Выпуск: №36 2001

Рубрика: Исследования

Эротический союз

Эротический союз

Томаш Гланц. Родился в 1969 году. Литературовед, критик, занимается также проблематикой теории искусства, фотографии, фильма. Работает в Карлове университете как деректор Института славистики и восточной Европы. Живет в Праге.

Советский Союз и строительство коммунизма становятся все более и более отдаленными и фантомными, как некий древний поход, от которого остались лишь осколки шлемов, пафос прошлого героизма, полумифические описания потерь и достижений, украшения и списки участников. СССР превращается в метафору самого себя, подвергаясь на этом пути воздействию разнообразных штампов, эстетических, этических, политических, фольклорных, лингвистических и многих других шаблонов. Формируется набор признаков-клише, которые вроде бы исчерпывают семантику слова «советский», укладывая ее в определенные, т. е. постепенно определившиеся рамки Неизбежно формируется набор подходов к советскому космосу, которые можно свести к отдельным концептам, канонам, традициям или даже персонифицировать. Есть «советское» Солженицына, Пригова, Штирлица, Комара и Меламида, Окуджавы, Высоцкого, Театра на Таганке, Сорокина, советских фильмов, тартуской школы, анекдотов, сталинского мифа, галлюциногенно-сказочной психоделики работ Андрея Монастырского и группы «Медицинская герменевтика»; есть «советский модус» рассказов о режиме работы и о командировках в советских предприятиях и в научных институтах, в области спорта, модус легенд об административной системе, военной службе, табуированных зонах и закрытых городах, модус рефлексии тюрем и лагерей и рассказов о жизни советской номенклатуры — и прочие.

Эти отдельные модусы утрируют и трансформируют естественным образом исходный объект, придавая ему одновременно канонический характер. Такой процесс будет неизбежно продолжаться и радикализироваться. Если мы обладаем — за исключением профессиональных исследователей — лишь элементарно структурированной, схематической информацией, например, о разных аспектах эпохи Тридцатилетней войны, то нечто подобное возникает и по отношению к СССР.

Но, как в случае любого исторического объекта, и в данном случае важны и любопытны не столько идеологизирующие и деидеологизирующие, эстетизирующие или политизирующие приемы или любая другая тактика, результатом которой является якобы методологически чистый продукт. Более любопытны поиски каких-нибудь многоаспектных гибридов и ситуаций, которые способны выявить констелляции, недоступные с точки зрения готовых, органических и ограниченных дискурсов.

В качестве такого сгустка импульсов и следов, соотношений и характерных деталей я хочу предложить — в виде стимулятора размышлений о преимуществах и особенностях советской цивилизации — единичный документ. Это переписка видного деятеля чехословацкого левого движения Зденека Млынаржа с его любовницей Ритой Будиновой, которая позже вышла за него замуж, чтоб провести вместе больше десяти лет. И она была ярой коммунисткой, а позже диссидентской активисткой, а в 1990 г. стала первым послом гавеловской Чехословакии в США. Корреспонденция, которая является имуществом Hoover Institution Стэнфордского университета, относится к середине 50-х годов, когда двадцатичетырехлетний Млынарж вместе со своим однокурсником и другом М. С. Горбачевым учился в московской партийной школе, тогда как его приятельница, которая была на два года моложе, занималась учебой и политической деятельностью в Праге.

Их письма — уникальная репрезентация определенного хронотопа и тех интеллектуальных, эмоциональных (эротических) и др. конструкций и представлений, которые сегодня уже невообразимы и позволяют реконструировать определенный тип сознания, который, с одной стороны, единичен, с другой стороны, однако, выходит далеко за пределы индивидуальной судьбы двух участников советского мира. Особое внимание необходимо обратить на связь советской модели как образца модернизации и прогресса с эротическими аспектами СССР и коммунизма, так как эта связь выступает в обсуждаемых текстах на первый план. Перед нами — любовные письма и одновременно — обмен информацией о строительстве коммунизма советского типа. Сила Эрота, таким образом, уподобляется силе советского коммунизма, Эрот покоряет любовников так же, как самая прогрессивная модель общественного строя покоряет постепенно весь мир. Актуальными становятся именно тоталитарные аспекты эротики, согласно некоторым древним характеристикам описывающим Эрота как всевластную мировую силу.

