Французская философия nächtraglich

Внешне все выглядит буднично и уютно. Мама по-прежнему моет раму. Витя читает Бодрийара. Вадик штудирует Лакана. Толик — Гваттари и Делеза. Даже присмиревший сорванец Саша слюнявит непослушным пальцем Фуко.

Запоздалое открытие галльских кумиров породило фигуру отечественного философического жреца (Подорога) или даже божка (Рыклин), в крайнем случае талмудического старого пердуна (Илья Ильин), которые якобы призваны объяснить за стадию зеркала и за шизоанализ в то время, когда культурная Европа живет уже совсем другим.

Кстати, недурно бы узнать, чем же она живет? Но мы этого не знаем и не хотим знать. Никакой Европы нет. Тело без органов есть, а Европы нету. И мы твердим, как попугаи, что войны в Персидском заливе не было, что бессознательное — это дискурс Другого, буржуазия — класс, который не хочет быть названным, а безумие — прорыв в истину без всякой возможности в ней удержаться.

(«А ваш Лакан — просто параноик», — сказала кому-то Мелони Кляйн еще в конце 1930-х годов.)

 

Судьба кумиров

Но ведь у нас есть или по крайней мере были свои отечественные кумиры Куда же они делись? Да кто куда. Ю. М. Лотман поступил с несвойственной ему мудростью как толстовский Кутузов, он просто умер, когда понял, что миссия его окончена. Лотман умер. Ему теперь лучше, чем нам. Лотман умер, но тело его живет. О, какое количество томов Лотмана издано через пять лет после его смерти! И как издано.

Не будем называть имен, но в одном из таких томов известный филолог, друг покойного, встретил в мемуарном контексте атрибутированное стихотворение и высказал смелую гипотезу, что стихотворение принадлежит самому Лотману. Другой, более продвинутый филолог определил, что стихотворение это принадлежит перу довольно известного русского поэта, справляющего к тому же в 1999-м году свой 200-летний юбилей. Да, неопознанный объект принадлежал Пушкину. Эта история, увы, вполне парадигматична. И, вторя лозунгам зюгашников о том, какая при советской власти была вкусная колбаса, вспомним, какие при Советской власти были комментарии!

Но некоторые, впрочем, еще живы. Они уехали в Америку. Каждое лето приезжают к нам на дачу, скучают (а как же!), издают в Москве книги (хорошие, между прочим, книги) и достойно уезжают обратно в Америку.

Тела без органов уезжают в Америку, а мы остаемся на даче. Читать Лакана.

Исключение, как всегда, составляет В. Н. Топоров, который по-прежнему проделывает лишь привычный путь из дома до Библиотеки имени Ленина и обратно. За истекшие 10 лет, которые мы называем 90-ми годами, Топоров опубликовал более дюжины книг, и количество позиций в его личной библиографии неуклонно приближается к двум тысячам.

Но это гигант-одиночка.

Вообще же никакой семиотики уже давно нет. «Труды по знаковым системам» не издаются и даже, что печально, не переиздаются. Почему умерла семиотика? Отчасти естественной смертью. Отчасти ее погубил постмодерн. Приезд Умберто Эко весной прошлого года показал, что на Западе ситуация не лучше и не хуже.

 

Издательские гранты

Я-то вообще больше люблю новых русских — ларьки, баунти, твинпикерсы, джин с тоником, пиво «Миллер» с отвинчивающейся крышкой, Александру Маринину, Монику Левински, грубую роскошь первого брынцаловского особняка в дачном поселке Серебрянка, где на стене, что хорошо видно, когда проходишь мимо и поневоле заглядываешь в окно, висит картина Репина «Запорожцы пишут письмо турецкому султану».

И встает для меня очень нелегкий вопрос — издавать ли на гранты заведомо хорошие книги, с тем чтобы они заведомо доходили до читателя на 30%, или издавать книги на живые деньги с риском прогореть, но тогда они точно дойдут до читателя, потому что издатель, боясь-таки прогореть, будет тщательно отслеживать реализацию книги, и если книга окажется успешной, то он ее переиздаст и получит прибыль без всяких грантов.

