Лионская биеннале этого года, соединяющая понятия «разделять» (в смысле делиться, обмениваться) и «экзотики» (в смысле «странных культур и обычаев») дает нам повод еще раз поразмыслить над направлением в современном искусстве, которое пытается сформулировать этические вопросы в условиях глобализации и видимости нового прихода общечеловеческого состояния.

Выставка была разделена на 22 темы плюс вход, то есть 23 отгороженных пространства. Над архитектурой трудился уже постоянный советник Лионской биеннале, «архитектор-музеограф» Патрик Бушэ. Огромное здание типа Манежа было разделено полотнами материала на множество слоев, как в экспериментах над мышами или в катакомбах. Темы для каждого раздела были выбраны антропологами как выражение «универсальности жизни и ее культурных проявлений»: экзотизироватъ; воплощать; клонировать; татуировать; маскировать; одевать; обитать; перемещать; есть; любить; воспроизводиться (sexuer); обменивать; воевать; территории; страдать; исцелять; оплакивать; боготворить; молиться; толковать; Вселенная (космос); предсказывать. Всего было представлено 115 художников, причем двое из приглашенных (скандальный Крис Оффили и Хасан Мусса) отказались участвовать по различным соображениям, что отражено в выставочном двухтомнике. В списке художников присутствуют как известные фигуры (Бен, Мессажер, Пондик, Орлан), так и безымянные (австралийские аборигены). Каждой теме соответствовал некий этнографический объект (например, античная скульптура или африканская маска), назначение которого — «обеспечить тематическую атмосферу».

 

«Чистота» визуального мышления

Художественные директора биеннале, Тьери Пра и Тьери Распай, представляют историю искусства XX века как марш к глобальной интеграции и «грандиозной гармонизации» во всех сферах (фильм, мусор, фотография, телесность и т. д.). Методика представления такого искусства, с их точки зрения, должна отбросить всякое теоретизирование, поэтому лионские биеннале основаны на так называемом «зрительном мышлении» (pensee visuelle). «Зрительное мышление» следует «единичной изотопии произведений, которая не имеет никакого отношения к какой-либо установленной дискурсивной эстетике» философов, историков искусства или переводчиков Основное зло искусствоведческих текстов состоит в том, что они (сточки зрения директоров) выстраивают формальные прогрессии в истории искусства. Такой окуляроцентризм (привилегирование зрения) не случаен в западной культуре, вместе с разграничением визуального и дискурсивного, как было уже много раз отмечено.

Высказались директора биеннале и по поводу музееведения, или «музее-графии» Сегодня музеи должны, как считают организаторы биеннале, «интегрировать, сопоставлять, отслеживать». И Жан-Юбер Мартен, известный французский куратор (выставка «Маги земли» 1989 года) и «профессиональный музейный директор» (Центр Помпиду, Музей искусства Африки и Океании в Париже, сегодня — Дворец искусств в Дюссельдорфе), став «приглашенным куратором» этой биеннале, совершенно согласен с подобным музееведением. Мартен также настаивает на «чистоте визуального»: «Вместо рассмотрения философских и литературных произведений современных авторов я обращаюсь к миру форм и зрительного мышления».

Над разработкой концепции биеннале работал специальный комитет, состоящий из пяти антропологов (черырех из Парижа и одного из Австралии), написавших статьи на темы глобализации, бытия, относительности и предложивших собственные теории развития культур и рационализации «современности». Конечно, бросается в глаза то, что антропологи были приглашены как «говорящие куклы», чтобы донести до нас то, что «культуры без письменности» донести до нас не могут, однако их опыт объявляется сакральным и религиозным, не тронутым «дискурсивной эстетикой» (sic/).

 

Видимость взаимности

Для директоров переход от первой биеннале («Они изменили мир», ретроспектива искусства XX века) через биеннале 1997 года («Другой» под кураторством Харольда Зеемана) к «экзотике» в этом году равносилен переходу от «революции к туризму».

