Как проявляется вкус в современном искусстве и насколько он индивидуален, привязан к субъекту ощущения, несмотря на его культурно обусловленное становление? — один из вопросов, которым задается Джесс Добкин в своем проекте «Место лактации: бар грудного молока», незабываемым своей прямотой обращения к нашему собственному ощущению вкуса и предложенным выбором меню из грудного молока. Но то, что кажется в центре работы — трансгрессия и фетишизм — только приманка для непосвященной аудитории. На самом деле эта работа требует гораздо более развитого, утонченного вкуса квирного гостеприимства и «раса» — индийской эстетики, предполагающей для развития вкуса как цельного чувства множественность эмоциональных ощущений, переживаемых одновременно.

Впервые свой проект, включающий инсталляцию и перформанс, Добкин^[1] представила в Торонто в 2006 году, где вызвала настоящий скандал под угрозой закрытия выставки.

Значительно более доброжелательно работа была принята в 2016 году в «ФЭБ» галерее Университета Альберты в канадском городе Эдмонтон. Выставка «Новый материнализм редукс» под кураторством Натали Лавлесс, включавшая также симпозиум и кинопрограмму, была посвящена теме материнского в современном искусстве, и работа Добкин органично вписалась в гостеприимный контекст. Как официальное лицо, выставку открыла министр из нового областного прогрессивного правительства, которая сама только что родила ребенка^[2].

Однако проект по-прежнему вызывал сильные и противоречивые чувства. Представьте, что вы в хипстерском баре и вам барменша — Джесс Добкин — предлагает на выбор продегустировать грудное молоко пяти доноров. Она подает молоко и обсуждает его разные качества и достоинства, как в винном баре при хорошем ресторане. «Место лактации» популярно, и, если вы хотите участвовать в дегустации, надо обязательно зарегистрироваться заранее (по записи).

Обстановка в «баре» непринужденная, приподнятая. Многие доноры, как и сама Добкин, принадлежат с ЛГБТ+ сообществу. На мониторе, что находится напротив барной стойки, демонстрируется фильм, в котором доноры рассказывают о своем опыте кормления грудью. О том, кто из них пробовал собственное грудное молоко, каким оно им показалось на вкус, какие ощущения вызвало. Как кормление грудью стало политическим вопросом в современных демократиях. В своем собственном тексте и интервью, посвященным «Месту лактации», Добкин отмечает, как сложно быть матерью-одиночкой из ЛГБТ+ сообщества: с одной стороны, она вдруг была принята в цисгендерном обществе с его установкой на выполнение материнской функции «нормальной» женщины, сообществе, которое она давно уже покинула и чье принятие не было ее целью; с другой — среди ее знакомых практически не было матерей, и, чтобы преодолеть свою изоляцию, Добкин начала посещать группы поддержки для одиноких квир и трансродителей. Задумав художественный проект, Добкин предполагала, что и ее беременность, и роды, и кормление грудью будут частью искусства. Однако роды были преждевременными, и кормить грудью не удалось. Проект стал частью этого ощущения отчаяния от невозможности предугадать будущее.

Все грудное молоко для дегустации было чужим. Добкин осталась сама собой — художницей-медиумом между субстанциями и людьми. Чем больше грудного молока и дегустаторов, тем меньше Добкин-матери со своим собственным чадом. Добкин превратилась в волшебницу, которая возвращает нам ощущение, которые невозможно вспомнить, но с которого начинается наше пребывание на этой земле: первого прикосновения, первой заботы, первой капли одновременно чужого и родного тела.

Передо мной сидят мать и дочь, они забронировали свои места кормления-дегустации. Первой пробует грудное молоко мать. Затем — дочь. Фотография Майкла Дж. Х. Вули схватывает момент, когда мать смотрит на дочь, когда та пробует на вкус грудное молоко другой женщины.

О чем думает мать? Что она чувствует? Они обмениваются ощущениями, оценкой молока вместе с другими сидящими у бара и Добкин. Даже если эта мать кормила свою дочь, ребенок не помнит вкуса грудного молока (или его заменителей), этой первой субстанции жизни. Как грудничок, зависящий от тела другого, как своей еды, мы все начинаем жизнь каннибалами (в утробе и в первое время жизни). Мы можем жить только за счет тела другого, не метафорически, а буквально. «Место лактации» Добкин через возможность ощутить вкус грудного молока доноров позволяет этой паре дочь-мать заново пережить чувство призрачной, довербальной связи между ними. Взгляд матери в этот момент дегустации искусства на вкус — бесценен. Работа Добкин позволяет испытать новые ощущения. Как мне представляется, и дочь, и мать будут помнить этот момент и в будущем, не раз обсуждать эту работу.