Не хотелось бы, однако, застревать в мифо-поэтике коммунизма. Такой подход был актуален в литературоведческом дискурсе несколько десятилетий назад, во время сатирических рефлексий Андрея Синявского, в эпоху книги Катерины Кларк «The Soviet Novel: History As Ritual», а в художественной практике достиг, наверное, своих вершин в героическом периоде соцарта и московского концептуализма.

Поражающей чертой обсуждаемых текстов является нечто недоступное дистанцированному умозрительному анализу и деидеологизации. Это интенсивность интеллектуальной и эмоциональной энергии, которая в них содержится и которая не поддается редукции на критику советской ауры, какой бы изощренной эта критика ни была.

 

Коммунизм зимой

В начале зимы 1954 г. Рита пишет: «Я лично была бы очень рада, если б мы уже жили в коммунизме, и больше не существовали государственные границы, и я могла бы зимнее время проводить где-нибудь в Узбекистане, в Крыму или в Италии».

Здесь наблюдается несколько характерных черт: беспрецедентное совмещение приватной сферы с общественной, интимной области — с политической. Этот известный эффект тоталитарных режимов (сравни с нацистским Lebensborn) представляет собой неизбежную предпосылку эротического восприятия «внешних» явлений, их эротизацию. В том же конверте вместо фотографии или другого фетиша любви есть листовка к выборам в Национальное собрание (коммунистический парламент), где, конечно, выбирается только один кандидат/жених. Крупноформатный снимок респектабельного мужчины сопровождается комментарием, что он «действительно очень хорош».

Для Риты введение в ткань любовного письма темы партийного чиновника не представляется совмещением явлений разного характера. Он и есть ее «жених» — только на другом (более отвлеченном) уровне. Такой подход, конечно, не вызывает никакого недовольства со стороны «непосредственного» жениха. Amour a trois (любовь втроем) данного типа — знак времени и признак корректного (эротического) вкуса.

Точкой отсчета приватного общения с другими студентами (Рита учится в политэкономическом вузе) является пленарное партийное заседание, на котором обсуждается эффективность дружеских контактов для целей партии.

Характерный пример интенсивной связи индивидуального тела с телом системы, даже в некотором смысле целого строя, выражает сновидение Зденека, описываемое 23 марта 1955 года и напоминающее поэтику «Голубого сала» Сорокина или текст «Предатель Ада» П. Пепперштейна. После затяжной трехдневной пьянки с товарищами Млынаржу приснилась атомная война. Вместе с любимой они наблюдают огромный взрыв, который длится 12 часов. В результате все проходит и возникает эйфорическая атмосфера облегчения — с воздухом, который упоительно пахнет озоном (автор замечает возможную связь сновидения с количеством выпитого грузинского вина).

Надзор над интимной областью сопровождается полной «интимизацией» всего публичного (как в фильме «Партийный билет» Пырьева). Млынарж пишет 17 апреля 1955 года, что интимные эмоции не могут быть отделены от эмоционального профиля общественно-публичного, критикуя, однако, схематизм брошюр об этике советского человека.

Партия, коммунизм, будущее — это глобальные категории, нераздельный универсальный модус человеческой жизни, личной и социальной.

А эти две формы присутствия переплетаются очень тесно. Рита Будинова, например, в письме от 18 сентября провозглашает партийную принадлежность условием гармоничных интимных отношений. Продуктивность труда и государственного аппарата в разных странах социалистического лагеря переплетается с вопросами продуктивности другого характера — зачатия и деторождения. Помехи в механизме общественных и государственных институций образуют один слитный контекст с гинекологическими проблемами и заботой о функционировании женских органов (особенно осень 1954 года). Мечта о более совершенном строе неотделима от мечты об идеальных интимных отношениях.

