11-я Биеннале современного искусства в Шардже.
«Пере:рождаться. К новой культурной картографии».
Куратор Юко Хасегава.
13.03.2013 – 13.05.2013

В середине марта в Шардже открылась биеннале современного искусства, сам факт существования которой поднимает несколько вопросов. Первый и самый главный из них — экономический. Любая большая выставка, тем более мирового масштаба, является недешевым предприятием. Немудрено, что «Документу» и Венецианскую биеннале называют индустриями, а кочующая из города в город «Манифеста» ищет место для очередной инкарнации там, где способны обеспечить ее нормальное функционирование, — то есть там, где у выставки, помимо всего прочего, может быть достойный бюджет. Фонд, организующий биеннале в Шардже, серьезно вложился в проект. Кроме стандартных расходов в бюджет заложены средства на производство значительной, если не подавляющей части работ. Руководство Биеннале целенаправленно проводит подобную политику еще с тех пор, как ее возглавлял Джек Персекян, благодаря которому небольшую локальную инициативу заметили в мире. Наконец, Sharjah Art Foundation постоянно разрастается за счет строительства новых площадок и увеличения числа участников — а это снова деньги, много денег.

Об этом, конечно, можно говорить в духе «у них залежи углеводородов, вот вам и бюджет», — не учитывая тот факт, что средства, полученные за счет природных богатств, используются в разных странах абсолютно по-разному. Сравните Норвегию, Объединенные Арабские Эмираты, Венесуэлу, Нигерию и Россию — выбранные этими странами модели разительно отличаются друг от друга. Норвегия поддерживает и щедро финансирует центры современного искусства, да и вообще культурные институции (театры и книжные издательства, например) по всей стране, заодно развивая малонаселенные территории. Доходы от российского экспорта нефти и газа либо уходят в карманы чиновников, либо используются для подкупа и умиротворения населения (посредством искусственного смягчения резких изменений экономического климата), а что касается культурных инициатив — ищите частных спонсоров! Правитель Шарджи в этом смысле работает по модели, переходной от российской к норвежской.

Второй вопрос — роль внутри региона. Ближний Восток неоднороден — во всяком случае, не настолько един, как кажется извне. Эмираты отличаются от соседей: зачахшей в строгости Саудовской Аравии и воинственного, лежащего по ту сторону Персидского залива Ирана. Здесь не было социального бурления, как в Египте, Тунисе и Бахрейне; страну не раздирают внутренние распри, не наводняют иностранные войска, как Ливан или Ирак. Сегодня Эмираты являются не только главным форпостом глобализации на Ближнем Востоке и островком относительно бесконфликтного развития, но и местом, где возможны эксперименты, вернее, внедрение их результатов в мировой художественный процесс. Понятно, как рождается это чудо: необязательно рассматривать роль ОАЭ в глобальных процессах, достаточно взглянуть на резкое классовое — оно же и этническое, а потому сразу бросающееся в глаза — расслоение в самих Эмиратах. Страна может служить моделью нового мира в миниатюре: абсолютное большинство населения Шарджи составляют иммигранты, делающие всю «грязную работу». Правда, противоречия сглаживаются до тех пор, пока позволяет природная рента.

Характерно, что биеннале в Шардже успешно аккумулирует активность бурно развивающихся египетской и ливанской сцен. Ведь независимые площадки и сообщества в Каире, Александрии и Бейруте (такие, как Beirut Art Center, Beirut in Cairo, платформа Mosireen, Townhouse Gallery, Arab Image Foundation) могут похвастаться героической изобретательностью и социально-политической актуальностью, но они слишком малы и бедны, постоянно находятся под угрозой быть разгромленными и теряются в хаосе информационных сводок. Большая регулярная выставка, несмотря на присущие ей концептуальное и политическое упрощение, неизбежную институциональную апроприацию чужих достижений и изрядную долю проходных работ, способна вытянуть все эти маленькие инициативы (целиком или отдельных представителей) из неизвестности и подать в выигрышном для них ключе. Поэтому некоторые из них уже участвуют в биеннале, а другие нащупывают почву, предпринимая разведывательные поездки в Шарджу и Дубай. Конечно, есть опасность, что таким образом смелые эксперименты потеряют остроту, подобно книжке No Logo Наоми Кляйн или сборнику, посвященному движению «Оккупируй Уолл-стрит», — они уже продаются среди бестселлеров в дьюти-фри аэропорта Дубая, который мог бы служить памятником неолиберальной глобализации. Однако тут есть только один путь — рискнуть!