Во время дегустации все внимание обращено на объект, то есть «вкус» этого произведения искусства. Поэтому Добкин как опытная барменша, профессия которой заключается столько же в человеческом общении, сколько во вкусе, внимательна в своем индивидуальном подходе: «Мне важны как истории доноров молока, так и истории моей аудитории, моих участников. Они мне интересны вне зависимости от того, решились они или нет испробовать молоко; мне интересна их мотивация принятия или отказа». Один мужчина рассказал о своем обширном и разнообразном опыте и развитом вкусе к грудному молоку. Антрополог и эксперт по этнографии грудного кормления Пенни Ван Эстерик, напротив, рассказала художнице, что за все годы своих исследований, «будучи матерью двоих детей, она так и не решилась попробовать свое собственное грудное молоко»^[3].

Почему Ван Эстерик не попробовала свое собственное молоко, в то время как матери часто пробуют на вкус то, что собираются дать своим детям? Грудное молоко продолжает быть фетишем и культурным объектом отвращения, в том числе и для самих кормящих женщин. Доноры на своих страницах в соцсетях проговаривают, что молоко «только для грудничков», а не для «извращенцев», которые его покупают для своих сексуальных фантазий. Согласно широко распространенному мнению, грудное кормление в общественных местах продолжает приравниваться к походу в туалет в отсутствие достаточного количества комфортных «комнат для матери и ребенка» и подобных им мест. Если сам процесс считается таким прекрасным и социально поощряемым, как в традиции «мадонны с младенцем», то почему же он до сих пор табуируется в жизни? И чем Добкин отличается от кормящей мадонны? Реакция на работу Добкин в Торонто показывает, что Канада XXI века сильно отличается от Италии XVI, и не только по отношению к грудному кормлению и телесности, но и по самим ощущениям, которые стали частью современного искусства в фигуре Джесс Добкин. Это если бы Мадонна могла сама решать, как себя репрезентировать, и выбрала — посредством вкуса, обоняния.

Инсталляция — как пространство объектов и ощущений — служит перформансу вкуса с его протоколом и темпоральностью. В какой-то момент ты понимаешь, что все это «культурное», искусственное, эстетическое, созданное Добкин, служит средством, медиумом, чтобы испытать собственное рождение и жизнь в этом новом ощущении. Добкин показывает, что наш вкус развивается. Если эта работа и вызывает отвращение, — что Кристева назвала «силой ужаса» «объектности»^[4], о котором уже столетие пишут культурные антропологи и философы бессознательного, такие как Мери Дуглас или Франц Фанон, — то только у тех, кто еще находится под влиянием викторианской морали, в XX веке с его «ужасами», а в XXI веке обсуждение прав женщин на грудное кормление в публичных местах в парламентах развитых стран так же обычны, как и дизайнерские «ячейки», для этого предназначенные и повсеместно размещенные в аэропортах этих стран. То есть грудное молоко и кормление стали «мейнстримом». Что же тогда вызвало истерику в Торонто, в таком самопровозглашенном прогрессивном городе Канады? Это же не консервативный Техас.

Чтобы понять причину, начнем с меню. Названия молока на дегустацию уже намекают на этот культурный раскол между XX и XXI веками: «Всесильная субстанция», «Самый первый договор», «Эликсир жизни», «Утонченный фастфуд», «Врожденное и приобретенное». В этих названиях заявка не только на включение матерей в политику и экономику, — что в большинстве развитых стран уже произошло, — но и на новое искусство и эпистемологию бытия, не может не вызывать сильные эмоции у людей прошлого века, особенно у тех, кто считает себя носителями вкуса и знатоками настоящего искусства. В их понимании искусство должно быть более искусственным, кормление оставаться на картинах, и поэтому для них вкус искусства Добкин невыносим. У Добкин грудное молоко центрально, оно является культурным артефактом, с помощью которого мы ощущаем себя по-новому, по-другому. С нами что-то происходит, что без этого опыта было бы невозможно, безо всей этой инсталляции с перформансом художницы и присутствием самих доноров.

Добкин создала еще одну форму современного искусства. Она не всем по душе, но тем не менее ее легкость и юмор сглаживают такие резкие реакции отвращения, как, например, у Майка Стробеля, критика из Торонто, который не мог понять, как такую работу могли допустить для показа, и особенно возмутился предметом грудного молока, с сарказмом предположив, что скоро публике предложат другие продукты человеческого тела, типа «козявок» и «слюны» (он, возможно, не знаком с работами множества художников-классиков, которые все это уже предложили и работали с продуктами тела как предметом искусства, как, например, Мэри Келли, Кароли Шнееман, Пьеро Манзони, или каннибал Рик Гибсон).

