Выпуск: №108 2019
Вступление
КомиксБез рубрики
Во власти эмоций: письмо из Санкт-ПетербургаВиктор МазинИсследования
Жестокие романсы войны: о жертвах и свидетелях АфганаСергей УшакинТекст художника
Антиномия отчуждения: cтрасть и беспредметноеГеоргий ЛитичевскийТекст художника
Вблизи присутствияИван НовиковТенденции
Запрещенный прием: об ауре и порнографии искусстваНаталья СерковаЭссе
По обе стороны принципа удовольствияВиктор Агамов-ТупицынДефиниции
Осязательная эстетикаЛора МарксТеории
Места показа: кинотеатр, музей и искусство проекцииДжулиана БруноСитуации
Бедная психоделияАндрей ФоменкоИсследования
Нулевой уровень телаНаталья СмолянскаяРефлексии
Стать ДругимБорис ГройсРефлексии
Когда наши губы друг с другом говорятЛюс ИригарейТекст художника
Новое цветение: как нам создавать свою аффективную красоту?Жанна ДолговаПерсоналии
Вкус искусстваИрина АристарховаТеории
Феминистки-кайфоломщицы (и другие своевольные субъекты)Сара АхмедПерсоналии
«Своенравные субъекты» Хаив КахраманМадина ТлостановаБеседы
Ночь темной воды: о Движении НочьСаша ГрачТекст художника
Как танцевать политически?Дарья ЮрийчукОбзоры
Самоорганизация для себяЛизавета МатвееваВыставки
Мы все — вымершие видыЕлена КонюшихинаВыставки
Заточение автораЗлата Адашевская
Пол Маккарти. «Детская анатомическая обучающая фигура», 1990. Из собрания Майка Келли «Жуткое»
Виктор Мазин. Родился в 1958 году в Мурманске. Психоаналитик, куратор, основатель Музея сновидений Фрейда (1999). Сооснователь и главный редактор журнала «Кабинет». Автор множества книг, включая «Машина влияния» (2018), «Жизнь замечательного Монро» (2017, в соавторстве с Олесей Туркиной), «Лакан в кино» (2015), «Лу Андреас-Саломе и Жак Лакан смотрят “Стыд“ Стива Маккуина» (2015), «Зигмунд Фрейд: психоаналитическая революция» (2011), «Субъект Фрейда и Деррида» (2010), «Паранойя: Шребер — Фрейд — Лакан» (2009), «Онейрография: призраки и сновидения» (2008), «Сновидения кино и психоанализа» (2007), «Стадия зеркала Жака Лакана» (2005), «Толкование сновидений» (2005, в соавторстве с Павлом Пепперштейном), «Введение в Лакана» (2004). Живет в Санкт-Петербурге.
Эмоции в тренде
Эмоции сегодня в тренде. Эмоции, чувства, аффекты. Три разных слова. Кто-то скажет, что слова три, а значение одно. Кто-то скажет: три слова — три значения. А кто-то — три слова — множество распыленных значений. Но нам сегодня важно другое, а именно, — что из трех этих слов одно сегодня в фаворе. Эмоции — волшебное слово, один из шибболетов в сегодняшний чудесный мир. Почему вообще зашел об этом разговор? Потому что искусство без эмоций, чувств, аффектов не обходится. Даже писсуар Дюшана и стулья Кошута вызывают аффект, а уж Малевич и подавно. Искусство производит аффект. Именно производит, а не вызывает или пробуждает. Искусство заставляет душу шевелиться. И здесь лучше, пожалуй, говорить об эмоциях, ведь они как раз и предполагают движение. Эмоции — движения, душевные волнения. Напомним, русское слово «эмоция» происходит от французского émotion; а французский глагол emouvoir произошел от латинского emovere — выдвигать, волновать, колебать.
