Выпуск: №37-38 2001
Вступление
КомиксБез рубрики
«Что делать?» — 100 лет спустяСлавой ЖижекКонференции
Славой Жижек: «Возвращение Ленина?»Виктор КирхмайерБеседы
Марта Рослер: между общественной и частной сферамиОльга КопенкинаИсследования
ВоплощенияИрина АристарховаКруглый стол
В поисках критической позицииАнатолий ОсмоловскийПослесловия
Послесловие: критическая диспозицияВладислав СофроновПрограммы
Стратегия смирения как критическая позицияБогдан МамоновЭкскурсы
Ярость против машины искусствПетр БыстровПозиции
Коммуникация или репрезентация?Максим КаракуловКино
«Брат-2» как симптом новой ситуацииДмитрий ВиленскийКино
Никогда не (О фильме «Бойцовский клуб»)Алексей ЦветковКниги
Made in France, Eaten in Russia: постструктурализм на последнем дыханииАлексей ПензинКниги
Рэймонд Петтибон: обратная сторона АмерикаВиктор КирхмайерКонцепции
Ликвидные акции искусстваВалерий СавчукПерсоналии
Перипетии «Изысканного радикализма»Елена КовылинаКниги
Левая политика и политика репрезентацииАнатолий ОсмоловскийКниги
Каждый за себя и Моисей против всехАндрей ФоменкоЮбилеи
«Кабинету» — 10 летВиктор МазинСобытия
«Открытое море»...Георгий ЛитичевскийСобытия
Бедная южнорусская ностальгияАнна МатвееваСобытия
«Память тела. Нижнее белье советской эпохи»Алексей БобриковСобытия
Путешествие на ВостокДмитрий ВиленскийСобытия
«Агитация за искусство»Елена КрживицкаяСобытия
Технология, идеология, психопатология творческой деятельностиВиктор МазинСобытия
Выставки. ХЖ №37/38Елена Ковылина
Конференция «Кабинета» в Музее этнографии. На снимке Ларри Гроссберг, Рената Салецл, Виктор Мазин. 1996
Василий Ромурзин: Начнем с традиционного вопроса: как пришла идея делать журнал?
Виктор Мазин: В идее этой ничего оригинального не было. Время говорило: собирайтесь с силами и мыслями и начинайте делать журнал. Это было время, когда советские журналы исчезали и десятки друзей и знакомых носились с идеей новых журналов. Раз в неделю кто-нибудь приходил и говорил: мы тут журнал издаем, не дадите ли что-нибудь? Мы давали. Проходил месяц, иногда год. Мы встречали этого человека, а он уже торговал лесом или срочно паковал вещи — отъезжал за рубеж.Так что к началу 1991 года у нас накопилось множество неопубликованных статей и переводов. Другая причина кажется еще более важной: мы часами, а иногда и сутками сидели в мастерской у Африки на Фонтанке и обсуждали самые разные вопросы, от кинофильма «Total Recall» и произведений Барбары Крюгер до распада знакового комплекса СССР и судьбы крымских татар. По-видимому, нам хотелось эти беседы как-то систематизировать, регистрировать. Лучшим примером тематических обсуждений стало приложение № 1 к «Кабинету», в котором содержатся разговоры и статьи на тему «Художник и психиатрия».
В.Р.: Так что идея междисциплинарного издания сразу стала центральной?
В.М.: Можно так сказать. Хотя хочется подкорректировать одно слово — издания. Мы не искали мощности для публичного журнала, не объявляли о начале его существования, не бегали по типографиям, а продолжали сидеть на месте и что-то читать, смотреть, изучать, обсуждать. Поначалу это был домашний журнал дружеского круга и для дружеского круга.
В.Р.: Вас, кстати, и по сей день упрекают в кружковщине.
В.M.: Да, да, конечно. Люди, особенно те, что сами предпочитают ничего не делать, очень любят упрекать. За каждым упреком скрываются слова: «Вот если бы на вашем месте был я, если бы я делал журнал, было бы круто». Но почему же они его не делают? Потому что у них проблема с собственным местом? «Кабинет» практически ровесник двум в той или иной мере близким журналам -»Художественного журнала» и «Места печати». От их редакторов мы никогда не слышали никаких упреков. Им не до упреков, им дело делать нужно. Ну, да ладно, вернемся к «кружковщине». Во-первых, наш «кружок» всегда включал, как минимум, пять редакторов: Сергей Бугаев, Ирена Куксенайте, Виктор Мазин, Тимур Новиков, Олеся Туркина. Во-вторых, без кружковщины делать журнал невозможно и не нужно. У каждого журнала есть свой круг авторов, будь то «Минотавр» или «Митин журнал», «Новый мир» или «Паркетт». В-третьих, если посмотреть на круг авторов «Кабинета», то он окажется достаточно широким. Из тех, кто весьма интенсивно сотрудничал с нами, нужно назвать Виктора Самохвалова, Бернара Стиглера, Виктора Тупицына, Павла Пепперштейна, Браху Лихтенберг, Сергея Ануфриева...
В.Р.: Все это такие разные авторы! На кого же рассчитан журнал?
В.М.: В первую очередь на нас самих и наших друзей, и это уже совсем не мало! Думаю, это вообще достаточная причина для того, чтобы что-то делать. Поначалу мы собирали журнал для себя, а где-то год спустя до нас дошли слухи, что его перепечатывают, передают из рук в руки. Это был последний всплеск интереса к малотиражным изданиям. Вот тогда-то мы и решили увеличить тираж
В.Р.: Мне кажется, здесь есть некое противоречие: с одной стороны, вы якобы сидели себе спокойно, а с другой — говорите о тиражах. На какие деньги?