Наконец, последний вопрос связан с тем, насколько далеко готовы зайти власти ОАЭ на пути культурной модернизации. Благодаря последней Art Dubai город, где проводится ярмарка, был назван в The Financial Times «безопасным местом для небезопасных идей»^[1]. Такое громкое, не без журналистского преувеличения, определение относится не только к ультралиберальному, по местным меркам, Дубаю, но и к соседней Шардже, которая считается наиболее консервативным из семи эмиратов, входящих в ОАЭ. То, что оказывается под запретом в Кувейте или Египте, становится возможным и в Дубае, и в Шардже — и это несмотря на то, что, как справедливо написала по итогам последних открытий обозреватель Artforum Кэлин Уилсон-Голди, аудитории ярмарки и Биеннале окончательно разделились, а две структуры стали не без труда, но все же осознавать, что у них разные цели^[2].

Конечно, мы помним, что на прошлой биеннале в Шардже в 2011 году случался цензурный скандал, из-за которого один из главных архитекторов этого биеннального чуда Джек Персекян был вынужден покинуть команду руководителей. Тогда инсталляция Мустафы Бенфодиля была удалена из экспозиции по личному решению шейха Султана бин Мухаммада аль-Касими после многочисленных жалоб со стороны посетителей из числа местных жителей, которые усмотрели в работе богохульство. Но шейх в данном случае скорее заложник ситуации, чем реальный охранитель. Он напоминает абсолютного монарха в стране, где просвещение коснулось лишь малой части правящей элиты. Поэтому ему приходится играть по правилам, принятым не им и до него, постепенно изменяя положение дел. Усилия, предпринимаемые им и его дочерью шейхой Хур аль-Касими, которая теперь полновластно руководит Биеннале, огромны, и оценить их действительный результат удастся лишь через некоторое время.

А ведь речь идет о нелинейном, запутанном процессе, часто требующем резких рывков с последующим откатом назад и наоборот. Например, от активизма и прямых политических высказываний, характерных для прошлой Биеннале, отказались, но вот фундаментальные, более важные в долгосрочной перспективе проекты пошли на ура. Мало того, глубинная политизация удачно наложилась на институциональную критику. Например, японский художник Шимабуку предлагает переправиться на другую сторону бухты в центре Шарджи, из офисного района в портовую зону, чтобы попробовать мороженое с солью или с перцем. Единственный способ перебраться на другой берег и вернуться назад — воспользоваться лодочным такси, на котором на работу и с работы в порту ездят мигранты из Южной и Юго-Восточной Азии. Художник заставляет задуматься не просто об ужасном социальном разделении, скрывающемся за парадным фасадом «экономического чуда», — он напоминает о мелкопоместном элитизме, пестуемом биеннальной публикой и встающем стеной между ней и жителями стран, где подобные биеннале проводятся.

Турецкая художница Ишыл Эйрикавук использует свою вторую профессию (она занимается журналистикой), чтобы с помощью простого и достаточно популистского жеста раскрыть политическое и культурное бессознательное зрителей. В течение первых дней выставки она предлагала посетителям написать новости к готовым заголовкам. Многие откликнулись, и художница организовала «телевизионное вещание»: двое ведущих зачитывали зрительское творчество по-английски и по-арабски. Такой новостной выпуск продемонстрировал, что, с одной стороны, люди готовы говорить о процессах, в которые вовлечены, будь то болезненная тема миграции и межэтнических отношений или скелеты в шкафу индустрии современного искусства, но только с иронией, а с другой стороны, со всей очевидностью становится ясно, что смех, на который так часто уповают как на спасительную и освободительную силу, является всего лишь удобным инструментом «нечистой совести», который позволяет людям и дальше оставаться слепыми и глухими.