Мне всегда казалось, что гранты — большое зло для отечественной культуры. Грант, полученный от РГНФ, это вообще элемент лишь символического обмена, означающий, что ты победил в интеллектуальном соцсоревновании. Грант, полученный в Фонде Сороса, более серьезен, но все равно по большому счету получен на халяву. Я не видел ни одного полноценного интеллектуального продукта, полученного в результате реализации соровского гранта. Может быть, некоторое исключение составляют переводы, за которые авторам все равно из какого кармана получать гонорары, но сейчас я говорю не о переводчиках, а об издателях. Издатель, который живет исключительно на гранты, в очень малой степени заботится о реализации своей книги, потому что в принципе ни копейки из своего кармана на эту книгу не потратил. В результате книга оседает в Москве. Небольшая часть тиража -уже благодаря частным дилерам -попадает в Петербург и Киев, а провинция, включая такие образованные хотя бы в прошлом города, как, например, Петрозаводск или Красноярск, сидят без книг.

Книги, субсидируемые частными лицами (случай «НЛО»), как ни странно, чаще оказываются удачнее, потому что их издание отражает пристрастия не безличной институции с ее экспертными советами и директорами, а пристрастия частного лица Иры Прохоровой. Так появилась на свет замечательная книга Бориса Гаспарова «Лингвистика языкового существования». Только по прихоти частного лица можно было затеять такой безумный проект, как собрание из трех книг Ивана Ермакова, русского литературоведа-фрейдиста, которого 80 лет подряд пинали все кому не лень и который оказался чем-то вроде литературоведческого Марра. Марр, как известно, предсказал структуру генетического кода, Ермаков, как оказалось, — некоторые ключевые положения стуктурного психоанализа Лакана. Вообще, конечно, это случайность. Издатели не понимали, что они издавали. Но сам факт переоценки кумиров отечественной науки прошлого не случаен. И Ермаков здесь встает в один ряд с такими фигурами, как Бахтин, Эйзенштейн, Марр, отношение к которым становится все менее однозначным. Так, Бахтина, например, считается хорошим тоном ругать за то, что все, что он написал, либо сдуто у немцев, либо вообще глупость и дилетантизм. Акции Марра, наоборот, высоко поднялись. Его модно хвалить, но никто пока не берет на себя смелость и труд для начала его переиздать хоть в каком-то количестве. Так что Марр у нас тоже пока без органов. Относительно Эйзенштейна мнения в ходу диаметрально противоположные: 1) певец тоталитаризма — на самом деле «ничего собой не представляет»; 2) борец с тоталитаризмом — на самом деле гениальный режиссер. И с тем, и с другим трудно не согласиться.

 

Случайность переводов

Вдруг магазины покрываются, как саранчой, бесконечными томами Юнга. Фрейд между тем скромно ютится рядом с Марининой и пособием по безопасному сексу. Где-то, скажем, в Тюмени, вдруг начинают бешено переводить Витгенштейна. А в это время одновременно в Воркуте и Пензе выходят два совершенно разных и, разумеется, одинаково никуда не годных перевода, по правде говоря, давно уже никому не нужной книги Ломброзо «Гениальность и помешательство». Ира Прохорова задумывает странный проект переиздать все книги профессора Ермакова в одном томе, но предисловие поручает писать Саше Эткинду, который эти книги листал давно и невнимательно. Комментарии составлены коряво и халтурно. Между тем именно советская академическая филология славилась комментированием высшего пилотажа, взять хотя бы такие шедевры, как академический 30-томник Достоевского или так называемый ПИЛК (Поэтика. История литературы. Кино) Ю. Н. Тынянова 1977 года. В брежневское время книги были событием, но их было мало. Сейчас книг очень много, но они не только перестали быть событием, они, хуже того, постепенно перестают быть книгами.

 

Компьютеры, Интернет и уничтожение истории

Компьютер не оставляет следа текста, его черновика, невозможна текстология компьютерного дискурса, а стало быть, невозможна реконструкция истории создания произведения. Это определенным образом соответствует феномену исчезновения истории в эпоху постмодернизма.

