Выпуск: №105 2018

Рубрика: Текст художника

Здесь, там и везде: межпространство как пародия на образ действия

Здесь, там и везде: межпространство как пародия на образ действия

Материал иллюстрирован документацией перформанса Катрин Ненашевой «Между здесь и там», 2017. Предоставлено автором

Катрин Ненашева. Родилась в 1994 году в Краснодаре. Художница, психоактивистка. Живет в Москве.

В России около 150000 человек живут в психоневрологических интернатах (ПНИ). Это очень разные люди. Здесь можно встретить стариков с деменцией, в конце жизни ставших обузой для своих детей, молодых людей с синдромом Дауна, от которых отказались сразу после рождения, а еще — зрелых мужчин и женщин с пестрым набором психических расстройств. В ка­ких-то случаях обоснованно, а в каких-то нет, государство решило, что эти люди неспособны отвечать за свои действия. А раз так, пусть живут в специальных учреждениях, обнесенных забором, выходить за который запрещено.

В рамках акции «Между здесь и там» я в течение двадцати трех дней ходила по Москве в очках виртуальной реальности, где безостановочно крутились фотографии и видео из московских ПНИ. Название акции для меня связано с пограничным состоянием. С одной стороны, как художницы, женщины и гражданки России, с другой — пограничности тела, восприятия и самоощущения. Это ощущение сформировалось в результате постоянных посещений ПНИ. Я целый год жила между пространством «тотальной свободы», где, по мысли некоторых жителей интернатов, можно все, и пространством, огороженным бесконечными заборами, возведенными догмами советской психиатрии, прописанными более сорока лет назад. Иными словами, я все это время находилась в так называемом межпространстве — месте и времени, в которых две изолированные друг от друга реальности со прикасаются. Когда мы встречаемся с Другим, наше представление о «нормальном» меняется. Но если в повседневности это происходит постепенно, то межпространство, словно адронный коллайдер, разгоняет нормы и сталкивает их друг с другом. Впоследствии понятие межпространства стало основополагающим для нескольких городских проектов, среди которых «Агентство межтуризма» (виртуальные городские путешествия по Москве, их маршруты составляли жители ПНИ, долгое время не выходившие в город) и «Психосквош» (игра в сквош через забор ПНИ с использованием ракеток, мячей и лестницы)[1]. Эта статья — попытка на примере акции «Между здесь и там» отрефлексировать сущность межпространства и характер его взаимоотношений с нормой.

***

В ПНИ существует своя норма[2] — свод повседневных правил, основанный на априорном признании всех жителей сумасшедшими и больными, что якобы подтверждается их внешним видом, поведением, мышлением. Среди нормальных правил для ненормальных людей — запрет на элементарные бытовые действия и навязанная невозможность их совершать. Среди нормальных правил для ненормальных людей — запрет на проявление сексуальности и невозможность ее проявлять. Среди нормальных правил для ненормальных людей — отсутствие стремления выйти за забор, которое система подавляет (идти — некуда, идти — незачем, «там» — ты никому не нужен и ничего не можешь).

some text

Установки, следовать которым нормально для ненормальных, преломляют конструкцию нормы через разрешение или запрет действовать определенным образом — некое действие N разбивается на тысячи осколков, в россыпи которых «нормальное» и «ненормальное» становятся неотличимыми друг от друга. При таком положении вещей любая перформативность, содержащая в себе ряд действий «определенным» образом, — всего лишь пародия на норму. В этих пародиях на норму и ненорму и возникает межпространство. В нем создается свой свод определенных образов действий, как ненормальных правил для нормальных людей, так и наоборот.

Во время акции «Между здесь и там», физически находясь в публичном пространстве и при этом бесконечно блуждая в виртуальных интерьерах московских интернатов, я концентрировала в себе третье пространство — пространство, в котором коммуникация с человеком в метро или в магазине выстраивается согласно правилу: я не могу снять шлем виртуальной реальности, пока кто-то из окружающих сам не попросит меня об этом. Это правило я установила, в первую очередь, для себя — из пространства между (реальностью ПНИ/свободой) я могла выбраться только за счет другого, находящегося рядом человека. Для окружающих же коммуникация с девушкой в очках виртуальной реальности была скорее ненормальной, непривычной, чуждой.

