Выпуск: №33 2000

Рубрика: Письма

Моим нюрнбержцам

Моим нюрнбержцам

Георгий Литичевский. «950 ведер», перформанс, Нюрнберг, 2000

Георгий Литичевский. Родился в 1956 г. в Днепропетровске. Художник, художественный критик. Член редакции «ХЖ». Живет в Москве и Берлине.

Что за дыра! — можно часто прочитать в путевых заметках какого-нибудь русского художника, занесенного куда-то на Запад. Что за провинциальная дыра! — говорит баловень Москвы о какой-либо европейской столице. Какая скука! — слышишь от петербургской звезды чуть ли не о Нью-Йорке. Это понятно. Центростремительный культ столичности сидит в нас крепко и глубоко. Но как же прикажете быть тем, кому — так уж сложилось — приходится жить и работать, например, в... Нюрнберге? И что уж тут скажешь, если сами нюрнбержцы привыкли жаловаться: у нас тут дыра, мы не столица и пр. Нюрнбержцы! Попробую вас утешить (утешайте и сами утешитесь).

Начнем с того, что нельзя сказать, будто у вас нет никакой художественной жизни. Вы и сами прекрасно это знаете. От одного из ваших художников я слышал, что жизни у вас не меньше, чем в соседнем Мюнхене, да и нечего равняться на этот сытый и консервативный город — у вас у самих этого добра ого-го! В Берлине, конечно, жизни побольше, там она кипит однозначно. Но что там за искусство? Шик, трэш, суета — вам (серьезным) франконцам не чета. В Кельне как-то застойно. Конечно, есть Нью-Йорк Кто о нем не мечтает? Но он так далеко... Стать ньюйоркцем так трудно. Биргит Рамзаухер, художница из Нюрнберга, купила там даже квартиру. С тех пор лейтмотив ее искусства — бездомность. А ведь ей есть где жить: там — квартира, здесь — целая средневековая крепостная башня, модно перестроенная внутри. Но, qui а deux maisons, perd sa raison (кто заводит два дома, тот теряет свой разум). Не это ли требуется от художника, по крайней мере на Западе? Можно, можно жить в Нюрнберге, именно потому что его всегда можно покинуть.

Харри Шемм уезжает периодически не только в Нью-Йорк, но и в Бразилию, в Индию. Он отовсюду привозит пейзажи, яркие поп-холстики в духе комиксов и почтовых открыток и продает их в галерее «Pinsel-Fabrik» и в новом шоу-центре «Nurnbanum». Харри Шемм дружит с московской видеоперформансисткой Светланой Басковой. Мы с ним смотрели ее видеопроект про каких-то жутких голых орущих мужиков. Swetlana, was machst du?! (Светлана, что ты делаешь?!) — восклицал Харри Шемм. Сам он тоже делает перформансы. Харри очень толстый. Не просто толстый, а невообразимо толстый. При этом он великолепно ездит на мотоцикле в просторных черных одеждах и огромном шлеме, что уже перформанс. Но он делает и кое-что еще. Лежит на вернисаже голый с голой подружкой в надувном бассейне, наполненном желе для сосисок Такие две баварские сосиски. Думаю, действительно баварские — они большие и белые, а нюрнбергские — очень маленькие, с мизинец, и темного цвета, с травками и специями. Да, но любимый перформанс Харри — изображать из себя слона. Когда он был в Индии, индусы ему сказали, что он Ганеша (бог-слон) и есть. С тех пор в разных городах он раздевается и намазывает свое тело чем-то под цвет слоновой кожи, надевает маску слона и тихо едет на мотоцикле, играя на каком-то индийском инструменте и читая стихи немецких романтиков. Такой вот перформанс сделал он и на выставке под открытым небом у крепостных стен к 950-летнему юбилею Нюрнберга.

От художников не требовалось, чтобы их проект напрямую был связан с юбилеем, но лично я из уважения к приютившему меня городу и горожанам, пригласившим меня участвовать в проекте, отнесся к цифре 950 с вниманием и попробовал 950 раз облить себя из ведра, погрузиться как бы в пучины нюрнбергской истории. Но из-за скверной погоды «дошел» или доплыл по реке времени, выливаемой на самого себя, только до 1880 года.

Слева от меня была инсталляция в жанре work in progress Регины Пимзель. На десятках опор для сушки белья она натягивала сложную паутину из бельевых веревок Красиво натянутая, красная на фоне зеленой травы паутина должна была со временем обвисать, разрываться, увядать — enjoy and destroy. Нечто подобное за полгода до этого она делала в пустыне штата Небраска. А справа от меня другая видоизменяемая временем и погодными уловиями инсталляция Андреаса Ёлерта — надувные шары, нитки которых прикреплены к тяжеленному подиуму. Иногда ассистентам не удается пришпилить нитку к подиуму и порыв ветра уносит шар над конусами башен и крышей Оперы. Не дожидаясь, пока все шары будут оторваны ветром, Андреас дарит их зрителям вместе с разноцветной сахарной ватой. Он всегда делает инсталляции, сочетая что-то воздушное и тяжелое: надувные шары и громоздкую мебель, перышки и куски кирпичных стен. Сейчас у него какой-то грант в Англии, и в Нюрнберг он приезжает из Лондона.

