Выпуск: №105 2018
Вступление
КомиксБез рубрики
Манифест утопического профсоюза безработныхНаталья Першина-ЯкиманскаяДиагнозы
Диалектика нигилизмаБорис ГройсТеории
Квир-экологияТимоти МортонТекст художника
Киберфеминизм: тела, сети, интерфейсыЛика КареваПубликации
Из истории киберфеминизма 1990-х: сетевой журнал. Виртуальная анатомияАлла МитрофановаРефлексии
Трансформировать знаниеАлександра ШестаковаАнализы
Восстание вещей: о феминистском искусствеАнна НижникМанифесты
Добро Пожаловать В Кукольный Дом!Ульяна БыченковаТенденции
Трансинтервенции в век постгуманизма: искусство Пола Б. Пресьядо и Хайме дель ВаляТереза М. ВиларoсТеории
Концепты, сдающиеся материальности и реальномуКатерина КолозоваСитуации
Тело, лингвистическая сущностьАнна КозонинаТеории
Архитектура порно: музей, городские отбросы и мужские кинозалыПол Б. ПресьядоСитуации
Репрезентация образа секс-работницы в работах художниц 2010-х годовИльмира БолотянТекст художника
Здесь, там и везде: межпространство как пародия на образ действияКатрин НенашеваКонцепты
Прозрачные стены языкаОльга БронниковаОпыты
Более странно, чем можно принять?Павел МитенкоРеплики
О пятом значении шкафаВиктор Агамов-ТупицынОбзоры
Зачем сегодня нужны фейк-ньюз?Марыся ПророковаВыставки
Машины слепотыАндрей ФоменкоВыставки
Собачья верностьЕлена Конюшихина
Союз выздоравливающих «Марафон признаний», 2016. Документация перформанса 21 июня 2016 в цент-ре Красный. Фото: София Пигалова
Павел Митенко. Родился в 1977 году в Жуковском. Исследователь, художник, активист. Аспирант в Государственном академическом университете гуманитарных наук, где пишет диссертацию о московском акционизме. Участник трансдисциплинарной инициативы Союз выздоравливающих. Живет в Москве.
В этом тексте я намерен остранить партитуру российского политического дискурса, в которой смешаны представления об идентичности и единичности, правах человека и революционности, эссенциализме и перформативности. Акцентировать в полифонии угнетенных одну тему, хотя и отличающуюся негромкостью исполнения, но не менее важную для звучания хора: тему, заданную идентичностью, скроенной из материализованной фикции, которую Мишель Фуко раскрыл за словом «безумие». Затем помыслить меньшинство, именованное этой фиктивной идентичностью и, наконец, политику этого меньшинства среди других политик меньшинств — политику, начинающуюся с чистой негативности.
Я обращусь к опыту Союза выздоравливающих, реализуя исследовательскую позицию «наблюдающего участия», разрабатываемую в современных социальных науках[1]. Представление об этой позиции дает фигура активиста, делающего пометки и размышляющего в перерывах между акциями и собраниями, цель исследования которого связана с целью движения. Союз выздоравливающих состоял из нижегородских и московских лечащихся, художников, критиков, исследователей, активистов, психиатров, которые задействовали активистские, исследовательские и художественные стратегии, чтобы осуществить перформансы упомянутого негативного меньшинства[2]. Как проблемы современной политики влияют на артикуляцию этого опыта и как переопределяются благодаря ему?