Самый частый вопрос, который мне задавали люди на улице: «Почему ты здесь?» Самый частый вопрос, который я задавала в пустоту: «Почему меня никто не освобождает?» Освобождением от шлема виртуальной реальности в моем понимании могла быть только коммуникация. Но она требовала соблюдения моей нормы, а для большинства людей предполагала совершение скорее непривычного действия — обратить внимание, остановиться, заговорить, надеть на себя шлем. Когда же люди соглашались на мое предложение, нормальное и ненормальное снова рассыпались на тысячи фрагментов: после просмотра видео или фото из ПНИ практически каждый сначала признавался, что воспринял меня как нечто непривычное, после чего выражал свое отношения к увиденному или же давал оценку моим действиям — для некоторых они становились более понятными, а значит, тяготеющими к норме («А, понятно, про ПНИ стоит больше говорить», «Ничего себе, а я думал, ты в игрушки играешь»), другие же отказывались воспринимать происходящее как что-то, имеющее право на «нормальность» («И зачем так вообще делать?», «Лучше бы в игру играла тогда!»). Во время этих кратких коммуникаций создавалось некое эфемерное пространство, в котором «норма» переходила в «ненорму», тем самым пародируя ее, и наоборот. Эти ежесекундные кратеры в реальности становились полем для развертывания межпространства как игры между гранями нормы или ее отсутствия.

Однако, если долгое время коммуникаций не происходило, и я находилась в шлеме слишком долго, мое «нормальное» правило — снимать шлем только по просьбе окружающих — резко становилось ненормальным. Чем дольше со мной не говорили, тем больше я путалась в пространстве и выглядела человеком, который нуждается в помощи. Нередко я сама переставала чувствовать желанную, «нормальную» для меня в рамках акции свободу — когда без очков, когда видишь, куда идешь, и когда способен выстраивать тот самый свой образ действия. Однажды я даже не смогла снять очки, потому что это перестало казаться актом освобождения. Свобода перестала восприниматься как норма, а значит — на время прекратила существовать.

***

Фрагмент текстовой документации акции. День седьмой.

«Я понимаю, что пришло время снять очки. Я зажмуриваю глаза, но рука не тянется к очкам. Я понимаю, что после того, как мое тело почувствовало квинтэссенцию сотен микроизоляций здесь, в открытом пространстве, мне будет страшно, как не было ни за каким забором.

Здравствуйте, мои дорогие девочки, коридор, женское отделение ПНИ. Здравствуй, воскресный летний Арбат с сотнями прогуливающихся вдоль — как по коридору закрытого учреждения, в котором каждый пациент наворачивает круги в лихорадке страхов своих восприятий, реакций и движений».

***

Центральная метафора изоляции ПНИ — это «выученная беспомощность». Так называется состояние, при котором индивид не предпринимает попыток к улучшению своего положения (не пытается избежать негативных стимулов или получить позитивные), хотя имеет такую возможность. Большая часть жителей ПНИ не выражает желания жить за пределами интерната, а также отстаивать свои права. Нередки случаи, когда из-за недостатка движения или отсутствия потребности в нем жители ПНИ начинали хромать или передвигаться по стеночке. Иметь такую беспомощность — скорее норма для ненормального человека, живущего в ПНИ. Во всяком случае, за все время работы нам не встречались люди, предпринимающие реальные попытки покинуть интернат или отстоять свое право на что-либо. Учитывая контекст учреждения как места пожизненного заключения, состояние выученной беспомощности можно считать в какой-то мере спасительным.

some text

Надевая на улице очки виртуальной реальности, словно незрячая, я теряла способность управлять своим телом — вытянутые вперед руки, ищущие постоянной опоры, онемевшие ноги, боящиеся сделать шаг. Мои позы и движения воплощали образ выученной физической беспомощности, которая скорее присуща людям с инвалидностью, с физическим недостатком, телом, не вписывающимся в норму. В то же время до сих пор не считается «нормальным», если человек, имеющий физические недостатки, пытается встроиться в поток активно двигающихся людей — в метро, на пешеходном переходе, в очереди. Я же намеренно вклинивалась в этот поток, врезаясь в людей, накручивая круги на одном месте, задевая вытянутой рукой спины, бедра, колени и животы проходящих мимо.

