Международная забастовка художников 1979 года была «протестом против продолжающейся репрессивности художественной системы и отчуждения художников от результатов их творчества». Джорджевич разослал приглашения множеству художников по всему миру с предложением принять участие во всеобщей забастовке. Он получил тридцать девять ответов, в основном без поддержки, от таких деятелей как Сол Левитт, Люси Липпард и Вито Аккончи. Сьюзан Хиллер ответила: «На самом деле я бастую уже все лето, но это ничего не изменило, и мне не терпится снова приступить к работе, что я и сделаю в самое ближайшее время»^[1].

«Уважаемый Горан, спасибо за Ваше письмо. Что касается меня, то я бастую — не произвожу новых форм — с 1965 года, то есть уже 14 лет. Не вижу, что еще я мог бы сделать — с наилучшими пожеланиями, (Даниэль) Бюрен»^[2].

Когда легендарный концептуалист Горан Джорджевич пытался призвать художников ко всеобщей забастовке в 1979 году, некоторые из них ответили, что уже и так бастуют — ничего не производят или же не производят новых работ. Но это не имело ровно никакого значения. Несомненно, в то время его призыв приводил в замешательство расхожие в ту эпоху представления о том, что такое и как работает забастовка. Забастовка предполагаемо отказывает работодателям в рабочей силе, вынуждая их идти на уступки требованиям рабочих. Но в поле искусства это было иначе.

Сегодня подобная реакция художников кажется очевидной. Никто из занятых в области искусства не считает свой труд незаменимым или даже хоть сколько-то значительным. В эпоху всеобщей самозанятости, а точнее самонезанятости идея о том, что кому-то есть дело до чьей-либо конкретной рабочей силы кажется достаточно экзотической.

И конечно же, труд в области искусства всегда отличался от трудовой деятельности в других областях. Одна из актуальных причин, возможно, состоит в том, что современная экономика искусства опирается в большей мере на присутствие, а не на традиционные представления о рабочей силе, привязанные к производству объектов. Имеется в виду физическое присутствие, личное здесь-пребывание. С чего присутствию быть столь желанным? Идея присутствия сулит неопосредованным общением, теплом существования без ингибиций, кажущимся неотчужденным опытом и подлинной встречей человеческих существ. Она предполагает, что присутствует не только художник, но и все остальные, что бы это ни значило и чему бы это ни служило. Присутствие означает якобы реальную дискуссию, обмен, общение — происходящее, событие, оживление, нечто действительное — ну вы поняли!

В дополнение к поставке произведений художники или, скажем шире, поставщики контента, должны сегодня предоставлять бессчетное количество дополнительных услуг, которые постепенно начинают занимать более важное место, чем какой-либо другой вид работы. Вопросы и ответы важнее просмотра, живая лекция — текста, встреча с художником — встречи с произведением. Не говоря уже о множестве квазиакадемических и соцсетевых пиар-форматов, умножающих шаблоны, в которых неотчужденное присутствие якобы предоставляется. Художник должен присутствовать, как в одноименном перформансе Марины Абрамович. И не просто присутствовать, а исключительным образом, как будто он являет себя в первый раз, или в каком-то другом раздутом виде новизны. Художественная профессия получает новое определение — перманентное присутствие. Но в бесконечном производстве, казалось бы, уникальных событий, серийной штамповке новизны и непосредственности, происшествие события есть также часть всеобщего исполнения, как назвал это Свен Люттикен, подсчитываемая мера эффективности и совокупного общественного труда.

Экономика искусства глубоко погружена в эту экономику присутствия. Рыночная экономика искусства имеет свою собственную экономику присутствия, вращающуюся вокруг художественных ярмарок с их списками гостей, VIP-зонами и перформативными режимами доступа и исключения на всех уровнях. Говорят, что предпросмотры мегавыставок стали совсем не к лицу для ЛКЧК (лиц с крупным частным капиталом). По-настоящему важные люди присутствуют только на предпредпросмотрах.

Есть некоторые рациональные причины предпочтения физического человеческого присутствия в сфере искусства: в среднем физическое присутствие людей обходится дешевле, чем произведений, которые необходимо доставлять, страховать и/или инсталлировать. Присутствие обеспечивает так называемые задницы на стулья (явку), тем самым обеспечивая легитимность культурным институциям, конкурирующим за все более урезаемое финансирование. Институции продают билеты или даже доступ к тем или иным людям — что обычно делается в области параакадемических форматов типа мастер-классов и воркшопов — и эксплуатируют надежду народа распространить широту своих знакомств или приобрести связи. Одним словом, присутствие легко посчитать и монетизировать. Это нечто, за что мало кто получает оплату, но много готовых заплатить, а значит, это довольно прибыльно.