Эмоции сегодня в тренде. Они — движ. Они — движуха. Есть даже музей эмоций, и, конечно, он — интерактивный. Здесь вызываются, обнаруживаются, идентифицируются подлинные эмоции. Для эмоций нужен особый музей, без Рембрандтов и Рубенсов. Музей этот призван «дать толчок к развитию эмоциональной грамотности, что в свою очередь будет влиять на эмоциональный интеллект каждого, посетившего музей». Зачем развивать этот доисторический интеллект? Чтобы быть ближе к парантропу Бойса, или, как говорят настоящие ученые, чтобы понимать намерения, мотивацию и желания свои собственные и других людей, чтобы управлять ими при решении практических задач? Эти ноты прагматизма и администрирования аффекта звучат, пожалуй, куда страшнее, чем приближение парантропа Бойса.
Эмоции сегодня в тренде. Они удостоверяют подлинность переживания. Главное — почувствовать, вызывают отклик слова ближнего или нет, оставляет выставка равнодушным или нет. Эмоции — свидетели подлинности. Эмоции делают людей живыми. И нужно развивать не интеллект, который до добра не доводит, а эмоциональный интеллект, что бы ни означало это словосочетание, и двигать тело. Таков сегодняшний день.
Эмоции сегодня в тренде. Они делают человека ближе к жизни, к природе, к животным. В 1872 году Чарльз Дарвин опубликовал книгу «Выражение эмоций у человека и животных». Именно в этой книге его внимание сосредоточено на поведенческом аспекте, причем, как понятно любому настоящему ученому сегодня, поведение передается по наследству. Так называемые базовые эмоции — общая черта, объединяющая человека и прочих приматов, собак и других животных. Эмоции — не только удел наследования, но и дело адаптации. Ученые доказали: именно эмоциональный интеллект содействовал выживанию человека в доисторические времена. Поет хвалу эмоциональному интеллекту парантроп Бойса.
Эмоции сегодня в тренде. Они, как доказали ученые, бывают негативным и позитивными. И, понятное дело, в сегодняшнем прекрасном мире востребованы только позитивные эмоции. Мир ведь позитивен, и негативным субъектам здесь не место. Они только вызывают негативные эмоции у позитивных. Чего доброго, все станут негативными. И дело здесь эмоциями не ограничено. С одной стороны, позитивные эмоции связываются с идеологическим требованием наслаждаться и не париться. С другой стороны, от позитивных эмоций не нужно шагать в сторону идеологии неопозитивизма; она уже здесь. А мы отойдем от неопозитивизма, позитивизма и позитивных эмоций и обратимся к Фрейду, для которого — как и для Гегеля, и для Маркса, и для Лакана, — человеческий субъект как раз-таки негативен. Но о негативности субъекта в другой раз, а сейчас — об аффекте.
Аффект Фрейда

В 1895 году в трактате, получившем название «Наброска психологии», Фрейд начинает говорить о влечении. Это понятие выводит человека по ту сторону биологического, природного, инстинктивного. Так что здесь мы прощаемся с эмоциями настоящих ученых и парантропа Бойса, а уж тем более с таковыми гиббонов и собак. Влечение, по Фрейду, имеет два проявления — представление и аффект. Причем, два этих проявления не составляют бинарную оппозицию. Скорее одно — неотъемлемая и неудержимая сторона другого. Речь идет не столько об интеллектуальном и аффективном, сколько об интенсивности заряда того или иного представления. Аффект Фрейда-Лакана — в отличие от эмоций Дарвина — всегда уже смещается вдоль разломов символической матрицы, высвечивая зоны отношения субъекта с Другим. Аффект — энергетическое выражение представления, его либидинальная нагрузка [Besetzung]. Неудивительно, что в вышеупомянутом трактате Фрейд говорит не просто об аффекте, но о кванте аффекта.
Если вероятная судьба психического представления — вытеснение, то аффект как пограничное, психосоматическое выражение влечения не вытесняется, а смещается. Судьба аффекта — осознаваться и смещаться. И поскольку квант аффекта — подвижная интенсивность, он склонен претерпевать в зависимости от представлений то или иное преобразование. Так, гнев превращается в вину, вина — в страх. Само это превращение отмечает квантитативный характер аффекта, а его качество зависит исключительно от связи с тем или иным представлением. В такой системе координат если и можно говорить о подлинности, то о таковой бессознательного представления, но не аффекта.