в Нижнем Новгороде. Фото: Егор Софронов
Чтобы реализовать этот взаимообмен между общими проблемами и локальным опытом, определим основные понятия, осуществляющие их связь. Если понимать меньшинство как термин, отсылающий к атрибутам (гомосексуал, черный, рабочий…), лишенным социального престижа, и тем, кого общество наделяет этими атрибутами, то меньшинство «безумцев» является наименьшим. Во-первых, само называние кого-то «безумцем» является ничем иным, как перформативным актом, производящим исключенного. Потому что за этим атрибутом не скрывается никаких общих для всех «безумцев» позитивных свойств, например, определенного сексуального поведения, цвета кожи или положения внутри трудовых отношений. Во-вторых, определение этого меньшинства, совпадая с актом исключения, производит нечто вроде чистого меньшинства, меньшинства как такового, являющегося в этом смысле парадигмальным: «безумный» всегда значит — исключенный, но и любой исключенный всегда отчасти безумен. В-третьих, предельность исключения этого меньшинства продолжается в радикальном отлучении его от власти: мы без труда можем представить коллектив, управляемый гомосексуалом, мигрантом или рабочим, но едва ли — тем, кого считают сумасшедшим[3]. Наконец, радикальность его лишений в правовом поле, согласно исследованию, которое правозащитник Сергей Шимоволос провел в нижегородских психиатрических учреждениях, заключается не только в лишении прав или их нарушении, но в неразличимости для права, потому что часто за соблюдением прав этого меньшинства никто не следит[4]. Итак, меньшинство «безумцев» — я использую это слово не потому, что считаю его допустимым, но потому что его дискриминирующая недопустимость инициирует этот текст — является наименьшим из меньшинств[5].
Призрачная идентичность
Если слово «безумие» ни к чему не отсылает, кроме производимого им же самим отказа в разумности, как умозрительно создаваемая им отрицательная общность может стать политически различимой? Абстрактные сомнения в воспринимаемости этого меньшинства отчасти снимают его ощутимые появления, например, те, которые инициировал Союз выздоравливающих.
В сентябре 2015 года несколько десятков человек собрались перед входом на территорию Нижегородской психиатрической клиники № 1, чтобы услышать голоса ее пациентов. Запись транслировалась в радионаушники, позволяя слушателям-участникам-манифестантам свободно передвигаться. Записанные истории пациентов состояли из ответов на вопросы о том, как они воспринимают свое общественное положение, отношение с медицинскими учреждениями и социальным окружением, и из их импровизированных высказываний. Декорациями происходящему послужили забор больницы и отдаленный вид громадин ее серых бетонных корпусов. Находясь у ворот, на границе территории лишения и ординарной городской среды, участники акцентировали драматизм этого разделения, неявный в повседневности, но фоном непрестанно преследующий тех, кто часто не имеет работы, друзей, сексуальных партнеров и чья жизнь проходит либо в стенах больницы, либо в дневном стационаре при ней, или в кругу семьи[6]. Другое появление произошло в городском парке. Та же публика собралась на марафон признаний, чтобы публично рассказать об опыте, переживать который считается ненормальным. Нужно было вспомнить этот опыт до медикализации, до маркирования «ненормальным» и разделить в разговоре с другими[7]. Третьим событием стала перформативная конференция, на которой академические доклады сочетались с перформансами, сдвигая границу дисциплин и формата нормальной науки. Среди участников всех этих событий были и те, чьи голоса звучали у ворот клиники, другие лечащиеся, нижегородская публика, девушка, случайно присоединившаяся к нам в городском парке.
Эти перформансы реабилитировали речь и публичные появления тех, кого называют «сумасшедшими», превращая в изгоев. С тех пор как этому отторжению обеспечено внимание и в нем ищут смысл, основанная на нем идентичность показывает свой призрачный характер. Этот сдвиг, перефразируя Маркса, можно назвать превращением меньшинства в себе в меньшинство для себя. Оно обретает позитивность благодаря тому, что составляющие его существа принимают это имя на себя, благодаря самому этому принятию. Эта позитивность заключается в осознании общности социального несуществования, точнее, существования в качестве несуществующего, общности положения, которое это существование занимает в обществе. Коллективные появления этой общности, сопутствующие этому осознанию, обеспечивают предельному меньшинству толику внешнего признания и, значит, меняют его существование, делая различимым в качестве политического.
Больная наука
Если обычно политика квира утверждает отклонение от нормы сексуальности, то в психиатрическом контексте оператор нормы/ненормальности принимает значение здоровья/болезни, что подталкивает к вопросу: допустимо ли утверждение болезни, следующее из такой политики?