Окружающие при виде человека, двигающегося вне нормы привычных шагов и жестов, проявляли беспокойство. Они поделились на три группы. Одни считали меня слепой (очки, по их мнению, были «специальными», для корректировки зрения, что в какой-то степени соответствовало истине) и спрашивали, куда меня отвести. Другие молча брали за руку и фактически насильно усаживали на лавку со словами: «Сиди здесь, там опасно». Третья группа соглашалась с моей свободой действий: «Иди-иди, скоро упадешь и свалишься на рельсы», — могли сказать мне, например, в метро, а потом еще и легонько дотронуться, словно подталкивая.

Человек, который двигается определенным, но непонятным образом, автоматически нуждается в помощи, советах, а иногда и неподвижности. Так я создавала ситуацию, в которой разные люди демонстрировали свое понимание о норме и ненорме. За час меня могли несколько раз усадить и предложить не двигаться, оказать помощь или попытаться управлять моими действиями. Мои движения постоянно подвергались корректировке в соответствии с различными нормами и ненормами, которые, соединяясь, позволили мне в ходе акции выработать несколько различных механик взаимодействия с телом. Позы «защиты», «просьбы о помощи», «раздумья» чередовались в зависимости от реакций окружающих. Межпространство создает ситуации, в которых его участники могут бесконечно играть с нормой, пока из этого не родится новое действие.

«Я видела это здание — так и думала: там что-то не совсем нормальное, то ли больница, то ли интернат. Ну, и с этой мыслью проходила мимо», — однажды сказала мне жительница одного из районов, в котором находится ПНИ. Зачастую мы не хотим даже смотреть на то, что как-то связано с психическими отклонениями. Я, без устали разглядывая в очках стены ПНИ и их жителей, опиралась на конструкцию «я не хочу на это смотреть», как на устоявшуюся реакцию на многообразие отклонений от нормы — физические уродства, акты насилия, смерть. Каждый раз, соглашаясь надеть шлем виртуальной реальности ради нового опыта, люди ступали на поле межпространства. Облачаясь в шлем и становясь медиумом третьей реальности, человек утверждал межпространство просмотром того, на что он вряд ли захотел бы смотреть ради визуального удовольствия — искаженные инвалидностью тела, улыбающиеся лица людей с синдромом Дауна, грязные тарелки на столах, иконы, четыре стены, из которых никак не выйти. Межпространство возникало в момент столкновения с другим. Чем сильнее человек, смотрящий в очки, чувствовал свои отличия другого, тем активнее законы межпространства вторгались в ткань повседневного триединства места, времени и действия.

Не только конкретные коммуникации или реакции людей в рамках акции, но и само мое появление в общественном месте как медиума третьей реальности автоматически наделяло публичное поле элементами межпространства как надфизического пространства эмоций, возникающих в процессе пересечения, расширения, утверждения и отрицания границ нормы.

some text

***

Фрагмент текстовой документации акции. День десятый.

— Ненашева Екатерина Алексеевна, что вы ели вчера вечером?

— Картошку с рыбой.

— А на завтрак?

— Я не помню.

— Вы не можете описать весь свой рацион? Это ненормально.

Дверь плотно закрыта. Я сижу в допросной ОВД Китай-город. Вокруг трое мужчин в ярко-синих халатах.

— А кто президент в нашей стране, не подскажете? — лысый усатый дядька, ведущий допрос, улыбается левой частью рта. Я до сих пор не понимаю — ему самому смешно или он так все время?

— Кажется, Путин. Но, возможно, у вас есть сомнения, ведь иначе вы бы не спросили?

— Хватит нести бред! — улыбка на левой части рта исчезает. — Вопросы тут я задаю, понятно? Иначе нас сюда просто так бы не позвали. Показывайте, что у вас там.