СССР для наших героев служит импульсом мощнейшей целенаправленности, которая обусловлена, кроме прочего, и абсолютной цельностью их мира. Эта неразрывность сознания создает телеологический комфорт большой силы, который порождает, например, невероятную продуктивность на уровне быта и интеллекта. По переписке партнеров, которую они вели практически ежедневно (объем писем — 6-16 страниц), можно проследить бешеный темп их работы. Общественная деятельность органично совмещается с изучением свежих теоретических работ по развитию социалистического законодательства, хозяйственных механизмов в государствах советского типа, с подробным анализом печати. Не меньше внимания уделяется текущим событиям в литературе, балете, театре — и известиям о вечеринках и пьянках, которые (в Москве) длятся, как мы узнаем из писем З. Млынаржа, как правило, несколько дней подряд. Одновременно оба участника переписки составляют свои научные труды в области политэкономии и правовой системы при социализме и углубляются в анализ развития своих взаимоотношений.

Западный аналог такого искреннего слияния приватного и общественного, внутреннего и внешнего контекста жизни можно искать разве лишь в проекте общин хиппи конца шестидесятых годов. Но в их случае подобная попытка превратилась в безделье и психоделический делирий, так как стремления хиппи оказались утопией, обреченной на поражение. Советская цельность всех сфер востребованности личности оказалась, наоборот, последней функционирующей могучей вспышкой позитивных ресурсов модернизма и в случае наших протагонистов и чехословацкого развития событий нашла свое выражение в эйфорической Пражской весне 1968 года. Те, кто сегодня малодушно критикуют непоследовательность тогдашних реформ, забывают об имманентных качествах той ментальной и коллективной эйфории, которая смогла снабжать большую часть социума креативной силой еще двадцать лет после того, как реально — и навсегда — перестала существовать, без надежды на рецидив в какой бы то ни было форме.

 

Прогресс и расслабление

В обсуждаемой переписке возникает некая виртуальная картина энергии, тенденций, доминант, которую можно попытаться реконструировать на основе некоторых намеков в письмах. И именно на фоне этой картины воспринимается потом любая информация, любой факт. Картина эта — биполярна: внимание уделяется полюсу присутствия, интенсивному строительству общества будущего; второй полюс — отсутствие, теневой мир без энергии — негативная полоса небытия, капитализм. Он мало обсуждается, служит скорее как серый, недвижный фон, чем как реальная антитеза коммунизму. Одно из немногочисленных исключений — рассказ Риты (относящийся к осени 1954 года) об аргентинском фильме Темная река», который она посмотрела вместе с друзьями в Праге. Фашистский капитализм присутствует посредством двух деталей: делается намек на подробный показ изнасилования главной героини и описываются повторяющиеся монотонные сцены, когда в реке плывут трупы. Рита довольна, что именно эти сцены увидели все, кто пошел смотреть фильм, мечтая, как она сообщает, об экзотике, — а таких было, по ее словам, большинство.

То, что известно об общественных процессах на Западе середины 50-х годов, можно в данной перспективе рассмотреть как преобладание расслабления и полунаркотического пристрастия к отдыху. Десятилетнее формирование контекста холодной войны вызвало предельную усталость. В США частично растворяются обе опоры эффективною функционирования идеологической системы — ядерное вооружение (разоблачение автора атомной бомбы Оппенгеймера и выступление Эйзенхауэра в ООН о мирном использовании ядерной энергии) и антикоммунизм (Маккар-ти теряет влияние, и его деятельность даже подвергается расследованию). Политическое расслабление сопровождается культурным опьянением: продается рекордное количество пластинок (в одной Германии 31 миллион) и радикально повышается алкоголизм.

Советская система, в свою очередь, радикализирует установку на выработку и идеологическую и интеллектуальную эффективность (в переписке постоянно обсуждаются текущие мощные события в прогрессивной культуре: романы — «Русский лес» Леонова, «Коммунисты» Арагона; фильмы, поэзия, новые постановки «Гамлета», «Лебединого озера» и др.).