Лакан порой рассуждает не столько об аффекте, сколько о страсти. Точнее, он, будто следуя за буддийскими монахами, говорит о трех страстях — любви, ненависти и неведении. Три страсти — три феномена, которые обнаруживаются на стыках трех регистров психического, символического, воображаемого и реального. Аффект блуждает на стыках и в разрывах различных измерений психического.
Один аффект, впрочем, стоит особняком, и это страх. Фрейд называет его разменной монетой всех аффектов, а Лакан — аффектом, который никогда не обманывает. Страх указывает на приближение истины. Особым оттенком страшного является чувство жуткого, и вместе с ним мы возвращаемся к искусству. Этому аффекту Фрейд уделяет совершенно особое внимание и пишет в 1919 году отдельную статью под названием «Жуткое».
О жутком аффекте Майка Келли
Этому аффекту значительную часть своего творчества посвятил Майк Келли. Когда он впервые прочитал «Жуткое» Фрейда, а было это в середине 1980-х годов, то сразу подумал, что описываемые в нем явления очень напоминают популярное в то время «искусство манекенов», mannequin art, как называли его тогда в художественной среде. В статье Фрейда анализу подвергается новелла Э. Т. А. Гофмана «Песочный человек» и, в частности, жуткий автомат — кукла Олимпия, которую не отличить от живого человека. Жуткое — в неразличимости живого и мертвого. Более того, в куклу влюбляется главный герой новеллы Натаниэль. Кукла Олимпия — один из образцов, способных произвести чувство жуткого. Впрочем, влюбленность в куколок во времена господства товарного фетишизма никого не удивляет, да и быть автоматом — тоже в порядке вещей.
В 1993 году в голландском городе Арнем состоялась международная выставка фигуративной скульптуры. Майку Келли предложили сделать к ней инсталляцию, но он предпочел выступить в роли куратора, представляющего фотографии, объекты и скульптуры, отчасти из своей коллекции, отчасти позаимствованные у других. К этому проекту он подготовил отдельный каталог с эссе под названием «О жутком: игры с мертвыми вещами». Подзаголовок у этой статьи — «О жутком». Примечательно, что идея этой выставки возникла у Майка Келли в Вене, где художник в 1992 году готовил другую выставку в галерее Кринцингер. В качестве одного из эпиграфов к своей статье художник берет цитату из книги «Творчество и перверсия» Жанин Шассге-Смиржель:
«Куклы, манекены, восковые фигуры, автоматы, марионетки, гипсовые слепки, тайные часовые механизмы, мимесис, иллюзии — все они образуют фетишистскую, магическую, искусственную вселенную. Все они, находясь между жизнью и смертью, одушевленным и механическим, — гибридные творения, креатуры, которые породило высокомерие и которые можно отнести к фетишам. И, будучи фетишами, они дают нам на время чувство, что мир, не управляемый нашими общими законами, все же существует, чудный жуткий мир»[1].
В 2004 году Майк Келли заново подготовил выставку «Жуткое» для Тейт Ливерпуль. Объектом исследования художника стали память, воспоминания, страх и ужас. И на зрителя он хочет произвести жуткий эффект, используя масштаб, различные материалы и цвета. Как известно, для Майка Келли принципиально важно обращение к изнанке обыденной жизни, в том числе и на выставке «Жуткое». Художник пишет:
«В первую очередь в ней представлены отношения между жутким и знакомым [родным, семейным — familiar]. Выставка, которую я изначально готовил в 1993 году, была обращена к вновь появляющейся в 1980-е – в начале 1990-х полихромной фигуративной скульптуре. В модернистский период такого рода скульптура была вытеснена. Мне было интересно представить “постмодернистское” эстетическое искупление традиционной скульптурной формы как фрейдовское “возвращение вытесненного”, как знакомое [a familiar thing], вернувшееся в незнакомой форме [in unfamiliar form]»[2].
