Настоящий номер «Художественного журнала» — первый, датированный уже новым десятилетием. А потому хотелось бы заново и по-новому обратиться к проблемам, которые в завершившемся десятилетии казались решенными. Так, 90-е принято называть десятилетием постсоветским, а его внутренняя динамика питалась идеей преодоления советских реалий. Эпоха СССР однозначно оценивалась негативно, а все, что ни приходило ей на смену, воспринималось как позитивное; любая же некритическая оценка советского опыта понималась как регресс или ностальгия.

Однако накопленная за последнее десятилетие дистанция открывает на советский период русской истории новые перспективы, ранее в пределах логики чистого отрицания невозможные. Более того, отрицание есть на самом деле одна из форм продолжения того, что отрицается. Постсоветские дискурсы, «оперируя даже новейшим опытом и новейшим словарем, являются продолжением или осколками большого советского дискурса» (Д. А. Пригов).

Почти все авторы этого номера солидарны в одном: советский феномен обладает исключительной исторической значимостью. Именно в этот период Россия с максимальной полнотой выразила свою внутреннюю сущность: «...только к началу XX века, в конце своей 500-летней московской и 300-летней имперской истории, Россия сподобилась явить миру нечто самостоятельное, в нем еще доселе не бывшее и небывалое» (Д. А. Пригов). Поэтому, хотя и принято связывать СССР с самоизоляцией, на самом деле страна впервые оказалась в средокрестии мировых процессов: «Россия дала невероятный импульс всему двадцатому столетию, и поэтому же его можно определить как русский век...» (Б. Кагарлицкий). Основные признаки универсальной значимости советского опыта могут усматриваться в разном — в том, что «Советский Союз состоялся как модель ускоренной модернизации», в его «повышенной социальной мобильности» (Б. Кагарлицкий), в мощи его «государственно-телесного воплощения» (Д. А. Пригов), в его «глобалистском потенциале» (Б. Гройс) или же в «интенсивности интеллектуальной и эмоциональной энергии» (Т. Гланц).

Есть некое единодушие авторов и в отделении всей советской эпохи от ее последнего периода. «Как правило, в нынешних дискуссиях доминирует образ последней хрущевско-брежневской стадии, свидетелями которой были и есть большинство из доживших до наших дней апологетов или критиков советской власти. Это весьма суживает поле обозрения и порождает некие иллюзии, исчезающие при рассмотрении всей пространной истории советской власти целиком» (Д. А. Пригов). Если некоторые предлагают не сводить советское к Брежневу, а другие — Сталина к Ленину (С. Жижек), то третьи считают, что перспективы советское общество утратило лишь к середине 70-х годов (Б. Кагарлицкий).

Отстраненный взгляд усматривает сегодня в советском прошлом стороны, которые ранее либо не замечались, или же не приходило в голову их валиризировать. Так, оказалось, что эта реальность не сводится лишь к казарменным нормативам и тотальной репрессивности, советский опыт предстает многоплановым и противоречивым. Например, выясняется, что советское искусство не сводится к пропаганде и что в лице своих самых авторитетных фигур оно исповедовало совершенно чуждые официальной идеологии ценности (В. Сальников). В то же время и наоборот: фигуры, провозглашенные «скрытыми диссидентами», оказывались глубоко укорененными в идеологическом порядке вещей (С. Жижек). Кроме того, оказывается, что у государственной идеологической машины была и другая интимистская и задушевная ипостась (А. Недель). Важно, наконец, еще одно «открытие» последнего времени: вопреки общему мнению, советский период не является недоразумением в русской истории. Так, социалистический реализм органически вытекает из самых разнообразных тенденций в искусстве и культуре XIX столетия (Е. Бобринская); и наоборот, советский опыт не кончился и поныне: многие наши сегодняшние суждения и установки уходят корнями в семьдесят предшествующих лет (А. Матвеева).

Разумеется, попытка аннигиляции советской эпохи была не только необходимым условием движения вперед. На самом деле за этой волей к забвению скрываются конкретные политические интересы: кто-то хотел, чтобы мы забыли о прошлом, кому-то это было выгодно. Но точно так же и сегодняшняя попытка пересмотреть взгляды на прошлое есть попытка переоценки нашего настоящего. «Любая попытка как бы объективно взглянуть вроде бы реально осмысленной и выстроенной оптикой на даже ближайшее прошлое является критикой настоящего» (Д. А. Пригов). Возможно, на этот раз условием движения вперед окажется восстановление связи времен. Ведь сегодня «русские слишком влипли в реальность, в современность», нужно «вернуться к авангардному коммунистическому сознанию, потому что оно и есть современное глобальное сознание. Сказать: да наплевать мне на то, что есть. Давайте начнем думать о том, что может быть. И тогда вдруг выяснится, что это -нормальное занятие и очень многие другие люди тоже думают так» (Б. Гройс).

 

МОСКВА. ФЕВРАЛЬ 2001