Но присутствие также означает постоянную доступность без каких-либо обещаний компенсации. Это аналогично функции контрактов нулевого часа в других секторах экономики, пусть даже мотивация для доступности иная. В эпоху воспроизводимости почти всего физического, человеческое присутствие — одна из немногих вещей, которую нельзя множить бесконечно, это актив со встроенным дефицитом. Присутствие — это значит быть вовлеченным или занятым, не будучи нанятым или в штате. Чаще всего это означает быть призванным в режим ожидания, как зарезервированный элемент возможного вовлечения, это толпа статистов для обеспечения массы на всякий случай.

Любопытно, что спрос на тотальное присутствие и непосредственность возникает из-за медиации; или, точнее, растущего числа инструментов коммуникации, включая интернет. Он отнюдь не противоположность, а следствие технологии.

Согласно Уильяму Дж. Митчеллу, экономика присутствия характеризуется технологически усовершенствованным рынком внимания, времени, движения — процессом инвестирования, требующим тщательного выбора^[3]. Суть в том, что технология предоставляет инструменты, делающие возможным дистанционное и отсроченное присутствие, так что физическое присутствие становится наиболее дефицитной опцией среди других. Согласно Митчеллу: «Выбор присутствия происходит, когда индивид решает, что присутствие лицом к лицу действительно стоит времени и денег». Фактически присутствие становится способом инвестирования.

Но экономика присутствия имеет значение не только для людей, время которых пользуется спросом и которые в принципе могут продать (или обменять) больше времени, чем у них есть, но даже в большей мере для тех, кто вынужден работать на нескольких работах, чтобы сводить концы с концами, или даже не сводить, кто должен одновременно исполнять кучу микрозаданий, разгребая логистический кошмар гармонизации конкурирующих расписаний и переговорных приоритетов, или для тех, кто постоянно находится в режиме ожидания в надежде на то, что их время и присутствие наконец станут предметом обмена на что-то другое. Аура неотчужденного, неопосредованного и драгоценного присутствия зависима от временнóй инфраструктуры, состоящей из расколотых графиков, дисфункциональных и коллапсирующих экономик «точно в срок», в которых люди неистово пытаются разобраться в реверберирующих асинхронностях и постоянном нарушении этих никчемных расписаний. Это просто мусорное время (junktime), поломка, повсеместный kaputt. Мусорное время это крах, это неравномерность, это отвлечение, оно протекает сразу на нескольких параллельных дорожках. Если вы имеете обыкновение оказываться в неправильном месте в неподходящее время, если вам даже удается быть в двух неправильных местах в одно и то же время, значит, вы живете внутри мусорного времени. В этом мусорном времени причинно-следственные связи рассыпаются. Конец был до начала, а начало было отменено из-за нарушения авторских прав. Все, что между ними, попало под сокращение бюджета. Мусорное время — это материальный базис идеи чистого неопосредованного неограниченного присутствия.

Мусорное время истощено, прервано, притупляется кетамином, Лирикой и корпоративной образностью. Мусорное время настает, когда знание уже не сила, а ощущается как боль. Ускорение — это наваждение вчерашнего дня. Сегодня вы раздавлены и не справитесь. Вы заняты оккупацией площади или интернет-подключения, но кто заберет ребенка из школы? Мусорное время полагается на скорость, точнее, на ее нехватку. Мусорное время — это суррогат времени, его кукла для краш-теста.

Как мусорное время соотносится с культом присутствия? Вопрос для всех философов в зале — и он имеет отношение к названию этого доклада.

Вот в чем вопрос: правильно ли считать, что этот культ присутствия оживляет хайдеггеровские представления о Dasein в эпоху наймитов по обслуге через смартфон и аутсорсного вычислительного труда в Amazon Mechanical Turk? Является ли культ воплощенного и вовлеченного присутствия, которое невозможно скопировать и вставить, выражением неумолимой квантификации всего и вся в рамках большинства современных профессиональных занятостей? Идет ли он рука об руку с подсчетом тел институциями, доказывающими свое значение через число посетителей и одновременно собирающими с посетителей их персональные данные и предпочтения? Может быть, фрагментированное мусорное время многочисленных занятостей, необходимость умножать обрывки и клочки времени и жонглировать ими создают условия для некоего китчевого идеала неотчужденного, непрерываемого, сияющего, бесконечного, полного осознанности, величественного Anwesenheit?

