18.05.01-04.06.01
«Таинственный родственник», куратор Дарья Новгородова
Минералогический музей им. А.Е. Ферсмана РАН, Москва

Скрещивание научного музея и современного искусства с перспективой на «пересечение концепций и создание сообщества»... Понятно, что в заявленной теме отдана дань официальному статусу музея, который нехотя пошел навстречу куратору Даше Новгородовой и решился выйти за рамки своей привычной деятельности. Однако в той же фразе отразилась реальная интрига, которая стала центром напряжения акции. Дело в том, что понятия «музей» (любая его разновидность) и «современное искусство» оказались очень близки благодаря одному странному свойству — оба существуют в России только на уровне интуитивного понимания. Все хрестоматийные определения искусства и музея, принятые в нашей науке и культуре, настолько устарели, что не выдерживают никакой критики. Положение передового музееведения у нас еще хуже, чем прогрессивных теорий искусства и философии. Раз так, о каком пересечении концепций и создании сообществ может идти речь?! Взаимное ускользание двух явлений, между которыми предлагалось «устанавливать диалог», добавило событию остроту, превосходящую по значению эстетически закономерное совмещение работ художников-концептуалистов и допотопной минералогической экспозиции.

Концептуалисты, между прочим, продемонстрировали удивительное единство понимания жанра и формата выставки, механизмов своего взаимодействия с дискурсом научности и музейности, что привело к исключительной ровности, можно сказать, сплоченности экспозиции. Присутствующее сообщество минералогов ответило столь же сплоченным непониманием. Кристальность ситуации веселила искушенную публику. Слава богу, этим не ограничилось.

Отсутствие в обществе ясного представления о грандиозных творческих возможностях музеев завораживает художников. Одновременно существует колоссальный разрыв между уровнем того самого интуитивного знания художников и скатыванием к нулевой интеллектуальной отметке при попытке сформировать единую для всех систему понятий об актуальном искусстве и музее. Слишком издалека приходится наводить мосты. В результате Сергей Ромашко подготовил выступление, больше похожее на вводную лекцию для первого курса кафедры музейного дела, чем на постановку проблемы в кругу специалистов. Чем дальше развивалась дискуссия, предварявшая выставку, тем яснее становилось, что при отсутствии культуры восприятия современного искусства невозможно приблизиться к пониманию новейших форм воздействия музея на общество. Оказывается, что музей в российских условиях не менее элитарен, чем актуальное искусство. Они действительно родственники, связанные «таинственными» достижениями современной науки и философии в области восприятия. К сожалению, эти «тайны» неведомы отечественным музеификаторам, будь то естественнонаучный или какой угодно другой музей. Соответственно, речь шла лишь об идее музея. И речь эта представляла собой явный или внутренний — через экспонаты выставки — монолог художников.

Например, тяга художников к созданию музеев современного искусства возникла когда-то не только из честолюбивых соображений или желания стать объектами глубокого изучения, но также из понимания жанровых различий между выставкой и музейной экспозицией. Многие художники заинтересовались возможностью включить музейный ракурс зрения в ткань своего искусства. Если отвлечься от художественных музеев, где искусство можно помножить лишь на самое себя, то творческие пристрастия художников к разным типам музеев будут различны. Общей чертой музеев, посвященных человеку и обществу (мемориальные, исторические, этнографические и тому подобные музеи), является неизбежное присутствие в них лирической интонации. Она может сильно разниться, но любая лирическая ценность экспонатов чаще всего отвергается художниками как потенциально тавтологическая. Ведь лирическое содержание нельзя повторно присвоить. Поэтому в московском лирическом концептуализме возможно лишь ироническое взаимодействие с темой социального музея. Достаточно вспомнить знаменитую инсталляцию Ильи Кабакова «Человек, который ничего не выбрасывал». На выставке в Минералогическом музее тоже присутствовала пара таких ироничных работ. «Предмет боли кристаллизует комментарий» Вадима Захарова предъявляет кристаллический наконечник гвоздя как нарочито лирический раздражитель. Столь же благородно смехотворен перформанс Юрия Альберта «Посещение Минералогического музея», в котором посетителям предлагалось подложить острый камешек себе в ботинок.