Дядька надевает очки виртуальной реальности и пару секунд крутит голову в разные стороны.

— И что это? Игра какая-то компьютерная?

— Нет. Это комната одного из интернатов, ПНИ.

— И что? При чем тут это?

— Я художница, у меня акция. Я хожу в этих очках по городу, показываю людям фотографии и видео из ПНИ.

— Какое на фиг показываю? В этом ходить невозможно. Ты ведь уже ушиблась триста раз.

— Дай гляну, — второй дядька в халате тянется за очками. — У-у-у-у, че за фигня?

— Я хожу по тем местам, куда отправляют меня жители ПНИ. Это те места, в которых они не сумеют побывать сами, поскольку не могут выходить в город.

— Ну и не надо, значит, выходить. А чего ты на Красной площади-то делала, чего тебя задержали?

— Шла в очках. Сказали, что в общественном месте нельзя находиться в очках виртуальной реальности.

— Ну, вот именно. Ты наносишь вред себе, а самое главное, людям вокруг. Нельзя было где-то в другом месте походить, что ли… И сколько ты так ходишь?

— Десятый день по несколько часов.

— Понятно. Ясно, до чего мании людей доводят. Ты вообще сама понимаешь, что нас просто так сюда не вызывают? Короче, вещи отдавай ему, — лысый указывает на коллегу, — и поехали, у нас машина простаивает.

... — Скажите больной, чтобы раздевалась.

some text

Я сижу на скамейке в затемненной комнате. Вокруг ульями десятки металлических шкафов.

— Ну, давай, чего сидишь-то, снимай с себя все. Я тебя обмывать сейчас буду, — женщина в уже белом халате лет шестидесяти пяти кричит мне из-за угла. Где-то на фоне шумит вода.

— Я вроде сама могу, — почему-то тихо говорю в ответ.

— Самой, — женщина подходит ко мне так близко, что я отчетливо вижу цветочный узор на подушечке ее лифчика, — не положено теперь.

Я отказалась от мытья, переоделась в принесенную казенную одежду: цветастый халат размера много-иксэль, мужские носки до колен и резиновые шлепки, больше подходящие ребенку лет пяти. Я выкраиваю секунду, чтобы всмотреться в цвет халата — в ПНИшных казенных халатах менее маркие цвета, чем в этом. Крой и размер примерно один и тот же.

— Что значит быть художником сегодня? Я сам занимаюсь искусством. Пишу стихи. Искусство — это терапия.

— Полицейские думают иначе.

— Я тоже думаю, что ваш поступок глупый.

***

В белом-белом кабинете лица психиатра почти не видно — мраморного цвета, оно утонуло в этой кафельной белизне, залитой закатным летним солнцем. Через полчаса я уже буду фотографироваться у вывески больницы и вызывать такси куда-нибудь отсюда. За два часа десятого дня акции «Между здесь и там» я поменяла сразу несколько идентичностей. От художницы к нарушительнице закона, от нарушительницы до больной и обратно к художнице. Между нормой, которую так легко нарушить, и ненормой, которую так сложно объять, есть тело, запах борща и фекалий. Между случайностью и случаем есть волна слабости, солнце мраморного кабинета. Между свободой идти и несвободой закрыть глаза есть цвет казенного халата и один-единственный его размер на каждое тело. Между «здесь» и «там» есть пространство столкновения человека и его отражения. Состояние духа, сопровождающееся осознанием проницаемости физических границ. Нормальная пародия на норму. Межпространство.

Примечания

  1. ^ Эти проекты были осуществлены в соавторстве с Михаилом Левиным и Владимиром Колесниковым. 
  2. ^ За основное понятие «нормы» мной взято определение: «“Норма” — предписание, разрешение или запрещение действовать определенным образом. Н. выражается нормативным или деонтическим высказыванием». Философский энциклопедический словарь. Гл. редакция: Л. Ф. Ильичев, П. Н. Федосеев, С. М. Ковалев, В. Г. Панов. М.: Советская энциклопедия, 1983.
Поделиться

Статьи из других выпусков

№5 1994

Хроники сада

Продолжить чтение