Куда бы мы ни пошли, с какой бы сферой современной жизни ни соприкоснулись, мы везде рискуем, сами того не ожидая, набрести на художественный проект. Размножение через заражение, описанное Делезом и Гваттари, работает здесь с удивительным размахом и успехом: современное искусство с легкостью проникает во все лазейки, затрагивает самые неожиданные сферы, распространяется воздушно-капельным путем, молниеносно захватывая огромные территории. Подобно биологическому виду с быстрой сменой поколений, современное искусство обладает способностью к стремительной адаптации и очень скоро обходит все разрабатываемые против него защитные средства. Это столь же легко приспосабливающийся организм, как вирус или бактерия. Сила искусства ослабляет социальный организм, а потому приходящие вслед за ним заболевания с легкостью проникают сквозь разрушенную иммунную систему. Консервативные критики предупреждали нас об этом с «самого начала» и много раз — проблема лишь в идеологических позициях, с которых они выступали. Сегодня вовсе не клеветой злопыхателей, но горькой истиной представляется тот факт, что в паре с искусством, иногда выглядывая из-за его плеча, а иногда и просто под ручку с ним, идут государственные и бизнес-структуры. Искусство оказывается тараном или отмычкой, благодаря которым эти структуры получают возможность вмешаться в работу той или иной организации, в жизнь социальных и локальных групп. Культурная индустрия не просто становится проводником глобальных неолиберальных процессов посредством бесконечных биеннале, фестивалей, музеев и арт-центров, но и непрестанно выискивает все новые области — географические, социальные и экзистенциальные, — которые до сих пор счастливо жили без искусства.

Процессы глобализации захватывают специфические, национальные территории, проникают в «отсталые», устаревшие отрасли, сферы, находящиеся как бы в забытьи, лежащие в полусне, не затронутые модернизацией и саморефлексией. Эти процессы могут быть — или по меньшей мере казаться — конструктивными, полезными, прогрессивными или эффективными, но при этом они вызывают одинаковое неприятие как в консервативном, так и в радикальном лагере. Универсализированное, включенное в процессы глобализации место, каким является художественная институция, представляет собой пространство, где разворачивается безудержный, безостановочный культурный обмен — то, что называется глобальным художественным процессом. Мировая сеть институций — система резервуаров подобного обмена, приносящего своим субъектам удовлетворение уже в силу того, что осуществляется бесперебойное и ритмичное производство «нормального», универсального культурного продукта и такое же бесперебойное и нормированное его перераспределение. В прежние времена этот продукт мог быть обозначен как знание или искусство, но теперь он сводится к лишенной самодостаточности субстанции, предназначенной только и исключительно для циркуляции по канализационной системе институций и для заполнения ее временных и пространственных ячеек. С точки зрения либерала такой художественно-информационный обмен может казаться признаком здоровья, нормальным кровотоком в системе сосудов — но можем ли мы быть уверены, что эта сеть действительно качает кровь? Кажется, она выстроена лишь для удовлетворения того самого либерального вкуса. Консерваторам же и радикалам она неприятна в равной степени. Тотальность этой нормализующей циркуляции заставляет их метаться в поисках спасительной альтернативы. Культурно-художественный обмен должен быть остановлен во что бы то ни стало — но как и, главное, где от него укрыться?

Консервативные пути решения этого вопроса были намечены еще славянофилами. Консерватор ищет укрытия в национальном и специфическом: его прибежищем становится лубочный образ деревни с деревянной избой, а набор требований к существующему порядку не простирается дальше неприкосновенности исторических фасадов особняков и консервации традиционных элементов в общественном укладе. Естественно, этот гротескный путь охранительства и спецификации нам чужд. Но все же мы намерены отыскать то особое, неглобализованное место, в котором не происходит «здорового» неолиберального обмена контентом, но которое вместе с тем подключено к системе подлинных, «не контентных» (то есть не сводимых к функциональной субстанции чистого обмена) знаний и искусств — чего ни об избе, ни об аутентичных фасадах, ни о косных традиционных структурах сказать нельзя.