В.М.: Кажется, вас ввело в заблуждение слово «тираж». Первые три номера мы делали «тиражом» 10-20 копий. Если кто-то приходил и просил себе экземпляр, мы говорили: вот оригинал, идите и делайте себе свою копию. Это был своего рода print on demand. Так у нас, кстати, пропал оригинал 3-го номера. Под оригиналом подразумевается та копия, с которой работал какой-нибудь художник С четвертого тома мы стали делать 99 экземпляров в типографии. Деньги давали друзья и знакомые. Приходил, например, студент из Берлина, смотрел на то, как мы, ползая по полу, раскладываем страницы, вынимал, смущаясь, 20 марок и спрашивал, нельзя ли помочь... С первого дня нас поддерживал наш друг, меценат Ринад Ахметчин. Нам нравилось, что все делается анархически, как бы вне финансов, ничего не покупается, ничего не продается. Такая диспозиция в отношении окружающего, как нам казалось, позволяла нам критически дистанцироваться от объектов описания. Все это изменилось — к лучшему и худшему — с 1998 года, когда за «Кабинет» взялось одно издательство. С этого момента все, за исключением содержания, вышло из-под нашего контроля: скорость издания, тиражи, распространение, формат и, в конце концов, вопрос существования или несуществования «Кабинета».
В.Р.: Все изменилось, насколько я понимаю, после выставки в Амстердаме. Кстати, как вам удалось устроить выставку в Стеделийк музее? Я вообще не слышал, чтобы в крупнейших европейских музеях проходили выставки журналов.
В.М.: Сами мы ни о какой выставке и не помышляли. Просто Руди Фуксу, директору Стеделийка, понравилась наша политика дружбы, заинтриговали идеи, заинтересовало искусство друзей журнала, пришла на память выставка журнала «Документ» в Центре Помпиду, — вот он и выступил с предложением. С этого момента в течение двух лет мы работали вместе с двумя замечательными экспертами, кураторами из Стеделийка, Хертом Имансе и Яном-Хейном Сассеном. В результате получилась строгая и разнообразная выставка в двенадцати кабинетах (эти залы музея так и называются), вышла трехсотстраничная антология «Кабинета» на английском языке, правда, за несколько месяцев до открытия, в начале 1997 года, отношение к русскому искусству резко ухудшилось, поскольку выбор Бренера для порчи Малевича пал именно на Стеделийк.
В.Р.: Я не раз слышал такие определения «Кабинета», как «наукообразный бред». Сами вы вряд ли согласитесь с таким определением. Для вас это обидно?
В.М.: Давайте разделим это определение на две части — на наукообразность и на бред. Что касается наукообразности, то ответить на такое определение легче всего вопросом: если, скажем, статья доктора Само-хвалова появляется в психиатрическом журнале «Acta Psychiatrica», то это — научная статья, а если она же напечатана в «Кабинете», то она -наукообразна? Если беседа с Феликсом Гваттари появляется в журнале «Cbimere», то она — научна, но та же публикация в «Кабинете» — наукообразная? Так что это вопрос контекста, профессионального дискурса и желания понять другого. Куда сложнее и интереснее вопрос о бреде. Бред — это законченная, стройная система, вот только нам непонятна логика данного бредообразования. Стройная система Гегеля нам понятна в силу формальной логики ее построения, а вот система пациента К. — нет. И что, мы должны немедленно привязать его к кровати? Один из лозунгов замечательнейшего психиатра Виктора Павловича Самохвалова — «Бред сегодня, наука завтра». Именно интерес к логике бессознательного, необузданному мышлению всегда оставлял открытыми двери и окна «Кабинета» художникам, этим, по выражению Жиля Делеза, пациентам и докторам нашей эпохи.
В.Р.: Вам не кажется, что время «Кабинета» уже прошло?
В.M.: Похоже, оно действительно прошло, но также оно и пришло или даже только приходит. «Прошло», потому что интеллектуальная активность вообще переживает серьезный спад. Начиная где-то со второй половины 1990-х наступило «темное время» дезинтеллектуализации, своего рода реакция на интеллектуализм предшествовавшего десятилетия. Сейчас трудно представить себе столь жадную до знаний группу людей, подобную нашей. Мы ездили в Крым на психиатрические конгрессы, в Москву на встречу с философами, поглощали политические теленовости, обсуждали кинофильмы, теории Шелдрейка и Хокинга, устраивали семинары, приглашали в гости любимых мыслителей, например Лиотара и Бюси-Глюксманн. Не уверен, что такая промискуитетная эпистемофилия еще возможна. Поначалу именно разнообразие языковых игр и теоретических подходов нас больше всего и привлекало. Когда профессор психиатрии Н. А. Корнетов или профессор астрофизики Б. М. Владимирский нас спрашивали, каким языком писать для «Кабинета», мы радостно говорили: пишите так же, как вы пишете для профессионального издания. И потом, уже к их радости, добавляли: выходите за пределы конвенций вашего профессионального дискурса — отвязывайтесь! Долой внутреннюю цензуру! С другой стороны, время «Кабинета» только «приходит», потому что кто-то только сейчас про него узнает, кому-то он интересен с критической, а кому-то уже и с исторической точки зрения. Время приходит, и, возможно, нас еще успеет накрыть следующая интеллектуальная волна.