в своей нарочитой выдуманности он почти саморефлексивно указывает на связь колониализма с научной фантастикой. О тесной взаимосвязи этих трех явлений (колониализм, технология и научная фантастика) сейчас идут дискуссии в исследовательской и художественной среде, и упомянутое изображение вполне могло бы стать емким образом этой проблематики[10].
Таким образом, мы видим, что миф о Великой Тартарии действует в ряде своих характеристик как постколониальная фикция, то есть как фикция, осознанно создаваемая художниками и интеллектуалами для придания видимости некоторым репрессированным особенностям исторического воображения или исторического процесса. При всем этом не стоит, конечно, забывать о критическом взгляде на них, как и об опасностях, с которыми связаны рессентиментные этногенетические мифы. Впрочем, последнее замечание относится ко всем постколониальным идеологиям, которые привержены к отчаянным броскам в стратегический эссенциализм в целях освобождения от доминирующих нарративов. С этой точки зрения однозначный эссенциализм и его фантазийное конструирование, которое мы находим в мифе о Великой Тартарии, может рассматриваться как некий «народный» некритический вариант постколониальных художественных фикций. Все это, конечно, не исключает того, что Великая Тартария действительно существовала, ведь не зря ей, как говорят, заинтересовался сам Путин. Смотрите фильм «Путин о великой Тартарии» по ссылке https://www.youtube.com/watch?v=l19YcWgagsk. Ставьте лайки, подписывайтесь на канал!
Примечания
- ^ Перевод Николая Смирнова.
- ^ Martin R. Knowledge LTD: Toward a Social Logic of the Derivative. Philadelphia: Temple University Press, 2015.
- ^ Корбен А. Мир воображения // Дельфис № 73 (1, 2013). Впервые опубликовано в Cahiers internationaux de symbolisme 6 (1964), Bruxelles. Р. 3–26.
- ^ Укажем лишь на несколько авторов, которые развивают миф о Великой Тартарии. You-tube канал Сергея Игнатенко, доступно по https://www.youtube.com/channel/UCtf0T988JZyRUxw_Z5ffolg. Исследователь Дмитрий Белоусов и его книга «Хозяева великой Евразийской империи». М.: Концептуал, 2018. А также Андрей Кадыкчанский и сайт Тарт-ария.инфо (доступно по http://www.tart-aria.info/), вокруг которого группируется целое содружество авторов.
- ^ Gorshenina S. L’invention de l’Asie centrale: histoire du concept de la Tartarie à l’Eurasie. Genève: Droz, 2014.
- ^ Шнирельман В. Мифы диаспоры // Диаспоры № 2–3 (1999); Шнирельман В. Русское родноверие: неоязычество и национализм в современной России. М.: Издательство Библейско-богословского института св. апостола Андрея, 2012.
- ^ Шнирельман В. Мифы диаспоры.
- ^ Герцен А. О месте человека в природе (Посвящается Т. П. Пассек) // Собрание сочинений в тридцати томах. М.: Издательство АН СССР, 1954, т. 1. С. 25.
- ^ См. фильм Сергея Игнатенко «Послепотопное чтение», доступно по https://www.youtube.com/ watch?v=kQRiwR3YthQ.
- ^ См., к примеру, вторую конференцию к 10-летию Журнала e-flux «Сумеречный симпозиум: научная фантастика внутри колониализма». Конференция проводилась в пространстве LaColonie, Париж, 2–3 февраля 2019.