В этом как раз и заключается принципиальный момент теории жуткого Фрейда. В двух словах: чувство жуткого вызывает не то, что незнакомо, а то, что более чем знакомо. Психоаналитические тексты описывают повседневность, затрагивают в первую очередь психопатологию обыденной жизни, и это привлекает Майка Келли куда больше, чем абстрактные философские сочинения. Другим, помимо Зигмунда Фрейда, источником теоретического вдохновения для Майка Келли стал Жорж Батай с его концепцией гетерогенности. Гетерогенное знание предполагает отказ и от какой бы то ни было философской системы, и от однородной репрезентации. Гетерогенные объекты — социальный мусор, отвратительные отбросы, abjects; они представляют непристойную изнанку ритуалов обыденной жизни.
Центральная часть выставки «Жуткое» — множество полихромных фигуративных скульптур, воплощающих чувство жуткого своим размером, цветом, формой и материалом. Нехудожественные объекты включают самые разнообразные исторические и современные анатомические модели, восковые фигуры, аниматронные куклы и чучела животных. Полихромную фигуративную скульптуру художник наделяет жуткой аурой, или скорее — аурой жуткого. Художник подчеркивает, что этой аурой обладают не только произведения искусства, но и медицинские модели, чучела, куклы, маски и т. д. Что может быть страшнее столкновения с собой?!
Для Майка Келли скульптура соотносится с идеей двойника, реалистической репрезентацией человеческой фигуры, зависшей между жизнью и смертью. Двойничество — еще одно место производства жуткого. Фрейд в своей статье, разумеется, не обходит этот мотив стороной: нарциссический двойник, собственное я как другой носит жуткий характер.
Помимо скульптуры на выставке были представлены большие коллекции черно-белой документальной фотографии с изображением фигуративной скульптуры, включая восковые фигуры, дадаистские и сюрреалистические манекены, кадры из фильмов, вырезки из газет и мультфильмов, провоцирующих чувство жуткого. По словам Майка Келли, он подошел к теме жуткого с двух сторон. Во-первых, этот аффект связан с жуткими телесными ассоциациями, вызываемыми жуткой скульптурой. Во-вторых, жуткой является страсть к коллекционированию. Ссылаясь на Фрейда, Келли говорит, что не только куклы, восковые фигуры и прочие двойники вызывают жуткое чувство, но и подверженность воздействию внешней силы, которое указывает на то, что ты сам себе не принадлежишь. Удивительно то, что само коллекционирование для художника подвержено принуждению, компульсии, которая приходит как будто откуда-то извне.
Майк Келли коллекционировал разные объекты с детства, в частности, минералы. Коллекции, кстати, представляют дом, родное, до боли знакомое пространство. Эти коллекции художник назвал гаремами — термином, обозначающим беспорядочное накопление фетишистских объектов. Коллекция подразумевает действие механизма навязчивого повторения. Об этом говорит художник и тут же связывает этот бессознательный механизм с чувством жуткого. Навязчивое повторение одного и того же — один из центральных мотивов жуткого у Фрейда.
А теперь в духе навязчивого повторения вернемся к сегодняшним эмоциям. Только теперь — в связи с искусством, товарным фетишизмом, страстью по неведению. И не только.
C’mon baby do the loco-motion

Какие эмоции должна вызывать та или иная выставка сегодня? Конечно, положительные, даже исключительно положительные и не задевать ничьи чувства. Как такое вообще возможно? Разве у разных людей могут возникать одни и те же эмоции? Как, например, я могу их получить, например, от выставки, которая меня тематически притягивает, манит, но то, как именно она сделана, не может вызвать ничего, кроме тяжелого негативного аффекта? Речь о только что закрывшейся выставке, посвященной Карлу Марксу. Сразу скажу о своем желании. Я хотел увидеть строгую концепцию, разделы, посвященные отдельным сторонам теории Маркса, с экспликациями. Вместо этого — симптоматичное движение от выхолощенного советского пафоса к российским алтарям с комиксами. Несколько цитат без указания на источник никак не претендовали на роль указателя в сторону концепции. Эстетическую сторону выставки, на которой слишком хорошо читается принцип подбора «все, что под руку попало», тоже обсуждать практически невозможно. Симптоматично, что единственный известный мне художник, занимающийся всерьез марксизмом, Дмитрий Гутов, как раз отсутствовал. В общем, мое желание выставки-исследования с яркой эстетической программой было обречено на полный провал. Возможно, это мои проблемы, и мы, конечно же, не будем заниматься анализом моих эмоций. Меня интересует другое, а именно — идеологическая подоплека, особенно в той связи, что выставка как бы посвящена Марксу и, более того, юбилею (не просто же так делать выставки, без информационного повода) — двухсотлетию со дня рождения. О какой подоплеке речь?
