Художественный журнал: Кураторы и критики усиленно внедряют термин «новая немецкая волна», подразумевая (по аналогии с «молодыми британцами» из собрания Чарлза Саатчи) наличие некоего единого художественного течения в молодом немецком искусстве ушедших 90-х Насколько обоснован этот прилив патриотического оптимизма?

Удо Киттельман: Думаю, что на самом деле речь идет о маркетинговой стратегии, то есть повторяется история с «молодыми британцами». По аналогичному сценарию еще раньше, в самом начале 90-х, когда в моде были художники из России, «раскручивали» «русскую волну». Ни в один из означенных периодов нельзя было утверждать, что одно поколение художников в отдельно взятой стране работает над одной и той же идеей. Конечно, при желании, в интерпретации того или иного культурного феномена можно отыскать аналоги в творчестве различных художников, но все же я думаю, что речь идет о попытке упаковать всё имеющееся в один большой пакет, в надежде, что всё вместе это (особенно, когда речь идет о начинающих художниках) легче будет продать или хотя бы привлечь внимание. Но я не стал бы говорить о «новой немецкой» или «новой берлинской» волне, имея в виду молодых художников, работающих в Германии. Есть несколько немецких художников, к творчеству которых художественный мир проявлял в последнее время повышенный интерес, но исключительно из-за интереса к их индивидуальным позициям. Утверждать обратное — бессмысленно. Я уверен, что в актуальном искусстве все националистические посылы в долгосрочной перспективе обречены на провал, поскольку не в силах противостоять глобализационным процессам. Сегодня, когда границы национальных государств стираются, излишне утруждать себя реставрацией национальных границ в культуре. Поэтому я сам никогда не устраивал экспозиции художников из одного города или из одной страны. Такие концепции я считаю ошибочными.

XЖ: Под влиянием моды на 70-е некоторые молодые художники обратились к приемам перформанса и акционизма. Большой интерес на немецкой художественной сцене вызывают акции двадцативосьмилетнего Йонатана Меезе. Сам он отказывается вести дискурсивные интервью, поэтому я вынужден адресовать вопрос о секрете популярности «нового акционизма» вам. Тем более что в Кунстферайне в конце прошлого года состоялся перформанс Меезе «Архидруг — Стенли Кубрик».

У.К.: Во-первых, я вынужден признать, что в Меезе мне нравится именно то, что он, в отличие от многих других художников, не пытается сам сформулировать свой дискурс Искусство Меезе остается открытым для всевозможнейших интерпретаций, поскольку он отказывается — не может или не хочет — интерпретировать свое творчество... Во время его акций, часто напоминающих спиритические сеансы, проникнутые ницшеанско-вагнерианским пафосом, создается впечатление, что Меезе заклинает духов идеологий, высоко почитавшихся в уходящем столетии. Призраков, от которых мы не смогли освободиться в этом веке, которые все еще продолжают нас преследовать, гнаться за нами по пятам в новое тысячелетие. Своим непочтительным, ироничным и «деиерархиезирующим» отношением Меезе переводит их в резерв.

Он — представитель нового поколения художников, которое не имеет личного опыта предыдущих поколений «шестидесятников» и «семидесятников». Знает о социальных катаклизмах тех времен лишь понаслышке, по фотографиям и фильмам. Мне сорок один, мое поколение гораздо более осознанно воспринимало последствия «революции 60-х». Молодые же способны свободно и непринужденно обходиться с наследием прошлого, поскольку для них все это обесценившиеся и равновеликие знаки. Они в состоянии обращаться с ними вне оценочных категорий. Поэтому упреки критиков в том, что Меезе занимается воскрешением призраков прошлого, беспочвенны. Равноценно используя в художественных целях жупелы, призраки ужаса или насилия, будь то Мао, Калигула, Сталин, Нерон или маркиз де Сад, коллажируя их, составляя из них картину своего внутреннего мира, иронизируя над ними, Йонатан Меезе вовсе не возвеличивает их, как пытаются истолковать его художественный жест некоторые критики, а ставит под сомнение «неприкосновенный статус» этих «героев», ниспровергает их с «пьедестала»... Так нейтрально, безэмоционально относиться ко всему этому оказалось в состоянии лишь нынешнее поколение.

