Как-то одна из представительниц московской арт-сцены, когда разговор зашел об особенностях цюрихской художественной жизни, рассказала мне такой анекдот. Однажды она в приватной беседе со швейцарскими художниками долго пыталась у них узнать, что же такое радикальность в представлении швейцарцев. И вот одна из присутствующих дам, в меру разгорячившись и приняв достаточное количество стимулирующих воображение средств, выдала: «А что, если насрать в трамвае!»

Трамваи в Цюрихе не опаздывают даже на 15 секунд, трамвайная система — это гордость города. Однажды, когда на Бельвью трамвай сошел с рельсов, жители Цюриха ходили, как на экскурсию, смотреть на оставшийся в каменной мостовой желобок — след от этого «события».

Но как бы мы ни иронизировали по поводу порядочности швейцарского общества, в котором кодифицированы каждое социальное действие, каждая форма поведения, включая протест против всех этих правил, в истории цюрихского искусства все же есть отдельные примеры радикальности, совпадающие с интернациональными представлениями о радикальном художественном жесте.

Я хочу рассказать об опыте существования цюрихской группы «ЙОКО» («JOKO»), который был достаточно коротким (около 4 лет), но ярким и оставил более глубокий след в памяти обитателей Цюриха, чем тот сошедший с рельсов на Бельвью трамвай.

Радикализм художниц Карин Жост (Karin JOst) и Регулы Копп (Regula КОрр) я назвала бы изощренным, изысканным. Девушки сумели выстроить свое символическое пространство, работая с темами желания и боли.

Их группа возникла в 1995 году, когда на Базельской Kulturfabrik Warteck они зашивали друг другу груди, так что, глядя на документацию перформанса, можно было подумать, что перед нами два мальчика или что с помощью компьютерного монтажа у художниц были стерты вторичные половые признаки.

«ЙОКО» работали всегда только в жанре перформанса.

Перформанс с зашиванием грудей сделал их сразу известными. Они повторяли его еще несколько раз, варьируя обстоятельства и «сценографию*, например, груди одной из художниц пришивались к грудям другой. Но всегда неизменными оставались жест прокалывания соска иглой со вдетой в нее ниткой и застывшая хладнокровная улыбка, возникающая на невозмутимых лицах партнерш. Вот эта улыбка и тонкие, еле заметные вздрагивания тела при каждом уколе как раз и производили особенно сильное впечатление на внимательных и дисциплинированных швейцарских зрителей.

Карин и Регула в явной форме бросали вызов принятым социальным кодам и представлениям о специфике женского общения. Материалом перформансов становились перипетии их взаимоотношений, этакий обоюдный психоанализ, нанизываемый на извращенные ощущения боли и внешне оставляющий впечатление вульгарной брутальности, доходящей иногда до грубости. Агрессивность, допускаемая в культуре по отношению к мужскому образу, вызывающе смотрелась со стороны двух ухоженных красивых молодых женщин. Блондинка и брюнетка, стройные и спортивные, они своим обликом создавали цельную картину женской гармонии, достигаемой через обоюдное насилие. Перефразируя известное высказывание о том, что «перформанс — это живая картина», они называли свои перформансы «кричащими, вопиющими картинами», создавая всегда безупречно выверенную композицию, завораживающую своей эксгибиционистской, соблазняющей привлекательностью.

Движения художниц в перформансах «ЙОКО» — это всегда просчитанные и отрепетированные синхронные ритуальные пассы двух гейш со своеобразной хореографией. В них восточные концентрация и медитативность сочетались с неизменной способностью задеть за живое европейского зрителя, «зацепить» его своей шокирующей остротой, интерпретируемой, как правило, в соответствии с актуальным дискурсом. Их работы были результатом глубокого погружения в себя и одновременно демонстрировали противоречивость природы общения и взаимодействия между двумя людьми, двумя женщинами.

Момент переживания боли выступал как наиболее яркая вспышка сознания, в результате которой достигалось подлинное и откровенное единение, обнаруживалась истинная реальность бытия Другого. В отличие от телесных перформансов 70-х, целью которых было достижение переживания «здесь и сейчас», «ЙОКО» через болезненные эксперименты достигали неподдельной коммуникации друг с другом, глубокой интимности и слияния. В результате акцент смещался с самой боли на восприятие феномена Другого.

В течение ряда лет они продолжали поражать зрителей интенсивностью своей работы и смелостью высказывания: валялись обнаженными в крапиве, стояли в одном белье перед входом в интим-салон, «сервировали» своими телами столы на презентациях. А однажды прохожие на Парадеплац — центральной площади города, где находятся крупнейшие банки Швейцарии, стали свидетелями того, как две строго одетые девушки сидели в течение часа на стульях друг напротив друга и смачно плевали в лица друг другу.

Со слюной «ЙОКО» работали неоднократно. Как-то в галерее «Arsfutura», где выставлялся Маурицио Каттелан, когда был еще не так известен, они плевали друг другу в рот. Посетителям галереи было очень сложно понять, откуда берется столько слюны.

В конце концов художниц стали обвинять в отсутствии интеллектуализма, в том, что они «думают телом».

Сейчас эта группа уже не существует: Карин работает в основном в Лондоне, а Регула, оставаясь в Цюрихе, все больше показывает свои работы за границей.

Что ж, по всей видимости, художницы неизбежно дошли в своих экспериментах до той неуловимой тонкости, которая уже не вербализуется и потому не вписывается в европейские дискурсивные практики, а значит, действительно по сути своей уже не «интеллектуальна». Должно появиться какое-то новое слово, понятие, обозначающее эту другую грань опыта. Возможно, таким определением может стать «изысканный радикализм». Или не стоит сводить все возникающие на территории искусства феномены только к словам? Может, лучше стоит вспомнить, что существует нечто, чего мы не в силах понять в силу ограниченности нашего опыта? Ведь не случайно перформанс сравнивают с ритуалом или даже магией...