Статья Стробеля, полная отвращения и истерии по поводу небезопасности и никчемности этой работы, привела к общественному скандалу и запрету всей выставки санэпидемслужбой Торонто. После переговоров пришли к компромиссу, что все грудное молоко, допущенное к дегустации, будет пастеризовано, и вход разрешен только для взрослых. Конечно, ирония этой ситуации показывает значение самой работы — в Торонто на дегустацию грудного молока не допустили детей под предлогом гигиены. Если бы молоко было коровье, никаких проблем бы не возникло. Человеческое грудное молоко вызывает более сильные эмоции. В этом противоречии — молоко животного вызывает меньше отвращения, чем свое собственное, человеческое, материнское — мы живем уже давно.

Пенни Ван Эстерик акцентировала внимание на том, что Стробель в своей рецензии на работу Добкин поставил грудное молоко в один ряд с другим продуктом человеческого тела — с мочой. Эстерик пояснила, что для тех, кто никогда не видел грудное кормление, такая реакция соответствует североамериканскому культурному контексту, где место для грудного кормления — только в публичном туалете: «Испражнение тут является неподобающей и оскорбляющей аналогией, используемой для унижения женщин и обесценивания производства этого бесценного продукта»^[5].  Бесценного, потому что без него человечества просто бы не было. И Стробель, наверное, как и большинство его читателей, не будет есть и пить в туалете, пишет Ван Эстерик. Почему же тогда туалет стал гигиеничным и приятным местом для грудных детей?

Стробель, конечно же, не одинок в своем яростном неприятии этой работы. Его оценка была поддержана и другими членами художественного сообщества, особенно активно в интернете. Раздавались призывы не только запретить саму работу Добкин, но и, по причине сексуальной ориентации художницы, отказать ей в праве быть матерью и отобрать у нее ребенка. В рамках «гетеросексистской матрицы», описанной Джудит Батлер, или общественной «истерики по поводу женских тел и сексуальности», прослеженной Мишелем Фуко, квирное материнство само по себе вызывает отвращение, поэтому работа Добкин, которая обращается к этой теме, требует вкуса искусства XXI  века, развитого на таких именах, как Катерин Опи и Одре Лорд^[6]. Репрезентации «традиционного материнства» не исчезают, но при этом пространство для новых вкусовых ощущений в искусстве расширяется. Это уже не один канон или мейнстрим вкуса.

Ван Эстерик и другие критики считают игру с чувством отвращения, с трансгрессией, самой успешной стороной работы, из-за способности Добкин «осветить интенсивность брезгливости по отношению к грудному молоку, субстанции, связанной с женским телом»^[7]. Однако эта работа движется гораздо дальше трансгрессии, и ощущения отвращения и омерзения являются далеко не центральными результатами «Места лактации». Более того, реакция отвращения на грудное молоко не так логична, как ее представляют (через Кристеву или феминистскую теорию), несмотря на ее объяснительные антропологические или психоаналитические каноны. В самой по себе реакции омерзения к грудному молоку нет ничего «естественного».

Не является ли она также и «Эликсиром жизни» и «Первым договором», как в меню у Добкин? Этим и интересна эстетика данной работы — она не стабильна и не объясняется полностью, рационально, или даже с помощью исторического анализа, поэтому и вызывает противоречивые чувства, странные ощущения. Это и «Врожденное, и Приобретенное», меняющиеся с моментом и ситуацией (от Торонто, через Монреаль, в Эдмонтон). Например, как бы эта работа представилась в России или в США^[8].

«Место лактации» уже не отталкивается от простого объяснения женского тела с его производными как культурного объекта отвращения (это было сделано в XX веке), но заигрывает с нашим любопытством, с нашей «продвинутостью» к новым ощущениям, и расширяет круг квир-материнства на всех тех, кто был заново рожден в этой работе.

Более того, не являясь нравоучительной, работа «Место лактации» направлена на чувства и ощущения, особенно приятные ощущения. Одно из них — возможность сексуального желания кормящей матери. Эта тема настолько опосредована в видеоинтервью, что сама является «табу» в данной работе. Что и понятно. С одной стороны, Добкин, как и доноры, хочет расширить свою аудиторию; с другой — избегая темы фетишизма, она также уходит от темы желания матери, чтобы оставаться в рамках разделения между ними — между ребенком и матерью. Эта амбивалентность материнской сексуальности по отношению к наслаждению от грудного кормления остается не раскрытой, и, как показывают тексты Добкин, она этой темы не касалась, сосредоточившись больше на своем опыте невозможности кормления и, соответственно, на перформансе дегустации, а также на становлении сообщества доноров.