XЖ: Юродствуя и иронизируя, Меезе тем не менее часто и довольно прямо говорит обновлении. Во многих его акциях речь идет о «выведении новой расы», об «уничтожении народа». В последних перформансах речь шла о введении в оборот «новой валюты», которая должна срастись с органами тела и обращаться в них наподобие лимфы или плазмы Меезе заявлял, что все беды от незримых глобальных потоков капитала, поэтому, дескать, деньги должны стать телесными. Это можно интерпретировать по-разному. Тело — капитал. Секс — как эквивалент денег. Или же наркотик — как эквивалент. Когда наркоман тратит уйму денег на удовлетворение своей зависимости, то эти деньги как бы тоже срастаются с его органами, отлагаются в его костной и мышечной ткани. С другой стороны, в этом можно усмотреть политический подтекст, ведь объединенной Европе вскоре на самом деле предстоит познать «преимущества» единой евровалюты, которая обесценилась по отношению к доллару США чуть ли не на 20% еще до того, как поступила в обращение. Учитывая предстоящее введение «евро», финансовый скандал в партии ХДС и т. д., меезевский акционизм предстает злободневным, социально-критическим искусством. Это ли искусство будущего?

У.К.: Акции Йонатана Меезе, вне всяких сомнений, имеют политический подтекст. Иногда он, видимо, действительно спонтанно реагирует на «злобу дня». Я думаю, что втайне всем нам хотелось бы, чтобы искусство снова рефлектировало политические и социальные проблемы. Искусство, модное в последние два десятилетия, было на редкость аполитичным и полностью игнорировало эти аспекты. Конечно, никто не верит в то, что искусство, культура в состоянии сделать этот мир лучше и добрее, но они могут обратить внимание на непорядки, на безобразия, поэтому социально ангажированные позиции необходимы. Меезе не имеет аналогов в своей радикальности, и среди художников, работающих в жанре перформанса и акций, в настоящий момент конкурентов в Германии у него нет.

XЖ: Известно, что большая часть современного искусства существует за счет спонсоров и госдотаций или производится на заказ, то есть является составной частью системы. «Раскруткой» Меезе занималась берлинская галерея «Contemporary Fine Arts», то есть его критическая позиция — коммерческая стратегия галериста, на которого есть спрос?

У.К.: Конечно, о подробностях того, как «раскручивали» Меезе, лучше всего спросить его галериста. Но смею вас заверить, что до Меезе ни один художник в этой стране за столь короткий период не становился «звездой», не удостаивался такого огромного количества публикаций в печати. Полагаю, что дело в востребованности этой формы художественного выражения, то есть акционизма. Я был свидетелем нескольких перформансов Меезе, не только я, но и все, кто сознательно жил в 60-70-е, говорили о deja vu в положительном смысле, о том, что явственно ощутили отголосок бурного десятилетия. Однако основная масса поклонников Меезе — совсем молоды, они не имеют представления о той эпохе. Их восприятие в корне отличается от нашего. Акции Меезе молодые переживают совершенно иначе. Но Меезе делает многое по-другому. Он выбирает иные темы, чем те, что были в моде двадцать лет назад. Если он к тому же оказывается способным реагировать на актуальные события, то есть в некотором роде заклинает современных духов, пытается их урезонить, то это можно лишь приветствовать. Полагаю, что многие любители актуального искусства приходят в восторг от того, что кто-то оказывается в состоянии в столь индивидуальной форме говорить о насущных проблемах Туг мне на ум приходит другая фигура. Это режиссер, актер и радикал-акционист Крисгоф Шлингензиф. Я не хочу сравнивать его с Меезе. Шлингензиф — минималист. Он не так давно реализовал проект, сбросив с крыши небоскреба «Дойче банк» сто тысяч марок в мелких купюрах, которые ему предоставило для этой цели это немецкое эмиссионное учреждение... До недавних пор о такого рода действиях и речи быть не могло. Сегодня же эти радикальные фигуры воспринимаются всерьез, в том числе и лицами, определяющими нашу культурную политику... Похоже, что нам всем недостает анархии... И я думаю, что анархия оказывает целебное воздействие...

XЖ: Года три-четыре назад акции Шлингензифа пользовались большим успехом, прямые телетрансляции акционистского ток-шоу из театра «Фольксбюне», которое модерировал Шлингензиф, были хитом у публики. Шлингензиф сколотил курьезную политпартию, устраивал провокационные заплывы с командой безработных на австрийском озере Вольфгангзее, где любил отдыхать экс-канцлер Г. Коль. Если мне не изменяет память, при этом сравнивалось повышение уровня воды при погружении команды и Гельмута Коля... На последних выборах бундесканцлера Шлингензиф выставил свою кандидатуру... Чернушные фильмы Шлингензифа «120 дней Боттропа» (провинциальный городишко в Рурской области) или «Немецкое бензопильное побоище» стали культовым явлением. Видимо, в этом действительно есть доля правды, что людям недостает искусства, которое обращалось бы к ним, говорило бы на более доступном языке, занималось бы их проблемами, болячками и общественными язвами... Кроме Меезе и Шлингензифа, в Германии существует целый ряд художников, работающих в жанре «индивидуальных мифологий» либо делающих очень субъективное эгоцентристское искусство.