В поиске такого места нас подстерегают уже известные опасности. Мы знаем, что процессы институционализации сопровождаются и уравновешиваются процессами деинституционализации. Параллельно с ро стом институций появляются неинституциональные инициативы: artist-run spaces, квартирники, сквоты, временные выставки на базе специализированных музеев, некоммерческие проекты всех сортов, паразитарно-авантюристские интервенции, параллельные медиа и другие формы — новые названия возникают каждый год. В них можно видеть спасение (неинституциональные инициативы стали на некоторое время настоящей религией, вокруг только о них и говорили; впрочем, дискуссии об их полезности уже успели порядком всем надоесть, приобретя какой-то неуловимо ханжеский привкус), а можно — придаток институциональной системы, всегда готовый стать ее полноценным элементом. Неинституциональные инициативы против своей воли становятся буферной зоной, смягчающей сотрясения и противоречия внутри «нормально функционирующей» системы. Такие формы организации выглядят источником своего рода резервной армии труда — «безработные» художники всегда готовы заполнить пустоты или пробить застои, возникающие в обменных системах оттого, что большие проекты «забронзовели», стали неэффективными или, что еще хуже, сбились с ритма. Мы знаем, чем это заканчивается — в итоге любое альтернативное место апроприируется системой, таково уж ее свойство. Перед нами, как и перед многими до нас, встает задача обойти систему — но теперь мы ясно видим, что просто начать действовать вне ее существующих границ недостаточно.

Итак, где мы можем обнаружить пресловутое неглобализованное место, соответствующее перечисленным выше критериям? Мы считаем, что нашим требованиям наилучшим образом удовлетворяют остаточные структуры старых проектов, в которых велась планомерная просветительская работа. Возьмем два таких места: Российскую государственную библиотеку (известную как Библиотека им. В.И. Ленина) и московский Ботанический сад. Безусловно, они связаны со знанием и обменом. Но в обоих случаях этот обмен не вполне полноценен: во-первых, он частичен, а во-вторых — застопорился, то есть перестал осуществ ляться сколько-нибудь слаженно. Каждый, кто посещал Ленинскую библиотеку, знает, что, несмотря на масштаб и претензию на универсальность, функционирование ее крайне ограниченно, более того — неполноценно. Центральная библиотека страны не соответствует новейшим требованиям, предъявляемым к подобным организациям и просто не может называться современной. В первую очередь, это касается ее фондов. Набор книг крайне фрагментарен и представляет собой идеальное воплощение нехватки, которой по необходимости заражена любая претендующая на тотальность система знания. И именно эта неполноценность, обусловленная историческими условиями, в которых пополнялись и пополняются ее фонды, не позволяет содержимому библиотеки стать универсальным контентом.

Вторая причина, определяющая несовременность библиотеки, — это те, кто является ее субъектом, читателем, но вместе с тем никогда не становится потребителем. Не менее трети читателей, годами посещающих библиотеку, составляют люди психотического, шизоидного плана, ветхие сталинисты и эротоманы, откровенные сумасшедшие, просто старики, для которых посещение библиотеки остается последним способом легитимной социализации. Они погружены в свои дела, часто сводящиеся просто к яростному переписыванию на пожелтевшие листы из купленных еще в начале 80-х бумажных пачек неких сведений. Но нередко эти люди провоцируют мелкие конфликты, переходя в споре на личности, отвлекают пришедших «по делу» читателей — короче говоря, создают и подпитывают атмосферу, противоположную той, которую можно было бы назвать комфортной. Что нас интересует, так это их принципиальная исключенность из невротического либерального обмена актуальным знанием. Библиотека как бывший просвещенческий проект сегодня представ ляет собой резервуар остановленного, частичного знания. К нему можно подключиться, но те отношения, в которые субъект может вступить с его содержимым, в любом случае будут не отношениями потребителя и контента. Забавным образом ту же модель повторяет Ботанический сад в Москве, пр званный быть полным собранием всех существующих растений — но в силу климатических условий он является таковым только частично, в особенности зимой. Собственно, придя в московский Ботанический сад, вы увидите не разнообразие флоры со всех концов света, а лишь скудную выборку, к тому же присыпанную снегом. Как писал замечательный обэриут Олейников: «В ботанический сад приходил, ничего не увидел в саду». Это еще один уникальный меланхолический заповедник неудавшегося универсализма.