Деятельность этой художницы интересна еще и потому, что ее родная Турция занимает первое место в мире по количеству журналистов, оказавшихся за решеткой. При этом этика и результаты журналистской работы часто и небезосновательно ставятся под вопрос. Погоня за сенсацией, поиск фактуры «покровавее» да «помясистее», равнодушие к реальному эффекту от публично произнесенных слов — такие обвинения обычно можно услышать по отношению к прессе. Те же вопросы уже давно задаются художникам, которые, как показывает практика, тоже уязвимы и часто подвергаются давлению и преследованию. Поэтому «журналистские» проекты, которые делаются художниками, уже давно можно увидеть на самых разных выставках. Когда художников упрекают, что они проводят псевдонаучные исследования, то не берут в расчет, что они, часто сами того не понимая, подражают вовсе не ученым. Уровень их безответственности — а она, как известно, весьма способствует продуктивности — обычно сопоставим и сравним с журналистским. Как в журналистике есть свои прорывы, так же случаются художественные исследования, достойные высокой оценки. Из проектов, показанных в Шардже, на Пулитцеровскую премию могла бы претендовать история, рассказанная алжирской художницей Аминой Мениа. Сюжет о памятнике Полю Ландовски, построенном в Алжире во время французского колониального господства, о том, как его спасали и законсервировали после обретения независимости, включал и трагические, и ироничные нотки, был предельно живым и информативным.

Еще одно первое место, уже в другой номинации, по перепроизводству искусства, занимает Азия: сменяется мода, индийские художники становятся желаннее китайских, отдельные страны вырываются вперед, другие отстают, но первенство региона неоспоримо. Mabini Art Project филиппинцев Альфредо и Исабель Акилизан как раз об этом. Живопись в жанре мабини (традиционный вид пейзажа, местами напоминающий абстрактный экспрессионизм), которой они потчуют зрителя, — это самый ходовой товар на Филиппинах. В галереях, на ярмарках и аукционах весь этот прелестный салон продается и покупается в большом количестве. Как сообщают сами художники, ценность этих картин изменяется, так как дилеры заказывают художникам все больше подобной живописи. Мастера, захлебываясь заказами, нанимают себе помощников. В общем, нарождается индустрия. Собранные в маленькой комнате в одном из пространств Биеннале сто картин смотрятся вовсе не отталкивающе — вопреки тому, что нам подсказывает ожидание. Скорее наоборот, чрезмерная концентрация добавляет этому экспортному продукту новое измерение. Хотя их можно было бы сравнить с китайской живописью или бесконечными инсталляциями британских художников, я бы провел другую аналогию: обычно похожим образом работают «звезды». Руководство любой биеннале старается заполучить громкие имена, и иногда их количество зашкаливает (относительно масштабов самого события), вызывая у внешних наблюдателей такую же добрую иронию: ведь это так трогательно. Стараются.

Естественно, в Шардже не обошлось без «звезд» и просто очень известных художни- ков, но, несмотря на участие Карстена Хёллера, Франсиса Алюса, Яна Фудона, Эрнесто Нето, Мэтью Барни, Апичатпонга Вирасетакула, Ваэля Шавки, Габриэля Ороско, Анри Сала, Raqs Media Collective, SUPERFLEX, упора на громкие имена, как в шоу-бизнесе, не было. И это было явно принципиальное решение организаторов, которые, конечно, хотели мирового резонанса, но добиться его решили не за счет грубого и безотказного пиар-механизма, но с помощью более тонких инструментов. Прежде всего, на выставке не было большого количества проходных работ, которыми забивают пространство, чтобы показать значимость события. Хотя лишние работы, на мой взгляд, все же были. И это были как раз «звезды». Мэтью Барни и Элизабет Пейтон представили документацию перформанса, в ходе которого эксплуатировали фактуру греческого острова и его население, играли с символикой. А знаменитости из Нью-Дели Raqs Media Collective удивили работой, которая, в отличие от многих прошлых, казалась, мягко говоря, халтурой: лишенная характерной для группы поэтической глубины она скорее походила на снабженную нью-эйджевой подкладкой поделку студента, занимающегося медиа-артом.

В остальном Биеннале была интеллектуальной платформой, при этом без излишне сухой аналитики и перевеса документации.