Если некоторые из вас согласятся с этим, то я предлагаю назвать этот текст «Ужас тотального Dasein». Звучит как название раннего фильма Кристофа Шлингензифа.

Вернемся к теме забастовки. В экономике присутствия забастовка неизбежно принимает форму отсутствия. Но поскольку тот вид присутствия, который я описывала, на самом деле входит в диапазон степеней удерживаемого отсутствия, отсутствие, которое пытается ему противостоять, должно обратно пропорционально интегрировать некую форму присутствия. Возможно, ему придется принять форму целого ряда стратегических изъятий, того, что итальянские операисты называли абсентеизмом.

Позвольте мне описать очень простую ситуацию в качестве модели: забастовка может принять форму произведения под названием «Художник отсутствует». Оно будет состоять просто из ноутбука на столе с закольцованной записью взгляда или, лучше, с анимированным gif-изображением художника на экране. Это весьма банально, но ведь и публика будет представлена подобным реквизитом, потому что, честно говоря, у нее ведь также совсем нет времени. Хотя намного более элегантным, и, я бы сказала, стандартным решением по администрированию экономики присутствия и осуществления подлинного и реального выбора жизненных альтернатив является ситуация, когда вы просматриваете имейлы или ленту Твиттера, при этом делая вид, что слушаете меня. В этом случае вы используете себя, точнее, свое тело, в качестве дублера, или доверенного лица, или местоблюстителя, в то время как сами заняты обязательствами своего мусорного времени, что, мне кажется, представляет собой совершенно нормальную форму менеджмента отсутствия.

И я также думаю, что это вполне уже форма избегания ужаса тотального Dasein.

Этот простой пример демонстрирует роль заместителей и дублеров в ситуации, когда требуется физически невозможное присутствие сразу в нескольких местах. Тут в дело вступают техники ускользания, раздвоения, маскировки и отговорок. Открывается пространство для политики заместителей, дублеров и приманок.

Использование дублера или заместителя — это очень интересный прием. Это может быть телесный двойник или дублер для исполнения трюков. Скан или мошенничество. Посредник в сети. Бот или манок. Надувные танки или текстовые заготовки. Ополченцы в гибридной войне. Шаблон. Реди-мейд. Векторизированный фрагмент из банка образов. Все эти приемы имеют нечто общее: они помогают справиться с классическими дилеммами, возникающими из экономики присутствия.

Приведу пример такого приема. Это один из простейших примеров довольно распространенного экранного заместителя. Все видели этот обобщенный текст-образец: «Lorem ipsum dolor sit amet, consectetur adipisicing elit, sed do eiusmod tempor incididunt ut labore et dolore magna aliqua. Ut enim ad minim veniam, quis nostrud exercitation ullamco laboris nisi ut aliquip ex ea commodo consequat. Duis aute irure dolor in reprehenderit in voluptate velit esse cillum dolore eu fugiat nulla pariatur. Excepteur sint occaecat cupidatat non proident, sunt in culpa qui officia deserunt mollit anim id est laborum».

Типографский текст-заместитель Lorem Ipsum был разработан как образец для демонстрации шрифтов и интегрирован в стандартное ПО в качестве случайного текста-«рыбы». Он стал краеугольным камнем основанных на тексте цифровых индустрий и их форм СДВГ-занятости.

Почему он используется? Может быть, потому что нет еще финального текста. Возможно, он еще не написан или еще не собран из кусков. Или вообще нет времени и денег заполнить пространство. Может быть, автор текста мертв, или спит, или занят в другой вкладке. А тем временем полосы должны быть верстаны. Рекламу уже продали. Срок сдачи быстро приближается. И вот тут вступает в действие Lorem Ipsum. Этот текст-«рыба» дает еще одну отсрочку, обслуживая спрос на вечное и неумолимое присутствие.

Но Lorem Ipsum — не только «рыба». Он может быть понят и как текст. Это фрагмент трактата по этике Цицерона с названием «О пределах блага и зла»^[4]. В этом трактате сравниваются различные определения добра и зла. В данном отрывке речь идет о страдании, или, скорее об урезанной ее версии, о «-адании самом».

Сосредоточимся на значении оригинального предложения. Читаем: «Neque porro quisquam est qui dolorem ipsum quia dolor sit amet consectetur adipisci velit». Это значит: «Нет никого, кто возлюбил бы, предпочел и возжаждал бы само страдание только за то, что это страдание, а не потому, что иной раз возникают такие обстоятельства, когда страдания и боль приносят некое и немалое наслаждение». То есть речь о том, чтобы проглатывать ради большего блага потом. Это классический пример отложенного удовлетворения, который позже составит один из моральных столпов протестантской трудовой этики капитализма.