Понятие психической болезни, совпадая с исключением, приобретает биополитическое звучание. Это требует обратить пристальное внимание на институционально-дискурсивно-технологический диспозитив, производящий фикцию «безумия» в качестве существующей и подкрепляющий ее отрицательное существование рядом материальных практик. Лечивший еще в советскую эпоху доктор Игорь Софронов, работающий в Нижегородской клинике № 1, дал красноречивую иллюстрацию существования этой материализованной фикции. Он рассказал, что советские психиатры действительно не могли отличить диссидента от нуждающегося в психиатрической помощи. Предельность нашего меньшинства помогает различить насилие и дискриминацию, соседствующие с диагностикой и помощью, а иногда полностью подменяющие их.

Документация перформанса 24 июня 2016. Фото: София Пигалова
Согласно убеждению доктора Софронова, у нас нет оснований говорить о болезни. Он считает: то, что называют безумием, не отвечает ни одному из соответствующих критериев. Мы не знаем, когда оно начинается и когда заканчивается; где именно оно располагается в теле; нам неизвестны его источники; и мы еще не нашли от него лекарства. Эти и другие соображения привели его к заключению, что ментальные особенности формируются социально, преимущественно в раннем возрасте и под воздействием семьи. Возьмем на вооружение эту позицию, чтобы сделать возможные из нее выводы о социальном аспекте проблемы.
Каким же в таком случае должно быть лечение? Ответ Софронова на этот вопрос в парадоксальности не уступает его определению этой мнимой болезни. Он считает, что даже в подростковом возрасте и тем более у взрослых вылечить ее невозможно. Но пользуясь своим мастерством, которое он называет искусством и которое в том числе состоит в совместном чтении с лечащимися художественной литературы, он регулярно в приемное время стремится совершить это невозможное. Согласно высказыванию участника Союза выздоравливающих психиатра Дмитрия Фролова, теоретическая психиатрия почти не связана с практической: лекарства подбираются методом проб и ошибок. Иначе говоря, лечение случайно.
Что, если психиатрия действительно больна, в отличие от своих пациентов? Иногда она может существенно облегчить положение лечащегося даже на длительном промежутке времени, но в целом производит значительно больше болезни (диагнозов), чем выздоровления. Кто-то должен основательно квирнуть эту больную науку, лишив многих представлений о норме, чтобы позволить ей выздороветь. Пока же политический и теоретический уход от стигмы уже становится одним из путей выздоровления.
Как мы занимались коммунизмом
Поскольку наша проблема формируется биополитически, ее перформативное решение начинается с вопроса выздоровления, неразрывно связанного с политикой, формируя процесс выздоровления-освобождения.
Как мы видели, внешний психиатрический дискурс не способен дать ответ на вопрос о здоровье. Тогда поищем его в интроспекции? Действительно, было бы упрощением представить вещи так, как будто единственная проблема заключается в стигме, наложенной психиатрическими институциями. Исключенный может исключать себя сам — и еще до того, как покинет лоно семьи. Его состояния бывают невыносимы не только для окружающих, но для него самого, как и окружающие могут быть для него невыносимы. Но это не значит, что внутреннее чувство здоровья является достоверным: именно в случае психических особенностей интроспективное переживание счастья может свидетельствовать о противоположном.
Персонал стационара в этом вопросе при держивается критерия социализации: «пациент» выздоравливает, когда создает свою семью и находит работу. Этот подход избавлен от эссенциализации болезни, но даже если он хорош в качестве практического ориентира, то едва ли достаточен в качестве ориентира интеллектуального. Если лечащийся и научится выполнять требования, предъявляемые к социальным взаимодействиям, может статься, что важная часть его самого, его отклонение, его квир останется не принятым обществом. Можно ли считать выздоровлением интернализированную стигму?
Более точно определяет проблему наблюдение участницы Союза Натальи Никуленковой — это проблема коммуникации. Но если, исходя из ее замечания, выздоровление есть успех коммуникации, то оно может быть осуществлено только за пределами как маленького общества семьи, расстроившей эту коммуникацию, так и большого общества, готового принять это расстройство только в качестве отвергнутого, то есть скрываемого, медикализированного и/или заключенного. В Нижнем Новгороде Союзу выздоравливающих удалось развернуть небольшую сеть интенсивного взаимодействия за пределами общественных институтов.