Такое заключение может показаться спорным, если не учитывать, что речь идет не о статистике фактов, а о том образе, о том проекте советского космоса, который возникает на основе переписки двух людей. Или точнее: о некотором внутреннем интеллектуальном моторе, который заставляет читателя сменить перспективу чтения. Наше восприятие привыкло искать в одобрительных высказываниях о советской системе определенный тип идеологического концепта, провоцирующего в сегодняшнем читателе давно коллективно сформировавшиеся стереотипы иронически дистанцированной реакции, которая обеспечивает все удобства корректной независимости в отношении к мрачному прошлому. Но подробное прочтение обсуждаемой переписки разбивает такой механизм понимания.

Дело в том, что снисходительно-гротескный взгляд, как правило, возникает тогда, когда предметом пристального внимания является сфера неких наивно сформулированных догм, смехотворность которых обусловлена отсутствием критических механизмов, допускающих сомнения, альтернативы, несогласие и т. д. Тексты наших героев, в свою очередь, применение такого подхода исключают. В них беспрерывно формулируются критические наблюдения и проницательный анализ разного рода дефектов и недостатков. Но, как в кульминационной стадии структурализма, и здесь вся теоретическая диверсия не нарушает границы системы. Эффективность советского строя заключалась, видимо, в его прочных границах. Не имеется в виду «железный занавес», а скорее теоретические предпосылки того, что советский космос было возможно воспринимать как цельность, так же, как относились в то время к объектам гуманитарных исследований любого направления. Сингулярность контекста, воспринимаемая как естественная (не насильственная), сделала, может быть, возможной предельную эффективность советского мира на самых разных уровнях.

Переписка насыщена «свободной диктатурой» прогресса и эффекта, которой добровольно подчиняются оба ее участника. Первый термин («прогресс») общеупотребителен и его идеологическая нагрузка малоинформативна. «Эффект» ассоциируется с реальной силой системы Реальность при этом не тождественна с чем-то действительным, — она основана на фактах, которые могут быть фиктивными, но, тем не менее, участвуют в становлении фантасмагорической убедительности того контекста, который образуют.

Так, 5 апреля 1955 г. Млынарж информирует из Москвы Риту о падении цен в Чехословакии, которое все встречают с небывалой радостью. Автор заключает письмо рефлексией по поводу будущего: если б удалось чуть продвинуть сельское хозяйство, улучшить промышленность и если б нас оставили (подразумеваются, видимо, империалисты) лет на 7-10 в покое, не надо было бы менять наш славный гимн (имеется в виду чешский гимн, в котором описывается рай на земле). Тут важна конфигурация соцлагеря: во-первых, оценку чехословацкой экономики можно адекватно дать именно из Москвы, столицы системы, во-вторых, «маленькая» Чехословакия не является только элементом коммунистического альянса, но одновременно реализует эффект «большого в маленьком». «Главный», т. е. советский идеал реализуется более полно в небольшой и достаточно гибкой, не загруженной глобальными проблемами лаборатории среднеевропейского коммунизма, который достиг высокого уровня жизни.

 

Метаморфоз, темп, шатание

Социализм советского типа, та исходная и нерушимая структура, границы которой в допоструктуралистском дискурсе неприкосновенны, присутствует в переписке, прежде всего как мощный темп метаморфоза. Эффективность метаморфоза, с точки зрения авторов писем, состоит в том, что он беспрерывен и постоянно подвергает сам себя актам новых глубинных превращений. Ярким свидетельством такой схемы может послужить письмо З. Млынаржа от 15 марта 1955 года, в котором обсуждаются актуальные события, связанные с Маленковым, Берией и сталинизмом. Для «оттепельного» (а позже дубчековского) коммунизма Млынаржа сталинизм ни в коем случае не оспаривает продуктивную мощность системы, в которой он лично сформировался. Вихрь вариантов никак не подрывает позиции инвариантов. С другой стороны, эффективность возможности «сказку сделать былью» заключается именно в непрестанных новых критических трансформациях исходной модели.

Из письма Млынаржа о Маленкове выясняется, что советская история до 1953 года была «сказкой». (Хотя такая оценка не исключает сказку как кровавый беспредел, как у Гриммов; на самом деле этим обозначением критикуются якобы сверхъестественные свойства положительных героев, черно-белые схемы, обязательная победа «добра» над «злом» и т. п.) Но именно это обстоятельство делает возможным продуктивный рост/метаморфоз системы. Автор в этой связи пишет: «Надо видеть главным образом то, что рост любого человека в жизни начинается с разочарования в какой-нибудь сказке. А сказка погасла два года тому назад».