Главная идея — «экзотика должна быть всегда во множественном числе, а также ею необходимо делиться, так как она взаимна». Взаимность еще не гарантирует равноправия в условиях обмена экзотиками, и эта тема отсутствия равноправия, тема «европейских колонизаторов» и «немых экзотических жертв» снова и снова развивается и на выставке, и в дискурсах ее организаторов (однако без какого-либо соотношения с постколониальным художественным контекстом). Поэтому главной целью выставки можно считать «равноправный показ художественных предметов» независимо от их назначения, происхождения и имени автора. По словам самого Мартена, «необходимость разорвать замкнутый круг западного современного искусства преследует меня годами». Снова и снова нам напоминают о том, что это первая попытка соединить равноправно экзотические культуры в западной биеннале, не отправляя их в этнографический музей. Однако тогда непонятно, почему именно этнографы были приглашены в качестве советников Именно в тот момент, когда провозглашается разрыв с европоцентристской традицией в искусстве, ее основные понятия — этнографические и антропологические — снова вводятся в оборот и воспроизводятся.

Данная выставка была задумана и реализована «против» чего-то в современном искусстве, и кажется, что оппозиционность является и ее основной опорой, и самым слабым местом Художественные директора заключают свою вступительную статью антипозицией: «Деление (обмен) экзотиками настаивает только на одном не существует ни гибрида, ни постмодернистского монтажа из всего, что попало под руку, а только связки индивидуальных прочтений, которые обмениваются и разделяются, пусть и в искаженном виде. Отсутствуют и центр, и периферия. Есть резерв и естественность, из которых можно черпать и которые можно воспроизводить». Вспоминается «благородный дикарь» Руссо, с его неисчерпаемыми глубинами «человеческой натуры» — эта основа основ любого представления об «экзотике» (ведь понятие экзотического облагородилось именно во времена Просвещения, в фантазиях о нетронутых землях и не испорченных чрезмерными думами/дискурсами туземцах (lе naturel).

Вера в то, что существует какой-то универсальный опыт искусства, основанный на «визуальном языке», понятном для всех и не ограниченном письменностью, повлияла на отбор работ для выставки Некоторые критики называли состав работ эклектическим и произвольным, но большинство рецензий безусловно хвалили увиденное за то, что «искусство возвращается в массы» из своего долгого непонятного сна и снова говорит об «общечеловеческом». Особенно ярко эту гуманистическую мысль выразил сам Жан-Юбер Мартен: «Я все еще уверен в том, что... ничто не сможет помешать нам сопоставить друг с другом и обеспечить диалог между произведениями современного искусства (даже наполненными самой многослойной теорией) и произведениями из обществ без письменности. Человек остается один на один со своей судьбой, и искусство продолжает запечатлевать его отношения с окружающим миром Он выбирает себе разные пути, и подчас те из них, что кажутся агрессивными и отчаянными в начале, часто оказываются предпочтительными в конце». Удивительно, насколько сегодня ситуация далека от очевидных противопоставлений «обществ без письменности» и «постмодернистского монтажа» с его теорией искусства. Сама идея о том, что в обществах без письменности (каких конкретно, вообще не упоминается) не существует сложной эстетической системы, что они основаны исключительно на «религиозных ритуалах» и традиции в том виде, как мы это себе представляем, уже давно поставлена под сомнение и «новой антропологией» (так называемые «новые этнографы», среди которых Маржори Шостак, Винсент Кра-пензано, Майкл Тауссиг, Дэрек Фреемэн), и самими художниками Вспомним последнюю биеннале в Йоханнесбурге, где в подобной ситуации известный куратор — Окуй Энвейзор — вышел из положения, пригласив нескольких кураторов из разных культурных контекстов, чтобы попытаться воссоздать «глобальную деревню».

Не случайно, что одним из отмеченных произведений (любимых?) Мартен выбрал картину скандинавца Мелгаарда «Сперма на могилу Гогена», которая привлекла его своими формальными характеристиками («ни в чем не уступает Мунку»), а также воплощением «первоначального мифа» — осеменение земли в самом широком смысле. Ее основное преимущество, по словам куратора, — «непосредственность и анархичность». Факт того, что художник использует английский текст и что сегодня вообще сложно говорить о непосредственности любой эякуляции, тем более на могилу Гогена, на картине, в эстетике поп-арта, в достаточно сложной композиции ит. д, выглядит слишком «опосредованно», чтобы претендовать на универсальный статус «общечеловеческого визуального языка», не требующего подготовленного восприятия.

