Последнее время общество пребывает в состоянии какой-то повышенной чувствительности. Чувствительности по отношению к тому, что может быть сочтено как оскорбление или же отклонение от какой-то этической нормы. Чувствительны черные, чувствительны транслюди, чувствительны фашисты и православные, чувствительны христиане, чувствительны евреи, и мусульмане тоже очень чувствительны, также чувствительны и белые расисты, и другие националисты, чувствительны феминистки по отношению к другим феминисткам и феминизмам, чувствительны идентитарии, веганы и мясоеды. Список можно продолжать бесконечно — идентичности множатся, и все хотят создания для себя особого демократического безопасного пространства, в котором их взгляды, их поведение не будут подвергаться сомнению и в котором не нужно вести изнуряющих дебатов в своих претензиях на истину. За всеми этими позициями, очевидно, стоит железная логика истории — логика борьбы против единого за многообразие, различие, индивидуальность, идентичность.

Эта борьба обусловлена веками угнетения, непризнания, колонизации, исключения, и, конечно, она легитимна, справедлива и соответствует освободительным процессам, происходящим в обществе. Однако в последнее время что-то в этих процессах вызывает настороженность и вместе с очевидными провалами освободительных движений как в политике, так и в искусстве, требует серьезного анализа.

Стоит вспомнить недавнюю атаку Энтео и Ко на религиозные работы Вадима Сидура, скандал вокруг биеннале Уитни, когда открытое письмо Ханны Блек, в котором она призывала к изъятию картины Даны Шуц из экспозиции и ее уничтожению, было поддержано многими авторитетными членами художественного сообщества, недавний скандал, когда племя чероки отказало художнику Джимми Дарему в его давних претензиях считать себя индейцем чероки, и так далее.

Подобные истории множатся с возрастающей скоростью. Они полны своего драматизма, но в их основе лежит очень важный и принципиальный поворот общества, которое постепенно осознало множество этических ограничений, возникающих в совместной политической жизни.

Но сегодня интригует, пожалуй, другое —как парадоксальным образом сочетаются, с одной стороны, общие места постмодернистского подхода и практик, утверждающих социальную и историческую сконструированность любых форм идентичности, и с другой — эссенциалистское отстаивание неких аутентичных прав: быть женщиной (а не трансженщиной, к примеру), быть индейцем (а не формировать себя как индейца), быть черным (чтобы понимать/репрезентировать черных) и так далее.

То есть новое в ситуации — это принципиальный другой уровень столкновения этик уже не в прямолинейной конфронтации фундаментализма против новых возможностей и форм формирования субъективности, а возникающие новые формы эссенциализма, когда дискурс идентичностей (как старых, так и недавно сформированных) начинает активно защищать свою исключительность по отношению к любым попыткам подорвать его монопольное право на бытие этой идентичностью. Это очень интересная и современная ситуация, которая в любом случае выведет нас в новое состояние, но в ней настораживает разрастание истерической конфликтности, когда множественные случаи противостояния демонстрируют не просто отрицание любых форм диалога или дискуссии, но агрессивное неприятие другого мнения и просто отказ ему в праве на существование в публичном пространстве. Столь модное, введенное в широкий обиход понятие триггера — спускового эмоционального курка, запускающего психическую реакцию, как правило в форме традиционной истерики, ― многое объясняет в том, как работает этот механизм исключения столкновения с чем-то иным. Сейчас триггерами оказалось пронизано все общество, разбитое на множащиеся деполитизированные субкультуры.

Логика нулевой толерантности, активно использованная левыми против фашистских и расистских проявлений, сейчас оказывается зазеркаленной, и ширящееся движение альтернативных правых все чаще начинает ею пользоваться для атаки на своих оппонентов. Также парадоксальным образом логика защиты меньшинств оказывается перевернутой, и любое большинство охотно при бегает к риторике защиты своих прав.

Мне кажется, мы живем в очень интересный момент. Обострение этих противостояний напоминает идеологические бои не столь давнего прошлого — когда отвечать надо не только за то, что нарисовано, но и как, кем и зачем рисуется. Логика отстаивания меньшинствами права на аутентичность высказывания может привести к нескольким вероятным сценариям развития событий. С одной стороны, это нарастание политкорректности, которая расширяет сферы своего влияния и ведет к различным формам ограничений высказывания (очень важно, что это заставляет каждый раз задумываться о легитимности того или иного высказывания), с другой стороны, происходит жесткое столкновение в борьбе за гегемонию. Определенный консенсус возможен, только если он будет способен мобилизовать различные идентичности в солидарном противостоянии. Сейчас самый большой риск, что правые идентитарии смогут проще объединиться в своих претензиях к гегемонии. В то же время левые не раз после обострения внутренней борьбы демонстрировали способность к выстраиванию блоков и альянсов.

Очевидно, что для левых эта задача наиболее сложная, так как их политика во многом и основана на расколе единого и бесконечной дифференциации. Вероятно ли ее преодоление? Время покажет, но сейчас как раз очень важно позиционирование и принципиальная борьба за возможность единого, солидарного выступления. Если в ближайшее время этого не удастся сделать, то эта дискуссия, как и поиск новых форм этического высказывания, надолго утратит свой смысл.