Такие вот саморазрушающиеся, сдувающиеся, обвисающие, разрывающиеся инсталляции. Первым идею саморазрушающегося искусства еще до Тенгли придумал художник Густав Мецгер, родившийся в Нюрнберге и в качестве еврейского ребенка вывезенный в 1938 году в Англию. В прошлом году у него как у английского художника и классика современного искусства была персональная выставка в нюрнбергском Кунстхалле. Он также выступил с лекцией в местной Академии художеств. Зал был полон, слушатели задавали вопросы, спорили. Посещаемость лекций в Академии художеств невероятна. Сколько сейчас народу можно собрать на публичную лекцию в Москве? В Нюрнбергу на лекцию Гройса о страдающей картине пришло, наверное, человек двести, и еще вносили стулья. То же самое творилось во время трехдневной конференции, посвященной эндиуорхоловским Brillo Boxes. Всем все так интересно. В провинции все так интересно и воспринимается все так живо и ароматно. Не об этом ли писал Лимонов в стихотворении, убеждая юношу из Краснодара не покидать провинцию? И все-таки покидаем, бежим куда-то. И нюрнбержцы бегут на лекции, бегут за чем-то или от чего-то?

Чего не хватает вам? У вас есть очень активный Кунстферайн, который позволяет свободно осуществлять разные проекты местным и неместным художникам. Кунстферайн выставлял наших «Мартынчиков» и выпустил им книжку. У вас есть передовое Кунстхалле, осуществляющее программу «Посредством искусства осмыслять общество», выставляющее немецких и международных звезд мирового значения. Пять лет назад здесь была и русская выставка с участием Врубеля, Дубосарского — Виноградова и др. Консервативные силы хотят его закрыть, а здание передать замысленной ими Галерее франконского искусства (Франкония — историческая область Германии, большая часть которой административно входит в состав Баварии. Нюрнберг — главный город Средней Франконии). Прогрессивные силы сопротивляются, ведут полемику в СМИ. Вспоминают, что «франконское искусство» уже было в фаворе в 30-е годы.

Но, может быть, сегодня это будет не так страшно. Мне кажется, я видел последние образцы франконского искусства на выставке одного восьмидесятилетнего художника в культурном центре монастыря Святой Вальпургии во франконском Хайденхайме — большие холсты на тему Страшного Суда в духе Кандинского, Шагала и Модильяни, если такое возможно себе представить, но именно так Ничего страшного. Пусть и в Нюрнберге будет такая галерея. Но это, конечно, не повод закрывать Кунстхалле.

Правда, у противников Кунстхалле доводы не идеологические, а как бы доводы здравого смысла. Кунстхалле нерентабельно, и потом в городе наконец открылся Новый музей современного искусства. Так-то это так, но ведь у музея мобильность не та. Так что продолжайте борьбу, не сдавайтесь.

А музей, конечно, — это важное событие. Безусловно, архитектурный шедевр — по внутреннему пространству и по деликатно-выразительной вписанности в старый город. Но за свое наполнение он подвергается критике уже и справа («у меня в гараже и то мусор интереснее»), и слева — в коллекции слишком сказываются личные пристрастия Луциуса Гризебаха, кстати, бывшего директора Кунстхалле. Русского искусства в музее нет вообще, зато музейный ресторан называется «Проун» в честь Эль Лисицкого, о чем говорится в меню.

В помещение музея въехал также Институт современного искусства со своей библиотекой. Библиотека производит сильнейшее впечатление. Четыре этажа интернациональной печатной продукции. На всех художников заведены досье — ящички с монографиями, каталогами, вырезками из газет и журналов. Институт организует также выставки. Галерея Института находится в помещении Шмидт-банка. Банк все это спонсирует, так же как и многие другие нюрнбергские художества. Есть в городе и другие меценаты. Например, граф Фабер-Кастелль, отдающий иногда свой замок на растерзание художникам — это у него лежали сосиски в желе. Он же спонсор Кунстферайна.

В городе имеется десяток приличных галерей, но самая прогрессивная — галерея «Линдих ин Палудетто». Ее хозяйка принадлежит старому патрицианскому роду Линдих, а поддерживает ее богатый итальянский граф Палудетто. Запомнился один вернисаж с итальянскими винами, колбасами и сыром. Каждому гостю граф готовил яичницу-глазунью и посыпал ее чем-то темно-серым, натирая это на крупной терке. Потом я узнал, что это были трюфели. Искусство в галерее тоже выставляют прогрессивное и вкусное. Выставляли и русского (или украинского) фотографа Бориса Михайлова.

Только самих русских в городе нет. То есть их очень много — в трамвае только и слышна русская речь. Но это все не художники. Даже в бойсовском смысле «каждый человек художник». К сожалению. А так в городе все есть. Нюрнбержцы, вам не на что жаловаться. Нам всем нужно учиться не жаловаться. Может быть, кому-то в Нюрнберге русских не хватает? Может быть, самой России? А может быть, нужно учиться любить Россию в себе, а не себя в России? И тогда, если так трудно любить себя в Нюрнберге, может быть, легче будет с Нюрнбергом в себе?

Мне казалось, интертекстуально мой текст должен был быть соотнесен с песенкой «Дорогие москвичи» или с посланием к Коринфянам — там тоже о любви, но, кажется, в очередной раз получилось что-то вроде «Наедине с самим собой».

Поделиться

Статьи из других выпусков

Продолжить чтение