Скорее, речь шла о работе с емкими образами, которые обыгрывались не до конца, оставался определенный зазор, позволяющий зрителю делать собственные выводы, а не идти послушно по стопам художника. Поэтому логичной казалась тема взгляда, к которому нас приучили, но который вместе с тем не совсем наш. Российская художница Таус Махачева на примере горного аула Гамсутль, затронутого Кавказской войной, предлагала взглянуть на Кавказ не как агрессор и колонист. Изменить точку зрения предлагали ливанская художница Жананн Аль-Ани и немецкий куратор, один из основателей Beirut in Cairo Йенс Майер-Роте, которые продемонстрировали в видеоинсталляциях и публичном докладе соответственно, как работает наше восприятие, воспитанное на «нейтральных» новостных выпусках. Они используют видеоматериалы лишь одной стороны — кадры, полученные в ходе разведывательных или боевых полетов, то есть превращающие изображаемые объекты в цель, которая должна быть уничтожена.

Другая важная тема — музей. Шанхайский художник Ху Сянцянь в видеоперформансе, сделанном в духе stand-up comedy, рассказывает о воображаемом музее. Подобная институция должна быть предельно субъективной, подумал я. Эту же мысль подтвердили мини-музеи художницы из Ливана Ламии Жрейж, одной из основателей независимой площадки Beirut Art Center, и небольшая художественная галерея японца Фумито Урабе. Жрейж перемежает свои документальные инсталляции о непростой истории Ливана не набором чужих мнений, как это любит делать российская группа «Что делать?», а редкими вкраплениями народной фантазии (вроде легенды о святом Георгии). Японский же художник создает лубочное повествование — только таким оно и может быть, чтобы оставаться одновременно очень личным и доступным зрителю с любым бэкграундом. Впрочем, многие работы, как уже было сказано выше, состоят из емких образов, позволяющих думать самому. Ахмед Матер из Саудовской Аравии предлагал взглянуть на Каабу, главную мусульманскую святыню, из номера шикарного гостиничного комплекса, возведенного в Мекке. Забавно, но я сразу подумал о сталинской архитектуре, уж больно этот суперотель напоминал здание Университета и так и не построенный Дворец советов. Получался взгляд из одной большой утопии на другую. В видео Франсиса Алюса дети с корабликами в руках пытаются соединить Африку и Европу, разделенные Гибралтарским проливом, — сильно напоминает трагический Крестовый поход детей. Валентин Фетисов воссоздал комнату, которую он уже строил в Москве два года назад. За вошедшими в нее закрывалась дверь и не открывалась, пока те не переставали суетиться, — только тогда датчики движения позволяли разблокировать вход. Но люди вели себя противоположным образом. Какие выводы они делали о пережитом опыте, неизвестно, но могу свидетельствовать: равнодушным к случившемуся не оставался никто.

Но главным лейтмотивом Биеннале была музыка. Это прочувствовали многие участники: от британского художника Харуна Мирзы, голландца Габриэля Лестера и бразильца Пабло Лобато до всемирно известного японского музыканта Рюити Сакамото. А египтянин Ваэль Шавки сумел сделать песню инструментом перекодировки местной социальной реальности, почти как Шимабуку. Он пригласил пакистанских музыкантов и певцов, чтобы они исполнили песню, состоящую из стандартных и уже ничего не значащих цитат о Биеннале на языке урду. Композиция в традиционном жанре каввали стала особенно популярна среди обслуживающего персонала: смотрителей, уборщиков, охранников, их родственников и знакомых. Они быстро сменили утомившуюся «профессиональную аудиторию», снимали выступление на мобильные телефоны, внимательно слушали от и до каждый раз, когда исполнялась песня. Казалось, Шавки сделал то, чего хотела куратор Биеннале Юко Хасегава, — объединил разные культуры и социальные группы. Однако первыми его план саботировали «профессионалы», непривычные к соседству с местными жителями: практически на все выступления, кроме первого, приходили только далекие от искусства индусы, пакистанцы и бангладешцы. Шавки показал, где настоящий оплот реакции. Прекрасно, что этот вопрос на Биеннале также поднимается.

Примечания

1. ^ Aspden P. Dubai: A Safe Place For Unsafe Ideas // http://www.ft.com/intl/cms/s/2/55b17824-920e-11e2- a6f4-00144feabdc0.html
2. ^ Wilson-Goldie K. Spring Break // http://artforum.com/diary/id=39949