О той, что эта выставка — симптоматична. Дело как раз в экспозиционной бессмысленности, в нарочитом неведении. Какое знание несет эта выставка? Что можно узнать из нее о Марксе, с учетом того, что этого автора в Советском Союзе не читали и любой итальянский или французский коммунист знал о Марксе больше, чем все члены ЦК КПСС вместе взятые? В идею создателей экспозиции, согласно которой Маркс прожил долгую посмертную жизнь в СССР, я не верю. Не Маркс прожил, а его фетишизированные имя и образ. Перелетное означающее «Маркс» и памятник Марксу — не Маркс, а его помутнение. И, казалось бы, именно сегодня время возврата к теориям Маркса, ведь капитализм в откровенной форме не тогда был, а сейчас. Выставка об этом скромно умалчивает. Напротив, после ее просмотра возникает представление, что Маркс окончательно списан с корабля современности (вместе с Гегелем, Фрейдом, Деррида и прочими смутьянами).
Выставка открыта, дело Маркса закрыто. И по этому поводу можно поглумиться и поприкалываться. И это — более чем важный момент. Веселье, позитивные эмоции занимают место размышления. Все очень даже позитивно в соответствии с духом времени. И в этом — тоже симптом: Маркс опасен, и лучше его похоронить в прошлом, отдав дань памяти к двухсотлетию. Лучше его не воскрешать, а то он еще расстроит правильные направления потоков капитала. Идеология остается непоколебимой. На то она и идеология, чтобы гражданин ее не отслеживал. Идеология — нормальная, если не сказать нормативная реальность. О какой идеологии речь? О той, что провозглашает «Главное — не париться!» Расслабься, получай прибавочное наслаждение, отдайся подлинным эмоциями и ни о чем не думай, особенно о товарном фетишизме, отчуждении, эксплуатации, революции и прибавочной стоимости. Не вздумай думать, и тогда все и будет хорошо. Голое фигуративное победит мутное дискурсивное.
Разве искусство не несет знания об этом мире? Разве речь только об эмоциях, которые не выразить словами? Как говорится, я мало чем отличаюсь от собаки, чувствую, но, когда хочу что-то о своих эмоциях сказать, то только гавкаю. Да, вполне возможно, посетители выставки и должны опуститься на колени и завыть хором гимн парантропа Бойса. Тем более, что эмоции сегодня со всей их пресловутой подлинностью зачастую представляют собой readymade, промышленным образом произведенные переживания. Теперь ведь не товары продают, а эмоции, причем потребителю продают его эмоции. Товарный фетишизм торжествует. Кому принадлежат эти самые подлинные эмоции, производителям или потребителям? Плакальщицам? Тому, кто смеется за кадром? Большому Другому?
Главное, считать эмоции Другого, совершить правильный выбор. Например, выбрать нужные эмотиконы. Еще до их появления Ги Дебор в 1960-е годы заговорил о переходе к социальности, поддерживаемой обменом образами. Эмотиконы ждут твой мозг. Эмоции и мозг передают сигналы телу, оно вспоминает унаследованные в ходе эволюции движения, и кто-то за кадром позитивно поет:
C’mon baby do the loco-motion.
My little baby sister can do it with ease,
It’s easier than learnin’ your ABC’s…