19.07.01-30.09.01
Наталья Нестерова, «Большой пасьянс»
Галерея «Дом Нащокина», Москва

«Большой пасьянс» — новое шоу знаменитого художника, будем называть автора так, в мужском роде, потому что изначально живописец — профессия мужская, отчего, будучи живописицей, художница, тем не менее, находится в мужском теле, на мужских ролях. Сначала попробуем описать экспонаты. Сюжеты обычные для нее: досуг, развлечения. Художник работает сериями, делая на одну и ту же тему, фабулу, сразу целую коллекцию. Но на этот раз к обычным для Нестеровой картинам-рассказам, картинам-анекдотам добавлены новые для нее, уже и вправду, серии в духе уорхоловских — этакие иконостасы из «образов» существ, чьи головы обмотаны игральными картами, по 15, 13, 9 «икон», написанных на небольших холстах. На первый взгляд, головы этих тварей, напоминают маски хоккейных вратарей. На «иконах» они одеты в штатское, в какие-то кургузые пиджаки, обращаются к зрителю с помощью азбуки немых — жестами. Жестами же, заметим, разговаривают с верующими, если так можно сказать, вступают в коммуникацию, воздействуют на них, и персонажи икон (ведь икона — не что иное, по крайней мере отчасти, как машина для общения с высшими силами, а не только идол, как о ней думают иу-даисты, мусульмане и христиане). Что говорят персонажи языком немых, непонятно. Однако из подписи на обратной стороне фотографии, которую мне любезно предоставила галерея, следует, что все они повторяют одну и ту же фразу: «Я вас люблю!» Что совсем в духе послесталинского советского гуманизма. Да и что еще могут сказать людям эти святые, добрые как Бог из либеральной версии христианства («Бог есть Любовь»), или эти несчастные — другие, более другие, чем негры, инвалиды и пришельцы из Космоса, которым ничего не остается, как нас любить. То же самое говорят на своих концертах поп-звезды — «Я всех вас люблю» (уроды!)?! Художник 90-х, скорее всего, сказал бы: «Фак ю!» Но и эта эпоха миновала.

На пляже герои Нестеровой обнажены до карточных бинтов. Фон — абстрактный пейзаж, берег, море, небо, — какой еще в 20-е годы придумал Пабло Пикассо (вообще Нестерова смело использует чужие находки, стереотипы, в чем, очевидно, и одна из причин ее культа, ведь никакой широкой популярности, даже в узкой среде, невозможно добиться, не используя клише). На фоне этого пейзажа герои развлекаются, попарно, втроем, вчетвером. Они имеют сюрреалистическую природу, а точнее, вышли из предшествующей сюрреализму итальянской метафизики, из живописи Де Кирико, Карра, Моранди. Это ясно, но указывать на источники в случае с сюрреализмом не принято, потому что он настолько видоизменил образную и сюжетную стороны зрелищных искусств, то, что когда-то называлось изобразительным искусством, а также театр, кино, музыкальные клипы, что искать источники уже бессмысленно. Но мы обязаны их назвать, потому что художник вышел из эпохи, когда сюрреализм в отечестве нашем вовсе не считался историческим, во всех значениях слова, явлением. Это касательно нового персонажа художника — таинственного карточного калеки. Но иконных серий, собственно и являющихся сериями из-за навязчивых повторов, немного.

Тема досуга, как всегда у Нестеровой, доминирует. Карточные твари оттягиваются на пляже. Дамы на этих картинах в нарядах времен НЭПа, джентльмены в белых костюмах, шляпах, галстуках, подростки в матросках, шортах и ботинках, так одевали мальчиков в начале XX века. Даже меланхоличные кавказцы на полотнах Нестеровой — ретро; они перевелись не позже грузино-абхазской войны. Все развлекаются, никто не работает, все вне повседневности, в царстве сна.

Однако прервемся и спросим себя: а почему, собственно, мы так подробно описываем эти отнюдь не сенсационные сюжеты? Что толкает нас к этому? Ответ, как нам кажется, очевиден. Наталья Нестерова в течение тридцати лет является непререкаемым авторитетом в искусстве живописи. Живопись же -главный миф советского несоцреалистического искусства. На этом мифе зиждились амбиции большого круга художников, десятилетиями противопоставлявших себя нарративному искусству социалистического реализма, да и вообще любому рассказу. На убеждении в своей компетентности в области живописи, на своей живописной полноценности основана самоидентификация тысяч художников, целых сообществ.

