Группа московских художников «Сделано» практиковала такой тип встреч, как «Скотч-пати», так называемый «группенскотч» — вечеринки скотча, во время которых с помощью алкоголя, наркотиков и цветного скотча (в который участники встреч обязательно заматывались, предварительно раздевшись) мы старались достичь состояния готовности к групповому сексу. Группенсекс интересовал нас как телесная практика соучастия и одновременно эксперимент с преодолением границ, как область стирания границ сотрудничество/общение, работа/отдых (в силу того что, наряду с проектным уровнем, всегда существует реальная телесная практика — и наоборот), где появлялась бы абсолютная и тотальная коммуникация-любовь. В то время как понятие «коммуникация» отсылает как бы к определенному дискурсу — социологическому, исследовательскому и т. п., слово «любовь» означает что-то совершенно понятное и вместе с тем фундаментальное. Группенскотч был задуман нами как новая утопия, как элементарные, абсолютно выполнимые условия совместного существования. Восемь рублей за моток скотча красного цвета и восемь рублей за моток зеленого — вот и одежда, костюм скотчера. Другой мог быть одет в оранжевый и желтый — и так далее.

Почему группенскотч? Почему группенсекс?

Группенсекс представляет собой одну из наиболее часто обсуждаемых (в современном кинематографе, повседневном приватном общении и т. д) тем — как некий эталон общения: снимаются художественные и любительские видео, вокруг существует ореол некоей запретности, табуированности и присутствует ощущение какой-то недосягаемости. Ведь предполагается, что это некая интегральная, синтетическая практика. Действительно, практика группового секса есть одновременно эвристическое исследование и реальный телесный опыт, и любой анализ напрямую связан здесь с участием.

Будучи предметом внимания модных режиссеров, молодежи и подростков, шутников и прочих, группенсекс, однако, не описан на каком-то буквальном языке: не вполне ясно, что это такое. Он мифологизирован и эстетизирован усилиями работников кино, отвергнут в рамках тех или иных моралистских дискурсов, многократно обсужден и постоянно обсуждаем. Но вот что важно — какие-то люди им занимаются (и приглашают к себе в гости со страниц, например, газеты «Знакомства»), а параллельно на эту тему читают лекции социологи и сексологи, теоретики тендера и др.

Но я думаю, что феномен художника представляет собой именно личную заинтересованность в обоих планах — идеи и реализации, проекта — и его построения. Речь не идет здесь о банальной формуле «теория + практика», «говорить + делать» и тому подобном; я только хочу сказать, что интеллектуальный дискурс рождается именно как оборотная сторона некоей физической включенности, определенной телесной практики. В этом и есть специальность интереса художника, фактически — конструирование помысленной реальности, экспериментация в рамках некоей ценностной шкалы, некоей аксиологии.

Но коммуникация (как и любовь) не рождается просто так Например, она не может возникнуть у меня дома, когда я один. Для формирования и культивирования коммуникативного духа придуманы определенные условия — группы, школы, ассоциации, — некие условные, аналитические формы, в которых нечто — предположительно коммуникация — может возникнуть.

Исторический опыт относительно этих форм (семинары, баррикады и демонстрации) позволяет считать их — в коммуникативном плане — содержательно функциональными, потенциальными. Здесь можно вспомнить некую философскую тривиальность — о том, что нечто не рождается из ничего: феномен работы в группе предполагает — и это очень важно -определенный отказ от индивидуализма, авторства; только тогда может появиться что-то вроде «сообщества», «коллективного тела» и проч. С коммуникации не начинается — начинается с группы, с тусовки, с дружеских отношений, и не стоит отождествлять группу и коммуникацию, провозглашение какой-то общности и ее смысловое, подлинное, содержательное наполнение.

Самоидентификация посредством коллективных категорий начинается там, где предзаданные условия группового существования (выбор и декларирование общих позиций) начинают работать, обретать реальность. Не в этом ли смысл всех предзаданных форм: коммуникация — это то, к чему устремлен любой групповой проект, это то, на что он направлен.

Скотч стал у нас тем связующим звеном, которое, лишив возможности двигаться по отдельности, подарило ощущения и возможности двигаться и быть вместе. Таким образом, проект «Скотч-пати» стал как бы лабораторией коллективности, а сам скотч буквальным материалом для создания коллектива: скотч как буквальный предмет, вокруг которого объединяются.

Самое интересное ожидало нас впереди: развернутая и пропагандируемая нами «мифология группы» — позиционирование в качестве реально существующего коллектива друзей-любовников — нашла своего реципиента, получателя.

Например, одна девушка написала письмо в журнал «Йес» — о том, что она действительно попробовала похудеть с помощью скотча, как то советовала группа скотчеров, увиденная ею по телевизору, и в результате у нее появились синяки и отеки. Журнал объяснил, что, она, наверное, замотала себя в скотч слишком сильно (так, что возникли отеки и т. д.) и что не надо заматываться слишком сильно. То есть основной, собственно, вопрос — о том, при чем здесь скотч, что такое скотч и что это за вздор (в принципе — худеть со скотчем), — все это осталось за рамками диалога читатель/журнал. Таким образом, мы были легитимированы в качестве общества, предлагающего в том числе и некие средства похудения.

Наша интенция «мы вместе — все к нам!» — была воспринята, деятельность и реальность существования приняты на веру, мы стали реальным коллективом и обрели некую привлекательность. Эта привлекательность (заявленная массовость движения, общедоступность и прочее) была результатом масс-медийной поддержки. Кто-то снял сюжет, кто-то написал статью в журнал и т. п., и недолго заставили себя ждать некие модели репрезентации в отношении нас. И когда в медиа появилась информация о скотчерах, эта информация по-разному использовалась и воспринималась по-разному.

О нас — тогда скотчерах — снимался сюжет на ОРТ. Делал сюжет наш знакомый, который, как казалось, проникся идеей простой унификации внешнего вида, создания плодотворной коммуникативной среды и максимального ангажемента (в этом сюжете мы в том числе рекомендовали скотч для похудения). Но в конце сюжета он почему-то добавил — от себя, — что скотчеры делают свое дело «в поисках дешевой популярности». Потом оказалось, что это было необходимо, по приказанию редактора ТВ, чтобы сюжет вообще был допущен в эфир. Забавно, что молодежный канал, решившийся на репрезентацию некоторой практики сосуществования, намеренно оградил зрителя от интенции присоединения, лишив какого-то естественного импульса. И если быть вместе в каком-то «деле» — на героине или в банде — вредно и плохо, то, понятно, об этом не снимают привлекательных сюжетов. Но вот что интересно: дружеской коммуникации — тоже понемножку. Не больше, чем надо. Не больше, чем шесть-семь странных молодых людей.

Однако скотч создавался — как движение — именно как общедоступная практика, для того чтобы пригласить к соучастию возможно большее, непредсказуемое количество участников. Радикальность практики скотчеров состояла прежде всего в том, что скотчером мог стать каждый, предпринявший это элементарное усилие, и за этой манифестацией (нашим самопровозглашением) следовал весь комплекс мер, действий и отношений со стороны масс-медиа, зрителей, слушателей и т. д. Эксперимент скотчеров состоял прежде всего в «раскрутке» самой модели группы и инициировании внешнего мира на реакции. Проект «Скотч-пати», создаваемый как лаборатория коллективности, как некоторая деятельность «по направлению к коллективу», был репрезентирован в медиа как реальный коллектив, и именно это стало самой настоящей неожиданностью, поскольку концепция медиа относительно нас была именно репрезентацией группы. И это также дает надежду на то, что будущее скотча впереди и будущее — за скотчем.