Преимущества советской модели мотивируются в письмах привлекательностью радикальной трансформации (чудо зачатия, «трансформы»). Тот тип смены парадигмы, который на интеллектуальном уровне формулировали Ницше, Фрейд, Эйнштейн или Шкловский и Малевич, приобретает тут якобы аналог в «настоящей действительности». Наркотический дурман метаморфоза вытесняет те его аспекты, которые могли бы поставить процесс под сомнение. Телеология «темпа», не допускающая колебаний, представляет собой исходную целенаправленность, нужную для обеих сторон двусмысленного процесса (эротика — политика). Поэтому, например, Млынарж считает одним из самых интересных мест в речи Молотова на собрании работников полиграфии, которую цитирует в письме от 26 февраля 1955 г., требование «прекратить шатание из стороны в сторону»; Млынаржа совершенно не заботит, что этот лозунг никоим образом не конкретизирован: он служит отвлеченным паролем времени.

Последняя треть двадцатого столетия оказалась эпохой гипертрофированных сомнений, колебаний и шатаний (превосходной художественной реализацией этого факта стал роман Ю. Мамлеева «Шатуны», написанный в 1968 году), принцип сомнений оказался определяющим для искусства, философии, политики, он овладел критическим мышлением, аксиологией эстетики, концепцией международных отношений.

В пятидесятые же годы господствовал, наоборот, прием исключения, отмены сомнений. Диктатура эротического или идеологического, технологического, хозяйственного, политического метаморфоза вызывает оптимизм и вызвана оптимизмом. Такая формулировка встречается в письме от 15 апреля 1955 года. Млынарж, посмотрев фильм «Машенька», сообщает, что советским 30-м годам присущ «особый характер», который определяется им как «симпатичный» и «здорово оптимистический». Параллельно развиваются в переписке и грезы по поводу безусловно счастливого совместного будущего, которое, в соответствии с планами молодых людей, должно было стать таким же идеальным, как сам коммунизм. (И действительно, судьба системы и любовного романа совпали, если считать — с определенной точки зрения справедливо — началом конца коммунизма 1966 год, когда стали радикализироваться реформистские попытки в Чехословакии.)

 

Хронос и Эрос

Даже и социалистическому благополучию, о котором пишет автор, свойствен «темп». Высокий темп сопровождается жертвоприношениями (Эрот же — кроме прочего — и «жестокосердый малыш»). Чем темп быстрее, тем больше жертв. Советский Союз реализовал проект самого быстрого темпа метаморфоза, который соответственно вызвал самые большие жертвоприношения, тогда как другие страны, его сателлиты, идут по тому же пути, но на соответствующей скорости и поэтому с другим объемом жертв.

Темп и изменения во времени являются для стилистики размышлений в письмах о советской действительности столь важными по той основной причине, что временной характер самого эротического отношения — как приватного, так и общественного, — однозначен. Ведь первородное яйцо, из которого рождается первый бог — Эрос, — это плод Хроноса, времени.

И советский строй в своих пятилетках и периодических реформах подчеркнуто хронологичен. Он развивается так же быстро, как и эротические отношения любовников, в переписке которых время, отделяющее их от воссоединения, переплетается с временными аспектами строительства нового общества. Надежда на встречу (например, в письме от 28 февраля 1955 г. З. Млынарж отмечает свой визит «у экономов», на календаре которых он смог выяснить, что до встречи осталось именно 124 дня) аналогична убеждению относительно грядущего коммунизма.

Любовники, наконец, действительно встретились. Но эффекты удивительной энергетики советского контекста сегодня с трудом удается реставрировать, — они в известном смысле выпали из времени и были засыпаны многослойным мусором интерпретаций.

Поделиться

Статьи из других выпусков

№112 2020

«Человек, сделавший себя сам». Свобода как условие своей собственной возможности

Продолжить чтение