Но что такое живопись? Согласно московским, левомосховским, художественным нормам, живопись — это писание масляными красками на холстах в приятных тонах. Причем никакая краска за редким исключением не может быть использована в чистом виде, прямо из тюбика. Но должна предварительно быть смешана с другой, другими. Что должно свидетельствовать о персональных, неповторимых усилиях живописца как творца (ведь вероятность того, что случайная смесь красок может повторить какую-то другую, невелика). Писать лучше пастозно, по густоте приближаясь к пластилину. Живопись жидкими красками может даже вызвать шок у настоящего живописца, поставить его в тупик; говорить о такого рода живописи он обычно даже не готов. Так писать позволено только Матиссу, правда, у него этот грех, слава богу, никем пока не замечен! Еще одно правило: нельзя писать слишком ярко, контрастно. И нельзя быть чересчур академичным, хотя бы из-за того, что не у всех живописцев академическая выучка на высоте (к тому же, она — символ ненавистного социалистического реализма, «черной Масловки»).

Наталья Нестерова следует описанному канону, исповедует московскую веру в живопись: «Не сюжет терзает меня, а живопись, цвет. Я бегу за этой ускользающей нитью, за тайной живописи...». Однако ни за какой нитью художница не бежит, никаких тайн живописи она не ищет, но лишь следует правилам. Экспериментальная стадия ее творчества давно миновала. Манера, хотя и индивидуальная, но стереоти-пичная, истоки которой можно указать, назвав имена широко известных явлений и живописцев, -ранний кубизм, Моранди и Древин, Пирасманишвили.., — найдена лет тридцать назад, практически раз и навсегда. В то же время, как сказано выше, в этой клишированности -один из источников культовости творчества Нестеровой. Однако невозможно отрицать качественности ее живописной манеры, которая, в действительности, абсолютно стереотипна, потому что именно повторение, пусть и высокого, — главное условие выработки критериев качества.

В чем художник действительно силен, так это в фабулах своих картин. Именно в этом он и новатор. Тема досуга, которой сторонились художники героического «сурового стиля», в 1970-х была большой новацией для официального советского искусства. Кроме того, разговорчивость картин Нестеровой, постоянно рассказывающих анекдоты, разрушила догму о несовместимости наррации (как принято было говорить, литературщины) и искусства живописи. А главное, искусство живописи, наконец, было отодвинуто на второй план; живописные поиски в рамках доавангардной традиции, в которой и варилось все левомосховское сообщество, зашли в тупик лет восемьдесят назад. Что легализировало в глазах, на самом деле очень робких (молодых), официальных художников право на сюжет, который в рамках левомосховской традиции был табуирован в течение чуть ли не целого столетия. В этом «всемирно-историческое» для русского официального искусства значение творчества Нестеровой.

Находкой показались и ее абстрактные, ретроспективные герои, праздношатающиеся, прожигающие жизнь. Время было такое, 70-е, ретроспективистское, с культом мелкотемья, с постановками и экранизациями произведений «великой русской литературы», с ее культом. Тогда же появилась политическая культура кухонных посиделок, юморист Хазанов с «кулинарным техникумом», квартирные выставки, забитый интеллигент на картинах Виктора Пивоварова, другой знаменитый анекдотчик — Илья Кабаков со своим вариантом вязкого советского быта, официозная «тихая графика» — вариант местечковой затюканности, картины Жилинского (чьи фабульные мотивы Нестерова, на самом деле, и развивала), воспевающие свою семью, своих друзей, свою среду, сентиментальщина разного рода — «Ежик в тумане», в конце этого процесса — «Коллективные Действия»...

И аполитичные, как тогда говорили, герои Нестеровой пришлись, прижились, будучи некоторыми подобиями героев Чехова или Горького — напоминающие про тесноту реальности, быта, про тоску по настоящей жизни. Но обитателям застойных 70-ых («Зеркало»!) полнокровная жизнь не так уж и нужна была, им довольно было и частного быта. Герои же Нестеровой по самодостаточности приватного счастья — чемпионы, они напрочь лишены рефлексии, совсем остолопы, чем напоминают новых русских из анекдотов. Вот и сегодня Нестерова предлагает нам своих развлекающихся, расслабляющихся, персонажей; в наше время их назовут постмодернистскими. Счастливая участь быть уместным любой эпохе! Хотя, как я только что сказал, и 90-е давно прошли.