Мы не первые обращаем внимание на такие места. Обломки советской культурно-просветительской системы и раньше привлекали внимание художников, критиков и прочих наблюдательных и чувствительных граждан. Вспомните хотя бы, какой мощный энергетический заряд получил Андрей Монастырский от ВДНХ, как в 90-е устраивались выставки то в Бутырках, то в Сандунах, как сейчас молодые художники осваивают территории постсоветских нехудожественных музеев второго ряда. Но мы не предлагаем интегрировать выявленные нами места остановленного обмена в дивный новый мир через включение в систему современного искусства. Как раз напротив: боже упаси сделать там выставку! Отнеситесь к этим местам как к заповедникам. Их не следует ни встраивать, ни разрушать, ни придавать им рефлексивный импульс — даже сделав там некоммерческий образовательный проект, вы поступите неэтично и неэкологично. Мы выдвигаем новое предложение: подобные места следует «иметь в виду». Это не просто словосочетание, это новый термин, ментальный план, который мы хотим не столько внедрить в теоретический оборот, сколько связать с практикой. «Иметь в виду» — новый вариант и путь институциональной критики. Можно находиться не только внутри или вне институций. Такая «материа листическая» институциональная методология является диалектичной и в итоге ведет к институционализации ранее неинституционализованного. Только введя ментальный план заповедного, неинституционализованного места, просвещенческий план остановленного обмена — очага частичного, неполноценного, необмениваемого знания,— мы наконец сделаем шаг в сторону нового отношения к системе «мест», в которых обитает искусство.

«Иметь в виду» не означает постоянно думать о каком-либо месте, но напротив — не помнить о нем, а столкнувшись внезапно, относиться с должным почтением и сохранять дистанцию. «Иметь в виду» значит соблюсти такт, быть по отношению к неглобализованному месту, скажем так, политкорректным гражданином, а всю свою страстность и инструментализирующую способность оставить для людей и, не будем забывать, для искусства. Чтобы закрепить такое поведение, мы полагаем необходимым говорить об институциональной критике в ключе позволительных/непозволительных практик. Деятели современного искусства, будь то художники, кураторы или слишком разыгравшиеся арт-менеджеры, склонны искать все новые и новые области применения своей неуемной изобретательности. Именно такая их активность, вполне понятная и экономически обусловленная, должна не просто стать нежелательной — ее нужно осудить. Особенно это верно в отношении тех беззащитных мест, чью неприкосновенность мы отстаивали выше.

Да, эти меланхолические заповедники — замкнутые экологические ниши, убежища для отверженных, для тех редких видов, которые в условиях «нормализованного обмена» подвержены стремительному вымиранию. Это старики, псориатики и шизоиды — те, кто никогда не зайдет в «Зал для докторов наук, профессоров и академиков»; те, кто скитается между стеллажами каталогов и общим читальным залом, в часы проветривания спускаясь в подвальную столовую, чтобы съесть принесенный из дома сырок; те, кто приходит к девяти утра и уходит в восемь вечера, потому что единственное дело в их жизни — переписывать на листы А4 данные из источников, отобранных из тысяч других неведомым нам способом. Определенно, искусство должно внутренне стремиться к ним, в этот заповедник, но одновременно — категорически ограничивать себя в этом желании. Имея такое место в виду, искусство должно накладывать строгий запрет, практически табу, на его интеграцию.

Должны быть сохранены места, которые, несмотря на свою так ценимую сегодня «неэкзотизирующую оригинальность», свою центральность и привлекательность для художественного освоения, останутся институционально нетронутыми. Ведь поистине поразительно, что Библиотека им. В.И. Ленина со своей великолепной колоннадой по сей день существует под кремлевской стеной — никто бы не удивился, если бы вслед за некоторыми своими фондами она целиком переехала в Химки. И точно так же поразительно, что среди оргии точечной застройки нетронутым остается Ботанический сад — унылейший островок, в котором нет ничего, что можно было бы назвать привлекательным или интересным. Если вам вздумается сделать тут проект, пусть самый сухой и наукообразный, включить эти места в такую, казалось бы, живительную рефлексию об их сущности, их истории, настоящем и будущем, модернизировать их или, не дай бог, реактуализовать их потенциал — остановитесь, пока не поздно, и впредь запретите себе так делать! Проведите там день, напишите о них текст. Имейте их в виду.