У.К.: Что касается анархии, то искусство следует мирному пути анархии, без насилия, то есть искусство использует образы и слова, литература — только слова, но если говорить о прочих тенденциях или даже о тенденциях германской арт-сцены, то в глаза бросается (это было очень заметно в Вольфсбурге на выставке «German open», претендовавшей стать манифестом актуального немецкого искусства), что многие художники работают в декоративных жанрах. Зильке Вагнер, Тобиас Ребергер, Франц Акерман. Тот же Меезе, набивающий помещения, где проходят его акции, всяким хламом, рисующий на стенах углем, мелом и черной краской, иногда в шутку называет себя «архидекоратором». Очень интеллигентную концепцию представляет Мишель Майерус. Его настенная живопись, инсталляции, рисунки, скульптуры, архитектура используют все арсеналы истории искусств. Все это мы уже где-то видели. Однако Майерус комбинирует и цитирует различные источники отнюдь не произвольно, с постмодернистским безразличием. Он работает и с поверхностью. Его тема — поверхностное и глубина, он исследует очень современную тему... Его творчество можно в равной мере считать поп-картографией или культурно-исторической грамматикой. Что же касается декоративного: ярких красок, абстрактных мотивов, абстракционистской живописи, то опять же каждый вправе сам решать, нравится ему это или нет, нужно это или нет. Но сейчас это очень распространенная тенденция — обращение к формам и приемам 70-х Типичные краски, цвета 70-х снова всплывают, очень заметно влияние нью-эйджа, психоделики. Я полагаю, что это опять же связано с нынешним поколением, которое знает обо всем этом лишь от своих родителей и из медиа, поэтому в этой моде, как и в любом другом ретро, заключена определенная порция романтики, молодым же интересно не только подражать «семидесятникам», но и самим пережить их опыт. К тому же искусство 80-х не дало сколько-нибудь интересных и достойных примеров для подражания.

XЖ: Между прочим, Франц Акерман тоже не просто художник-декоратор: постоянная смена перспектив, широкоформатные красочные коллажи в типичном опять-таки для 70-х годов эстетическом оформлении, состоящие из картин, настенной живописи, декоративного орнамента, фотографий, слов и лозунгов, нанесенных трафаретом на стены, элементов архитектуры, объектов. Инсталляции Акермана напоминают иногда выставочный павильон туристической фирмы. Художник и в самом деле очень много путешествует. В прошлом году он три месяца скитался по островам Тихого океана. (Результат можно было увидеть в Касселе на выставке «Тихоокеанское путешествие».) В пути Акерман делает наброски и эскизы, складывает их в так называемые «mental maps» — «папки-памятки», которые и становятся основой будущих инсталляций. Один критик назвал это «психо-географией». Но, несмотря на малоотрадный факт, что высокое искусство сегодня выступает на одном уровне с дизайном и декорацией, популярнее оно от этого не становится, спрос на него не повышается. Популярным современное искусство не было никогда. Даже в 60-е годы, период расцвета поп-арта, нельзя было сказать, что широкая публика его понимала и любила. Сегодня поп-арт прочно вошел в повседневный обиход на уровне цитат, репродукций, дизайна предметов повседневного обихода, его знает каждый. Вместе с тем широкие массы все меньше интересуются искусством и, как ни прискорбно, все меньше нуждаются в нем.

У.К.: Я не верю в то, что мечте авангардистов начала века — о том, что искусство станет частью повседневной жизни, — суждено когда-либо осуществиться, и тем более сегодня. Изобразительное искусство обретает право на существование элитарностью жеста. Оно всегда обращено к очень узкому кругу, находит и будет находить лишь элитарную публику. Достаточно других форм культуры, действующих вне концепции элитарности. Искусство теряет свой смысл и значение в тот момент, когда художник перестает вести себя столь индивидуально, как он и только он считает правильным. Лишь крайний индивидуализм, утверждаемый художниками, придает значение искусству.

 

Интервью брал ВИКТОР КИРХМАЙЕР