Это уже упомянутый дневной стационар при Нижегородской психиатрической больнице № 1, приоткрывший нам дверь в пугающую зону сегрегации. Он занимает пограничное положение в психиатрическом диспозитиве, поскольку стремится предотвратить попадание или возвращение лечащихся в больницу. В стационар приходят добровольно: чтобы посещать врача, заниматься арт-терапией, обедать, найти друзей, а иногда и супругов. Как и для лечащихся, для нас он послужил переходом между миром «здоровья» и миром психиатрии, где каждый становился причастным к обоим из них. Некоторые работники стационара сами являются лечащимися (что не является исключением в психиатрических институциях), некоторые разделяют антипсихиатрические взгляды, многие были открыты и дружелюбны к нам, и я благодарен им за содействие и чрезвычайно содержательные беседы. Благодаря персоналу мы получили возможность бывать в стационаре, частично войти в среду лечащихся и действовать вместе с ними.
Мы устроили нечто среднее между штабом, культурным центром, протестным лагерем и коммуной в квартире, доступной нам благодаря нижегородским участникам Союза и, в первую очередь, Анастасии Дмитриевской и Евгении Сусловой. Помню огромную общую комнату, где мы устраивали дискуссии, танцевальные и музыкальные импровизации; комнату с выходом на крышу, на которой мы иногда пели по ночам. Кухню, где мы устраивали ассамблеи и где одна из посетительниц стационара впервые в жизни готовила себе завтрак, получив возможность уйти из дома в ответ на давление матери. Это одно из мест нижегородского андеграунда, сформировавшегося еще в девяностых.
Мы создавали среду обобществления пространства, времени, бюджета, который вместе с другими вопросами утверждался на открытых ассамблеях[8]. Посетители стационара и Союз выздоравливающих смешивались друг с другом: то в зеленом саду стационара, то в нашей коммуне, то в деревне, на даче или на пляже. Стоит упомянуть также сотрудничество с Нижегородским обществом по правам человека, открывшим агентам Союза выздоравливающих вход в городские и областные психбольницы для проверок соблюдения прав. Результатом стала брошюра «Как соблюдать права пациентов психиатрических больниц», включающая главу об удачных антипсихиатрических экспериментах в Италии и Франции. В движении участвовали те, кто никогда не был на приеме у психиатра, и те, кто имеет психиатрический диагноз или даже лежал в больнице, работники культуры, психиатрии и те, кто не имеет регулярных занятий, безработные. Эта конфигурация мест и отношений создавала среду, где идентичности таяли.

Документация перформанса 13 сентября 2015 в Нижнем Новгороде
Наши активности в Нижнем Новгороде и Москве сильно отличалась. Если в 2015 году группа была ориентирована на взаимодействие со стационаром, работала над фестивалем в Нижнем при поддержке МедиаУдара и была равномерно распределена между двумя городами, то в 2016 году несколько нижегородских участников переехали в Москву. Отсутствие финансовой поддержки не позволяло нам продолжать поездки в Нижний. Связь со стационаром постепенно ослабла. В Москве мы взаимодействовали в основном с художественными, а не психиатрическими институциями, у нас не было ни коммуны, ни андеграунда (если он еще существует в этом городе). И хотя благодаря накопленному архиву идей и практик, а также более развитому художественному контексту в Москве нам удалось сделать яркие и артикулированные высказывания, по истечении полугода московский стиль художественной жизни вошел в резкий диссонанс с динамикой Союза, который оказался на грани распада.
