В последнее время мы были по большей части увлечены подведением итогов — десятилетия, столетия, тысячелетия, наконец! Однако, рассматривая актуальность сквозь призму прошлого, не просмотрели ли мы в ней нечто, принадлежащее не памяти, а перспективе? В самом деле, настоящее — это разделитель времен, это не только завершение процессов, начало которым положено ранее, но это и начало явлений, которым суждено проявить себя в будущем.

Впрочем, будущее — это не обязательно разрыв с прошлым, но и его развитие. Так, не теряют своей актуальности дискурс и установки европейской радикальной культуры. Ссылаясь на ситуационистов, художники наших дней настаивают: «Искусство — это то, что обнажает конфликт или проблему, а не скрывает их... Все остальное — дизайн» (А. Осмоловский). Актуальность критической позиции художника и интеллектуала неискоренима хотя бы потому, что имманентна политико-экономическому построению современного мира (Б. Кагарлицкий). Впрочем, справедливо и то, что «леворадикальная свобода... масс-медиализирована. Протест обустроен индустрией развлечений. Маргинальность легко становится всеобщей модой». А потому деятели нонконформистского движения подчас склонны сегодня не к манифестационному лозунгу, а к редуцированному высказыванию, к «абсолютно искреннему проживанию... коротких дистанций и локальных состояний» (В. Савчук).

Еще один круг тем и проблем, который актуальность унаследовала из прошлого, — это культ техники и скоростей. С не меньшим утопизмом, чем в 10-20-е годы, многие верят сейчас, что будущее будет определяться электронными технологиями: «...Новое интернет-поколение владеет или будет владеть неким новым ключом к познанию, новым кодом восприятия» (И. Базилева). И действительно, новое поколение готово отдаться лихорадочной ритмике нового времени (М. Илюхин). Более того, будущее просто захватывается информационными технологиями: ведь «контроль над информацией позволяет прогнозировать будущее» (О. Туркина, В. Мазин). Однако, раз технологии будущего контаминируются властью, то актуальным становится и сопротивление технологиям, поиск альтернативы им. Раздаются призывы в мире скоростей «схватиться за стоп-кран», противопоставить цифровым технологиям и информационным симулякрам человеческую телесность (Д. Кампер). И действительно, раздаются молодые голоса, готовые откликнуться на эти призывы (Л. Ковылина).

Однако, есть ли у молодого поколения своя оригинальная идентичность? Нечто отличающее его от предшественников? В Москве, как и в других постсоветских центрах, «молодое поколение... вышло на художественную сцену незаметно, без пафоса преемственности или противостояния, без четко сформулированных интенций в своем творчестве, даже нехотя» (Н. Пригодич). «Уклоняясь от прямой конкуренции с художниками старшего поколения, молодые авторы подвергают вытеснению и торможению травмирующий процесс самоидентификации...» (Д. Барабанов). И все-таки большинство молодых критиков и художников свободно от обаяния московского радикализма 90-х годов — как от его поэтики, так и его культурной стратегии. Они не хотят более отрабатывать выданный Западом «патент на экстремальное высказывание» (А. Матвеева). И хотя рано говорить о формировании новой поколенческой поэтики, но очевидно, что излюбленными средствами новых художников остаются перформанс (М. Жунин, Е. Ковылина) и видео, часто принимающее форму полнометражного авторского кино (М. Жунин, В. Сальников, Н. Пригодич).

Наконец, даже если новое поколение пока еще не другое, то оно им будет. Хотя бы просто потому, что сформировалось в других условиях. «Если концептуалисты и мейнстримеры 90-х — выходцы из советской интеллигенции, «из служащих», то «новые художники» — продукт движения масс — постсоветского сословного разложения...» (В. Сальников). Более того, уже одно то, что «новые художники» существуют, — чудо! Тот факт, что несколько десятков молодых людей в Москве, российской глубинке и в других постсоветских центрах «мыслят себя исключительно в контексте современного искусства, свидетельствует о том, что современное искусство, несмотря ни на что, обладает механизмами захвата и трансформации не заинтересованной в нем изначально реальности» (М. Каракулов).

 

МОСКВА. МАЙ 2000