По истечении некоторого времени становится очевидно, что большинство незападных художников выставлено в «ритуальных» темах — молиться, исцелять; предсказывать; в то время, как вход и первые залы отданы многим западным исследователям экзотического. Несмотря на приверженность куратора к дальним странам и континентам, самой сильной секцией (а также самой воспроизводимой в рецензиях), на наш взгляд, является раздел Клонирование. Работы Роны Пондик и Джейн Алекзандер выставлялись раньше, и, конечно, Д жэки Кэйзер и Рокси Пэйн усилили общий эффект.

По поводу повтора многих работ: Жан-Юбер Мартен написал о том, как он путешествовал многие годы с одной биеннале на другую, из одной страны в другую и многое из увиденного стало складываться в его визуальном мышлении задолго до биеннале. Так, видео Ширин Нешат (отснятое в Марокко на тему «мусульманских гендерных отношений») было на недавней биеннале в Сиднее, в Нью-Йорке и в Париже, возможно, и где-то еще. Имеет ли это значение? Да, если выставка задумывалась как «открытие» и равноправный показ незападных художников. Этого явно не произошло, так как присутствующие мировые звезды (Ширин Нешат в их числе) были привилегированы с самого начала, а аполитичность кураторского проекта не позволила более критическим и радикальным работам из стран Африки, Азии и Латинской Америки попасть на выставку.

Несомненно то, что современному искусству присуща мода на «инаковость» и что «экзотика» уже давно вошла в основные биеннале и передвижные выставки, а потому можно согласиться с организаторами, что это результат разглядывания, что экзотики не существует вне экзотизирующего глаза. До сих пор это была одержимость западного человека — сначала порождать экзотику, затем «замаливать грехи». Теперь мы также хотим, чтобы покаяние стало глобальным и чтобы все стали порождать экзотику (иначе чем же обмениваться?). Открыла ли что-то новое в этом смысле Лионская биеннале? Да, конечно, скорее подтвердила, чем открыла. В своей надежде на «экзотику», даже во множествен. Один день из жизни Ирины Аристарховой

Открываю глаза, разбуженная телевизором Молодая китаянка сообщает последние новости на азиатских биржах. Иду на кухню, где из окна разглядываю дымчатые холмы Малайзии. Внизу, на улице, пенсионеры-буддисты степенно занимаются тайчи Период дождей далек, то есть мое любимое время в тропиках еще не наступило.

***

После завтрака, состоящего из зеленого чая и хлеба с кайей, еду на работу. Вхожу в класс Одна из студенток-мусульманок подготовила доклад, предметом которого ею выбраны фотографии и перформансы Анни Спринкл, более всего известной своим мастурбированием на сцене в эстетике видеопорнографии Студентка заключает, что в Азии также необходимы подобные акции Студент из Южной Кореи выступает с докладом о творчестве Варвары Стерановой.

Делаю несколько глотков натурального соевого молока. «Вопросы есть?» Моя супермультикулыурная группа напряглась. Я им помогаю «Кто не считает работу Спринкл искусством?» Следующий семинар — по постлакановской теории Уроки продолжаются.

Перед обедом еду в местный музей изобразительного искусства на лекцию по перформансам художника-индуиста (декан моего факультета). Здание — бывший английский монастырь-институт для мужчин. Лектор интерпретирует его перформансы в рамках понятия «паразитизм», привлекая идеи Деррида, тантрического танца и самого художника. За обедом в итальянском кафе Жан-Юбер Мартен выражает лектору свое недоумение по поводу использования идей французских мыслителей для интерпретации творчества современного художника-индийца. Суть возражений такова; «Я летел [из Европы] 13 часов [на край света] не для того, чтобы слышать имя Деррида». Я согласна, это звучит вполне логично. Мы с ним больше обсуждаем то, какую роль он сыграл в карьере Кабакова и вообще в судьбе наших художников Я соглашаюсь, что Сингапур — это далеко, а я не люблю летать. Официант-малаец, скорее всего подрабатывающий студент-компьютерщик, улыбается нам: «Ваш капуччино, madam».

***

По дороге домой, как обычно, покупаю рыбное карри take away. Пролистываю «Киберискусство» с конкурса «Ars Electronica» этого года, а на сон грядущий — «Идиота». Кондиционер снова раздражает. На сегодня достаточно.

Партажж.. дэкзотизммм... — как же хорош французский!

Двухтомный каталог Partage d'exo-tismes: 5th biennale d'art contemporain de Lyon. 2 Vol. Reunion des Musees Nationaux, 2000.