Стоит описать некоторые московские перформансы, чтобы понять, о чем речь. 24 июня 2016 года около десяти человек, накрытые легкой тканью телесного цвета, вышли из Центра Красный и совершили прогулку в сторону Болотной площади. Действуя с некоторой степенью слаженности, которой требовало одновременное нахождение под тканью, они исследовали городское пространство, исходя из этих особенных условий нахождения в нем. Они просачивались сквозь приоткрытую дверь забора, отделяющего двор от улицы, располагались на парапете набережной и вступали во взаимодействие с разгоряченными алкоголем прохожими, которые ворвались под ткань в поисках новых ощущений. Такой элементарный жест обозначения границ группы артикулирует аспекты ее нахождения в городе: формирование пространства, создание границ между внутренним и внешним, проницаемость этой границы. Наконец, коллективное и неконвенциональное нахождение в публичном пространстве самим своим появлением бросает перцептивный вызов его нормативности[9]. Другое появление приняло форму конвенциональной конференции. Однако временной сдвиг — ее начало было назначено ровно на полночь — смещал весь процесс к перформативности. Вместе с этим привычные связи академической среды смещались к неформализованным связям сообщества, разделяющим не только идеи, но и психоделичность ночной науки и усталость тел, даже интимность и беззащитность их сна[10]. Наши появления оставались манифестациями меньшинства, однако его связи распадались за пределами этих кратковременных появлений.
Один из перформансов выявил противоречие, в которое входят задачи выставочной активности с задачами создания сред выздоровления-освобождения. На открытии выставки «В сети формы» мы поместили проекцию, транслируемую с камеры, установленной в соседней комнате, в которой просили желающих осуществить «Марафон признаний» вне досягаемости непосредственного взгляда зрителей. После этого события один из нижегородских лечащихся покинул Союз, поскольку его оскорбила ситуация признаний перед вернисажной публикой, пришедшей скорее для развлечения, чем соучастия в его личной истории. Хотя с точки зрения зрителя перформанс представляется мне удачным, совершаемые им овнешнение опыта, исключение непосредственной обратной реакции и соучастного пространства высказывания оказались препятствиями коммунарской тактике. Возможно, созданная нами нижегородская сеть слишком воспроизводила представления о коммуне, опирающиеся на семейное обобществление, переплетающие безответственность с нежностью, эксплуатацию с наслаждением, стирающие различия, и поэтому мы не смогли превзойти запрос на авторство и калькуляцию видимости, транслируемые художественной системой. Существование в мире искусства медиатизируется, то есть все более измеряется качеством публичных событий, благодаря которым предстает объектом для восприятия. Такое развитие в русле «онтологии видимости[11]», на которую опирается капитализм внимания в контексте распространения СМИ, лишь усиливается гипертрофированно спектакулярным российским правлением. Таким образом, ценность инфраструктурных амелиораций и коллективности, рождающих ситуацию равенства, снижается в пользу зрительского восприятия и актов репрезентации[12]. Проблема заключается не в самом опосредовании, а в том, что в результате таких обесцениваний производство продукта постепенно оказывается доминантой активности, отодвигающей другие аспекты взаимодействия, а с ними и само освобождение-выздоровление.
Описанное противоречие можно прояснить через обращение к идеям Джудит Батлер о публичной политике. Батлер, критически развивая идеи Ханны Арендт, подчеркивает связь между публичным выступлением и приватной сферой, дающей возможность публичности. Она расширяет сферу политики от акта неповиновения до всего комплекса его домашней поддержки. Дополняя Батлер, нужно сказать, что характер теневого взаимодействия определяет не только возможность, но также форму и смысл появления. Действие в контексте нижегородского андеграунда, опыт совместного проживания и коммунарского разделения пространства, вещей и идей, взаимодействие с психиатрическим учреждением создавали пространство отношений, чувствительное к нуждам лечащихся. Установленные приватно равенство и соучастие определяли форму публичных появлений, питая их своими интенсивностями. Обмен между теневой и публичной сферой и создавал полноценную среду освобождения-выздоровления. Художественная система не может восполнить отсутствие такого обмена. Поэтому без создания собственной инфраструктуры мы едва ли способны продуктивно взаимодействовать с учреждениями искусства как одним из возможных источников финансирования, рефлексии и видимости для развития психоэкологичной среды; но вместо этого неявно склоняемы к подчинению своих появлений атомизирующей и поэтому токсичной динамике неолиберального производства. Свобода создается не только в коллективном публичном акте, но и в тени.