Тема материнского наслаждения привела бы к еще большему скандалу и сделала бы работу сенсацией, но — это тоже тема вкуса. Насколько безвкусна была бы тема материнского наслаждения в данной работе? Может ли свое собственное молоко стать фетишем? Для Фрейда фетиш — это «неправильный» объект желания, фиксация желания на чем-то еще, а не «правильном» заменителе «оригинала». Для Добкин невозможность кормить собственной грудью ребенка по причине отсутствия молока стало своего рода фиксацией, из которой и выросла эта работа, но она не есть репрезентация фетиша, это — только первичный импульс. Опосредованность фиксации в произведении искусства позволяет предположить будущую работу, где темы угрозы, фетишизма, эксплуатации, наслаждения, а не только легкости и иронии, раскроются полнее. Так, в рамках выставки Лавлесс «Новый материнализм редукс», где многие работы были посвящены материнскому телу и контекст был прогрессивным, с административной и университетской поддержкой, «Место лактации» уже не казалось таким трансгрессивным и вызывающим, как на выставке в Торонто, где детям вход был запрещен^[9]. Тема материнского наслаждения внесла бы дискомфорт.

Важна эта тонкость решений Добкин, что дает нам, ее воспринимающим, новые ощущения, новый вкус. В этой работе вкус молока централен, о нем именно и идет речь за столом во время дегустации, и остальные темы развиваются из него. Молоко опосредует другие ключевые темы: трансгрессии частного/ публичного и развития вкуса в современном искусстве в многогранности эстетического, чувственного восприятия, выходящего за рамки исключительности визуального. Так, категория индийской эстетики «раса» переводится и как «вкус» в нашем понимании, и как «сок плода», его аромат, эссенция. Любое человеческое произведение, чтобы достичь полноты ощущений, должно включать в себя восемь «рас», одной из которых является «отвращение». В работе Добкин отвращение — только одно из вызываемых ощущений, поэтому «Место лактации» помогает развить новый вкус, готовый к другим ощущениям, таким, как наслаждение и удивление, страх и смех, всем одновременно.

«Место лактации» — это плодотворная работа. Остаться равнодушным сложно, и свои собственные ощущения и решения кажутся самооценкой. Пробовать или нет? После первой реакции, общения, попыток вспомнить что-ни будь похожее по ощущениям интерпретация формируется через образы и память вкуса. О чем эта работа? О ком? Обо всех нас как грудных существах. О грудном молоке как культурном произведении матерей и Джесс Добкин. И приглашение на развитие «раса» эстетики ощущений обоняния, зрения, осязания, слуха, вкуса, как компонентов со-чувствия и со-бытия.

Примечания

1. ^ Доступно по www.jessdobkin.com. Ссылки здесь и далее приведены по состоянию на 14 января 2019.
2. ^ Доступно по http://newmaternalisms.ca/2016-catalogue/.
3. ^ Dobkin J. Performing with Mother’s Milk: The Lactation Station Breast Milk Bar // Intimacy Across Visceral and Digital Performance. Basingstoke: Palgrave MacMillan, 2012. P. 62–73, Р. 71.
4. ^ Mock R. It Turns Out: Jess Dobkin’s Puppet Body // Caught in the Act: An Anthology of Performance Art by Canadian Women. Toronto: YYZ Books, 2006; Reeve Ch. The Kindness of Human Milk // Gastronomica: The Journal of Critical Food Studies vol. 9 no. 1 (Winter 2009). Р. 66–73; Springgay S. The Lactation Station and A Feminist Pedagogy of Touch // n. paradoxa 26 (2010). Р. 59–65; Van Esterik Р. Vintage Breast Milk: Exploring the Discursive Limits of Feminine Fluids // Canadian Theatre Review 137, «Performance Art» (Winter 2009). Р. 20–23.
5. ^ Van Esterik Р. Р. 22.
6. ^ Liss A. Feminist Art and the Maternal. Minneapolis: University of Minnesota Press, 2009. Р. 89–91.
7. ^ Van Esterik Р. Р. 23.
8. ^ Смотрите, например, фильм Маши Годованной «Голод» (2011) и видеоперформанс Мириам Симун «Человеческий сыр» (2011).
9. ^ Доступно по http://newmaternalisms.ca.