Наверное, еще совсем недавно тема этого номера показалась бы неуместной. На протяжении минувшего десятилетия актуальным и авторитетным было не сообщество, а индивид. Ведь 90-е — это время возвращения рынка, а рынок — как нас уверяли — неотторжим от индивидуализма. При этом в художественном мире индивидуализм принимал «телесные формы», утверждался «соматически» (Е. Барабанов в «круглом столе» «От тусовки к корпорации»), а присущая эпохе «быстрота смены позиций, отсутствие определенных понятий о стабильности, постоянстве, о сопутствующих им нравственных основах породили идеологию цинизма как выигрышной стратегии» (Д. А. Пригов. «Хочется быть правильно понятым»). Все это — как многие считают — обернулось потерями: произошел «исход очень многих на Запад и потеря критической массы», начались «отвратительные разборки из-за «билета в будущее», насильственное разделение на советское и постсоветское, в 90-е годы опять все разбилось на довольно отчужденные группы. Так называемая тусовка не могла ничего объединить, поскольку была явлением скользящим, без ясных контуров, без саморефлексии (Б. Орлов в «круглом столе» «От тусовки к корпорации»). А потому — в этом также сходятся многие — в 90-е художественная среда недоосмыслила ключевые события, например акцию Авдея Тер-Оганьяна «Осквернение икон» и ее общественный резонанс (Е. Барабанов и Б. Мамонов. «Границы недозволенного»).

Критический взгляд на прожитый опыт как раз и возвращает нас к ценностям сообщества: ведь масштабные художественные явления суть «результат бурной коллективной интеллектуальной работы» (Б. Орлов). Однако возможно ли возвращение сообщества и каким оно должно или может быть -тут мнения расходятся. Кому-то кажется, что возрождение сообщества — это «очередные грезы тусовки о волшебных превращениях» (Е. Барабанов); кто-то настаивает на том, что «мы должны возродить корпорацию и прежде всего — корпоративную этику» (Б. Орлов); другие, отмечая возвращение в общество государственного авторитаризма, видят перспективу в образовании «сети небольших, укрытых от внешнего мира кругов, с повязанностью их членов нравственной общностью и с трудом могущих быть апроприированными государством» (Д. А. Пригов).

Впрочем, разброс мнений этим не исчерпывается. Так, эксперты готовы согласиться, что сообщество возвращается сегодня в формах корпорации, но они обращают наше внимание, что характерными чертами современных корпораций являются «закрытость и непрозрачность, иерархичность и жесткая дисциплина, харизматическое лидерство и агрессивность к внешнему миру» (А. Согомонов. «Корпорации вместо сообществ? Фундаментализм вместо терпимости!»). Более того, художественный же мир не столько восстанавливает свою целостность, «сколько «подгребается» под себя крупными властными, транснациональными и финансовыми корпорациями и в этом смысле корпоративизируется отнюдь не в формах профессиональной этики» (А. Согомонов). Другие же эксперты готовы согласиться, что перспектива художественного сообщества — «в небольших, укрытых от внешнего мира кругах», но они обращают наше внимание, что консолидировать их может не общность позиций и ценностей, а общность аффективная — «общность в любви, в творчестве, в наслаждении, в боли ...в частности, аффективная общность в смерти» (О. Аронсон. «Участие в сообществе — неучастие в произведении»). Наконец, специалисты свидетельствуют, что все попытки создания независимых художественных сообществ, в частности в сетях Интернета, оборачиваются провалом. А потому художники, что когда-то лелеяли эту надежду, «стоят перед выбором: конформизм и возможность манипулировать чужим сознанием или бескомпромиссное развенчание иллюзии» (И. Базилева. «Сетевые сообщества: утопия без обмена»).

И хотя авторы этого номера не пришли к единству в понимании сообщества и его перспектив, но они оказались единодушными в главном — в том, что проблема эта действительно актуальна, что она — ключ к новым временам и что эпоха индивидуализма сошла на нет. Они единодушны, что «мы вновь приходим к эпохе «нового» просвещения, что мы вновь заговорим о категории возвышенного, об ответственности художника и о воспитательном значении искусства» (А. Согомонов). Говоря иначе, художник сегодня «берет на себя ответственность за создание «нового уровня серьезности» (Б. Мамонов).

 

МОСКВА, ФЕВРАЛЬ 2002