Участие в танцевальных лабораториях, например, в ходе сотрудничества Союза с танцевальным дуэтом INEllipses (DuquesnayLavrennikov)[13], показывает новые перспективы благодаря богатству техник сближения и обобществления, которые ставят за публичными появлениями в современном танце. Это частично восполняет недостаток коммунарской инфраструктуры посреди суверенно-олигархического мегаполиса. Обмен информацией о способах лечения, врачах и клиниках может дополнить танцевальные техники тактиками самоуполномочивания и выработки низового знания, расширяющего представление о разумности, болезни и выздоровлении. Выход заключается в создании долгосрочной и регулярной сети, соединяющей взаимодействие с психиатрической институцией, хозяйственную устойчивость, образовательные практики, терапевтические усилия, политическое действие, исследование и художественный поиск.
Стратегия странности

Я хочу завершить эти размышления в отклонении от дискурса Джудит Батлер. Отвечая на поставленный Батлер вопрос о том, как странное расширяет наше представление о политическом, можно назвать несколько аспектов, вносимых в общее поле психоактивизмом[14].
Во-первых, если квир, по Батлер, утверждает в качестве области свободы сексуальность, то психоактивизм — разумность, которая появляется на сцене в сопровождении вопросов здоровья, формулируемых техниками власти и сопротивления. Значение отказа в разумности демонстрирует наблюдение, сделанное работницей стационара Анной Клюевой: часто лечащиеся считают, что их не существует. Можем ли мы сформулировать в ответ право равенства в признании разумов, очевидно, выходящее за пределы прав, гарантированных законом, как и сама демократия? Вспомним максиму Рансьера о «равенстве умов» как необходимой предпосылке эгалитарного мышления, именно она дает нам возможность продвинуть познавательные способности вперед. Однако нужно признать невыносимость некоторых состояний сознания для него самого и/или для других сознаний. Это двойное признание разумности и невыносимости некоторых состояний запускает процесс, который можно назвать выздоровлением: процесс изменения условий взаимодействия и каждой из его сторон, радикальность которого равна радикальности лишения, поражающего само осознаваемое существование.
Во-вторых, причиной убежденности в собственном несуществовании может быть не только отказ в признании сознанию, которое это существование осознает, но и следующее за этим отказом поражение базовой нужды социальных связей. В ходе размышлений о призрачной идентичности мы уже видели, что в контексте психоактивизма первичной политической способностью является признание или принятие исключенного в себе и других. (Смелость публичного выражения, выдвигаемая Ханной Арендт, идет следом.) Результатом становится появление коллективности принятия и равенства перед лицом исключения.
В-третьих, наше исследование вскрывает двухступенчатую структуру исключения: проблема производится обществом посредством института семьи, то есть скрыто и под знаком естественности, а исключение производится институционально как легитимное действие разумности. Поэтому созданная коллективность должна быть чувствительна не только ко внешним аспектам исключения, но и к тем сконструированным внутренним особенностям, которые затем вынуждают к принятию нормализованного угнетения. Важно создать и сделать доступной такую предполитическую среду, где даже после получения психиатрического диагноза и в качестве лечащегося можно высказываться и появляться, и быть принятым окружающими как равный. Где внимание к особенностям друг друга может открыть нечто уникальное, поэтому здесь важно искусство, которое, с одной стороны, обостряет чувствительность к уникальному и, с другой, утверждает равенство этой среды с другими средами. Арт-терапия в этом отношении проигрывает, поскольку имеет дело не с каждым в его единичности, а с больными в их общей отринутости и не претендует на настоящее признание. Борьба с общим угнетением начинается с сочувствия каждому участнику движения.
