Где мы?

1. Мне кажется, что критическая позиция сегодня должна учитывать два момента:

а) в холодной войне победила либеральная социальная и идеологическая конструкция,

но:

б) социальное и ментальное пространство не стало двухполюсным. Мир не определяется противостоянием либеральной позиции и позиции правоконсервативной, смыкающейся с фашизмом на своем крайнем фланге.

На самом деле либеральной идеологии противостоит не только правый консерватизм и реакционизм, но и левая идеология, или, иными словами, левый прогрессизм.

Итак, двухфланговая картина мира настолько груба, неточна, что фактически неверна.

2. Важным признаком критики является несогласие с очевидностью и незыблемостью статус-кво.

Марксистская традиция (Маркс, Альтюсер, Жижек, Джеймисон) отмечает: как только мы слышим что-то типа «это в природе человека, это в природе вещей, ничего поделать тут нельзя» — мы можем быть уверены, что перед нами чистой воды идеология.

Хороший пример подобного анализа дает Джеймисон в восьмой главе своей «Культурной логики позднего капитализма».

 

Критика «очевидностей» слева

Джеймисон анализирует главную «очевидность» 90-х (декады делегитимации социалистического лагеря и — шире — социалистической идеи): «Любому разумному человеку очевидно, что рынок неотъемлем от природы человека». Рынок тем самым представляется как единственно возможный образ и механизм социальной целостности.

Как вскрывает Джеймисон, рынок здесь является моделью, совмещающей два феномена, прежде считавшихся несовместимыми: гоббсовской «войны всех против всех» и понятия Адама Смита о «невидимой руке». Любопытно, что здесь Гоббс опасался как раз того, на что безоговорочно полагался Адам Смит (ничем не ограниченное рыночное соревнование всех со всеми). Представление о насилии, неотъемлемом от природы человека и проявившемся во время английской революции (когда оно и было теоретизировано Гоббсом), не изменяется и не улучшается «радостями коммерции»; оно точно совпадает (по Марксу) с рыночной конкуренцией как таковой. Разница здесь не политико-идеологическая, а историческая: Гоббс нуждается в государстве для смягчения и контроля насилия человеческой природы и вражды; для Адама Смита (и для Гегеля — на другом, метафизическом уровне) конкуренция смягчается и контролируется сама собой, не нуждаясь в абсолютном государстве. Но самое главное здесь вот что: очевидно, что консервативная традиция всегда определяется своим страхом, и здесь гражданская война и городская преступность суть всего лишь фигуральные обозначения классовой борьбы. Для консерваторов государство — это Левиафан в овечьей шкуре: его функция не столько поддерживать и охранять свободу (не говоря уж о политическом разнообразии), сколько подавлять ее. (Мудрость будто бы состоит в следовании извечному, неотменимому, только-так-и-возможному, в следовании некоему европейскому «дао».) Идеологи рынка стремятся убедить нас, что люди делают ошибку, когда пытаются контролировать свои судьбы («социализм невозможен»), но что, к счастью, мы располагаем межличностным механизмом — рынком, — который является заменой человеческой спеси, а вместе с тем и заменой решений, принадлежащих столь несовершенному и пронизанному страстью к насилию человеку. Надо только держать этот механизм чистым и хорошо смазанным, и он — подобно монарху прежде — будет присматривать за нами и не давать нам распуститься.

Исследования современной рыночной системы, как указывает Джеймисон, приводят нас к выводу, что идеальная рыночная ситуация так же утопична и нереализуема в сегодняшних обстоятельствах, как для левых утопична и нереализуема социалистическая революция сегодня в развитых капиталистических странах. Но это можно отнести к обоим фундаментальным процессам 90-х: не только к попыткам восточноевропейских стран вернуться к рыночной системе, но и к попыткам Запада, в частности при Рейгане и Тетчер, покончить с «регулированием» в обществе всеобщего благоденствия и вернуться к «очищенным» формам рыночной конкуренции. Нужно учитывать, что и тот и другой процессы могут провалиться по структурным причинам. Но здесь главное то, что «рынок» оказывается так же утопичен, как в последнее время было принято считать утопичным социализм. Но в этом случае одна инертная институциональная структура (а именно рынок как таковой) не может служить заменой другой инертной институциональной структуре (бюрократическому планированию). Ответ Джеймисона на этот вызов современности таков: необходим большой коллективный проект, в котором большинство активного населения участвовало бы как в том, что имеет отношение к нему (большинству) и что создается его собственными силами. Набор общественных приоритетов — в теории социализма обозначаемый как планирование — мог бы быть частью такого коллективного проекта. Должно быть ясно, однако, что рынок по определению не может быть проектом.

 

Демон сомнения

Родовым признаком критики является, следовательно, несогласие со статус-кво, с существующим положением вещей. Это условие необходимое, но недостаточное. Куда отклониться — вправо или влево, вперед или назад, — вот не менее важный «признак».

Понятно, что те, кто призывают вернуться к крови и почве, — те справа. Те, кто хотят воплощения ранее еще не бывшего — небывалого, — те слева.

Итак, для критической позиции в общем смысле достаточно несогласия со статус-кво. Для левой критики необходимы по крайней мере еще два условия.

Первое — желание небывалого, право на социальный эксперимент и вообще — социальный активизм.

Второе — оно должно быть веселым, лишенным того, что Ницше называл «ресантимент». НЕНАВИСТЬ — РЕАКЦИОННА! Не всякая контрреволюция есть ненависть, но всякая ненависть есть контрреволюция.

 

Искусство и критика

Я не знаю, содержатся ли в таком социально-идеологическом анализе выводы для современного искусства. По-видимому, конкретный художник может занимать любую из трех выделенных позиций. Искусство (если в этом слове есть еще какой-либо смысл) вряд ли может находиться в центре, т. е. в неподвижности. То искусство, с которым мог бы отождествиться лично я, находится слева.

Это искусство социально активное (или по крайней мере предполагающее для себя возможность и даже необходимость контакта с социальностью).

Это искусство проекционное, «небывалое».

Это искусство смеющееся.

 

Индивидуальное и коллективное

Беда, даже «условие невозможности» многих проектов и в искусстве, и вне его — это вера в возможность чистой эстетики. Вера эта покоится на либеральном идеале самодостаточной ценности индивидуальной позиции, индивидуального высказывания.

Но сегодня невозможно, как мне кажется, просто взять и создать «хороший» журнал, «хороший» семинар, работающую критическую инстанцию, если за ними не будет стоять социальный «запрос», социальная группа, тот или иной общественный интерес (не обязательно интерес всего общества, но по крайней мере интерес той или иной социально различимой группы). (См. выше о социальном активизме современной левой критической мысли и левого критического искусства.)

Это не значит, что «движущей силой» является исключительно коллективность. Это значит, что критик не может быть просто «критиком как таковым». Он должен осознать и попытаться выразить актуально существующую социальную проблему, а уже потом его индивидуальная или коллективная идентичность должна будет оказать обратное влияние на социальность. То есть такая постановка проблемы: «Что важнее, индивидуальное или коллективное?» — слишком груба и поэтому неверна.