Но что же означает распространенная шаблонная версия Lorem Ipsum? Текст был обрезан так, чтобы устранить из него всякое упоминание о вознаграждении. Текст переводится так: «...само <…> только за то, что это страдание, а не потому, что иной раз возникают такие обстоятельства, когда страдание и боль приносят некое и немалое…»

Нынешняя версия Lorem Ipsum беззаботно вырезала удовольствие или вознаграждение из фразы Цицерона. Удовлетворения больше не существует. Теперь мы претерпеваем страдание не ради некоего большего блага или ради будущего, но просто претерпеваем его, не зная почему. Может вполне не быть ни результата, ни плода, ни гонорара, ни конца. В Lorem Ipsum страдание больше не является средством ради какой-то цели, но просто случается.

Мусорное время, фрагментированное время сетевой занятости, так же соотносится с обычным непрерывным временем, как нынешняя версия Lorem Ipsum со своим оригиналом. Его фрагменты перепутаны, обрезаны, лишены смысла и порядка, они портят непрерывный поток текста и значения. И каждый раз, когда я вижу искалеченный обрывок Lorem Ipsum, я не могу не думать об отрубленных голове и руках Цицерона, прибитых к трибуне Римского форума.

На вебсайте гей-секс-лаборатории Бергхайн есть любопытная версия Lorem Ipsum, отличающаяся от стандартного Lorem Ipsum. Прежде всего, она размещена в разделе, предписывающем правила клуба, так что фразы Lorem Ipsum фактически становятся кодексом поведения^[5].

Здесь имеется довольно много отличий от стандартной мешанины из Цицерона. Во-первых, было восстановлено слово «удовольствие» или некий его вариант. Также текст про должается восхвалением физических упражнений, что, конечно же, имеет смысл в заведении, где, помимо прочего, устраиваются атлетические фетиш-вечеринки. Эта версия вращается между болью, трудом как удовольствием и физическими упражнениями или спортом.

Правила поведения секс-клуба звучат как весьма стрессовый набор инструкций, в которых поиск удовольствия, труд и физические упражнения формируют бесконечную петлю: необходимо искать удовольствие в труде, затем тренироваться и заниматься сексом — именно в таком порядке и без перерыва. Снова и снова. Это звучит как мусорно-временная версия знаменитой остроты Черчилля: «Если идешь через ад, просто продолжай идти». За исключением того, что выхода больше нет, и впереди ждет только еще больший ад.

Но свод правил взаимодействия Lorem Ipsum может быть прочитан и иначе. В том смысле, что смесь удовольствия, спорта и страдания настолько истощает, что лучше послать двойника, или дублера, или саму Lorem Ipsum, чтобы они занимались всем сексом, страданием, трудом и спортом от твоего имени. Ведь, честно говоря, продолжать в этом духе — уж очень времязатратно, и сверх того может стать слегка затруднительно проверять имейлы одновременно с этим. Так что просто предоставьте Lorem Ipsum позаботиться об этом за вас и администрируйте ваш абсентеизм.

Возможно, поглощенность образами из банков, сериализованной фотографией товаров, всевозможными шаблонами для творческого труда, копированием и вставкой, агрегацией, а также увлечение корпоративной эстетикой и корпорацией в качестве заместителя можно рассматривать как потенциальную реакцию на необходимость быть отсутствующим. Это все заместители, которые могут быть использованы взамен себя или своего произведения. Является ли это некой разновидностью прикладного абсентеизма? Хитрый бойкот постоянного присутствия? Использование образов из банков и шаблонов — это своего рода эквивалент ситуации, когда периодически говоришь «круто», делая вид, что поддерживаешь надоевший разговор, оставив взамен себя стоячие панели с лазерной резкой, чтобы симулировать присут ствие и посещение нескольких мест одновременно.

Суть в следующем: люди пользуются заместителями с целью справиться с ужасом тотального Dasein, или с экономикой присутствия на основе технологически усиленного дефицита человеческого внимания и физического присутствия.

Даже организатор забастовки Джорджевич после неудавшейся попытки начал искать формы заместительной политики. Он прекратил заниматься искусством под своим именем. Несколько позднее он вновь напомнил о себе в качестве технического ассистента лекционного цикла некоего Вальтера Беньямина и с тех пор в некотором роде стал его представителем. Бастует ли сам Беньямин, неизвестно.

Перевод с английского КИРИЛЛА МЕЛАМУДА