Наконец, идентичность. Наименьшее из меньшинств отвечает на перформативное именующее исключение перформансами самоуполномочивания. Оно замещает немую «сущность» безумия читаемыми голосами единичных тел, различимых в тисках общественных отношений. В отличие от других меньшинств, оно заявляет право не столько на признание в каком-либо качестве — мы уже видели, что некоторые из этих качеств невыносимы, а другие едва ли могут быть признаны позитивными в данной социальной конфигурации и еще должны быть сформулированы — напротив, оно заявляет о праве на радикальные изменения в общих интересах, происходящие как в работе общественных институций, так и в семейной коммунальности. Это демократическое право, превосходящее юридические права, не может быть удовлетворено до тех пор, пока существует последний «сумасшедший». Ибо это исключающее наименование и соответствующее ему положение в обществе также невыносимо. Может быть, психоактивизм — это политика предельного меньшинства, которая не создаст нормы до тех пор, пока не исчезнет последнее большинство, квир, доходящий до последней, революционной странности?
Примечания
- ^ Soulé B. Observation participante ou participation observante? Usages et justifications de la notion de participation observante en sciences sociales // Recherches qualitatives vol. 27 no. 1 (2007).
- ^ Союз выздоравливающих был основан на платформе фестиваля активистского искусства МедиаУдар в 2014 году. Сооснователями были художница Наталья Никуленкова, критик Егор Софронов и я.
- ^ Это ставит под вопрос адекватность господствующих форм власти и тех, кто всегда, то есть структурно и, следовательно, практически нуждается в безумии, чтобы оправдывать разумность своего правления.
- ^ Сергей Шимоволос — председатель Нижегородского правозащитного союза, автор запроса в Конституционный суд об отмене закона о митингах. Выступал на Конференции имени Демократической психиатрии, организованной в Нижнем Новгороде Союзом выздоравливающих 13 сентября 2015. Видео доступно по https://www.youtube.com/watch?v=mudNUu64cV4. Ссылка приведена по состоянию на 22 марта 2018.
- ^ Я подробно разбираю эти вопросы в тексте «Наименьшее из меньшинств» // Волкова Т., Зубченко Е., Митенко П. (ред.) МедиаУдар: активистское искусство сегодня. М.: МедиаУдар, 2016. С. 264–272.
- ^ Аудиоспектакль «Обучение нормальности» (2015).
- ^ Обработанная расшифровка опубликована в Союз выздоравливающих. Марафон признаний (2015) // Волкова Т., Зубченко Е., Митенко П. (ред.) МедиаУдар: активистское искусство сегодня. С. 227–243.
- ^ Еще одним важным узлом нашей сети была имейл-рассылка как доступное для жителей разных населенных пунктов пространство разделения идей и коллективной записи нашего эксперимента: со местного формулирования идей, полемики, обсуждений принципов взаимодействия, упражнений в стиле, любви и раздражении.
- ^ «Сборище бесконечно неспособных показывать» в Центре Красный на выставке «В сети формы», куратор Мария Калинина.
- ^ «Ночь разума» в ЦТИ Фабрика на фестивале Медиаудар V 16–17 сентября 2016.
- ^ Citton Y. Pour une écologie de l’attention. Paris: Seuil, 2014.
- ^ Сравните с определением свободы у философа Джудит Батлер: «Осуществление свободы не возникает изнутри вас или меня, оно возникает между нами, из связи, которую мы создаем в тот самый момент, когда вместе осуществляем свободу…» Батлер Д. Заметки к перформативной теории собрания. М.: Музей «Гараж» и Ад Маргинем, 2018. С. 56–57.
- ^ Танцевальный перформанс и дискуссия «Отклонения политических вопросов» 15 декабря 2017 в мастерской Александра Повзнера.
- ^ Слово «психоактивизм» предложено Михаилом Локшиным, юристом-правозащитником, общественным деятелем и участником нескольких событий Союза выздоравливающих. Оно было задействовано в связи с формированием широкого движения, включающего инициативы Алены Агаджиковой, Виктории Мирошниченко, «Квартиру № 2» Ольги и Александра Бронниковых, Союз выздоравливающих, «Федерацию психосквоша» Владимира Колесникова, Михаила Левина и Катрин Ненашевой и многих других.