Но подлинным предметом вожделения художников-концептуалистов становятся естественнонаучные музеи. Эти музеи дают простор для работы с музеифицированной природой и музеифицированным сознанием. Столкновение с природой витиеватым образом продолжает возрожденческую парадигму творческой оппозиции искусства и природы. А превращение сознания в экспонат задает тон всей художественной рефлексии новейшего времени. Можно смело утверждать, что единственный вариант пересечения актуального искусства и научного музея — это использование искусством эстетических и интеллектуальных атрибутов научного дискурса. Примеров возвратной волны от искусства к музею я, к прискорбию, не знаю.

Большинство работ на выставке вращалось вокруг жанра квазинаучной атрибуции, выступавшей в качестве художественной стратегии взаимодействия с предметом, пространством, любым иным «текстом». Атрибуция вытеснила экспонирование или, вернее, слилась с ним. Магия экспоната базируется на хранящейся где-то в недоступном чревемузея картотечной записи. Музей атрибуций становится объектом манипуляции, мистификации, мифотворчества. Какой музей? Именно что естественнонаучный. Этакая кунсткамера, сродни лесковской. Паноптикум. Зона научного культа вещей. Традиция Дидро и «Энциклопедии»... На выставке широко представлены результаты «научных» исследований и всевозможные «приборы»: классификаторский «121. Камень» Сергея Ромашко или эзотерическая карта «Поэтические воззрения славян на природу» Николая Паниткова...

Изощренная художественная артикуляция удерживает концептуалистов от злоупотребления научной мистикой. Хотя было бы интересно поразмышлять о связи деревянного персонажа Игоря Макаревича с готической литературой и кибер-панком. К моему сожалению, у минералогов И. Макаревич с Е. Елагиной представили «Эфемериды» и «НОМАЖ», в которых «научность» более очевидна и узнаваема. Ученый вуайеризм «Фрагмента зооморфного дискурса» А. Монастырского тоже каноничен для подобного искусства, однако это идет на пользу его эмоциональности. Рассматривать наглядные пособия и графики, переходящие в прекрасную графику, неизменно интересно.

Отдельный случай — атрибуция частной мифологии, ей тоже придаются некоторые черты научной модели. Помимо прочего, это помогает избежать прямолинейной сентиментальности. Таковы, например, гипнотические «Семь негров, смотрящие на молоко» Юрия Лейдермана.

Так жанр музейности становится для концептуалистов средством создания необходимой дистанции к своему искусству еще задолго до появления Интернета и прочих медиа, когда каждый «экспонат» стало легко поместить в глобальное информационное поле. В этом смысле весь московский концептуализм анти-маргинален, как и настоящий музей.

Если же отвлечься от обсуждения художественных стратегий и взглянуть на выставку спокойным, чистым взором, то обнаруживается несколько неожиданных и отчасти досадных вещей. Эффект музея в музее усиливался еще и оттого, что «музейность» свойственна этим художникам не только как врожденный признак их искусства, но и как приложение к статусу «живых классиков». Даже работы, датированные 2001 годом, воспринимаются взятыми из каких-то запасников. Происшедшая наконец встреча московского концептуализма с вожделенной атмосферой музея не добавила первому свежести. Инерция легенды не позволяет разглядеть признаки жизни, даже если они есть... От «актуального искусства» ждешь большего.

Произошел также другой казус, о котором говорить особенно неловко. Такое случается, когда удачная репрезентация перевешивает по воздействию само репрезентируемое явление. Надо признаться, что эффект от посещения Минералогического музея превзошел радость встречи с искусством, представленным на выставке. Пожалуй, только названная выше работа Лейдермана смотрелась чем-то отдельным и мощным, что побеждало нивелирующую аттрактивность пространства.

Впрочем, нахождение на грани неразличения является для многих концептуалистов одним из важнейших переживаний. Так что мерцание между растворением и скрытым присутствием современного искусства в научной экспозиции, равно как и фактический контакт музея с актуальной художественной практикой, можно считать большим успехом всей акции.