Говорят, что электронная почта устраняет недостаток обыкновенной почты — запаздывание информации на большое время. Но совершенно не очевидно, что это запаздывание является недостатком обычного эпистолярного поведения, хотя она безусловно является его особенностью. Разве является недостатком писем Пушкина то, что они написаны 180 лет назад? Скорее наоборот, это является их достоинством. Поскольку в культуре время движется по-другому, чем в природе, тексты с течением времени наращивают информацию, а не теряют ее. Так же и с письмами. За те две недели, что письмо идет из Нью-Йорка в Москву, в культурном сознании адресата и адресанта накапливается дополнительная информация о мире и о себе. Поэтому чем старее письмо, тем оно информативнее. Таким образом, если компьютерное письмо уничтожает историю, то электронная почта уничтожает культурное время. От того, сумеет ли она противопоставить ему нечто другое, столь же важное и фундаментальное, зависит, считать ли ее благом или злом для культуры. Пока что для фундаментальной культуры она является безусловным злом, поскольку резко уменьшилось количество обыкновенных писем. И то, что e-mail делает со временем, Интернет делает с пространством — он уничтожает культурное пространство. Считается, что это плохо, что какую-то книгу невозможно прочитать, если ее нет в Москве. В недалеком будущем, говорят пропагандисты Интернета, любую книгу можно будет достать, не выходя из комнаты и не выключая компьютера. Но давайте вспомним столь ненавистную нам историю и зададимся вопросом, является ли скорость распространения информации таким безусловным позитивным феноменом. Очевидно, что это не так. Когда паломники шли к святым местам, они никогда не садились на лошадь, они шли пешком, чтобы по дороге не спеша внимательнее вглядеться в свою душу, чтобы предстать перед святым местом с очищенной душой. В этом смысле — чем дальше и медленнее — тем лучше. Когда монах переписывал книгу годами, он получал от этого очень важную дополнительную информацию. Мне этот опыт хорошо знаком, поскольку я сам однажды переписал от руки «Логико-философский трактат» Витгенштейна.

Представьте себе полное собрание сочинений Достоевского, записанное на CD. Это очень экономно. Да и зрение в конце концов совершит какой-то мутационный скачок, приспосабливаясь к монитору компьютера. В крайнем случае можно распечатать небольшой фрагмент «Идиота», хотя уже в такой ситуации и не вполне понятно, зачем.

 

«Молодые ученые»

Ученые, которые не уехали за границу и остались в старых академических институтах, с одной стороны, воплощают в себе позитивную в этом смысле связь времен, осуществляют преемственность с 1980-ми годами, но, с другой стороны, именно благодаря этому они потихоньку стагнируют. Академики заняты в основном подготовкой к печати своих избранных работ. (Собрания сочинений удостоился пока только Ю. М. Лотман, посмертно.) «Молодые ученые», то есть сорокалетние, уставшие от жизни мужчины и женщины срочно защищают докторские диссертации, в глубине души понимая, что этим уже ничего не поправишь: наука в том понимании, в котором она еще существовала 10 лет назад, умирает, во всяком случае, перестает быть значимой и престижной. Характерной чертой для этого поколения академических ученых является жесткий протест против междисциплинарности, сознательное превращение себя в «специалиста» в качестве защитной реакции против всего на свете: инфляция, Чубайс, война в Югославии — мне это все равно, я ученый, мой мир вечен. И действительно вечен. Возможно, именно эти труженики обеспечат переход к будущему, которое не за горами. Хотя их труд будет восприниматься как коллективный и анонимный. «Ни сказок о них не расскажут, ни песен о них не споют». Интеллектуальная жизнь в большей степени теплится вокруг интеллектуальных журналов («ХЖ», «Логос») и издательств («Ad Marginem», «Дом интеллектуальной книги» (бывш. «Гнозис»). Это понятно. Бесцензурность — то безусловно новое и позитивное, что дала перестройка, — действует не только в средствах массовых коммуникаций, но и в фундаментальной деятельности. Можно перевести, написать и издать любую книгу или статью, и это, разумеется, хорошо — с одной оговоркой, что не очень хорошо, что «любую».

Особенно это касается того, что в этом плане творится в Интернете — интеллектуальный инфантилизм, беспредельная амбициозность, бестолковость, пиратство, просто откровенный идиотизм. По всей видимости, Интернет выполняет сейчас функцию, которую раньше выполнял советский забор, при виде которого невозможно было удержаться от того, чтобы не написать заветные три буквы.

 

Посттриллер

Посттриллер — это фильм, построенный по законам компьютерного мышления. Наиболее яркий (то есть, собственно, яркость здесь создается скорее за счет блеклости) пример посттриллера — сериал «Ее звали Никита». Основное отличие посттриллера от обыкновенного триллера заключается в том, что здесь нет привычных для массового кино динамизма, аффектов, традиционной автомобильной погони и стереотипного сексуального общения главных героев. Главным героем посттриллера является компьютер. Когда герои идут на дело — брать группу террористов, например, — то за каждым их шагом с диспетчерского пункта следит мужик с компьютером и говорит им, куда входить, в кого стрелять, в какую машину садиться и т. д. Поэтому двигаются герои медленно и вяло, как отмороженные, на лицах у них написана «нулевая степень письма», ходят они в основном пешком, от сексуальных контактов преимущественно отказываются — слишком много работы. В общем, все то же тело без органов.

 

Где достать органы?

Не знаю.