18+

15.05.99-30.05.99
Пушкинская, 10
Музей нонконформизма, С.-Петербург

На открытии куратор Марина Колдобская сказала примерно такую фразу: деньги в России нельзя заработать. Их можно найти, украсть, взять взаймы без отдачи — и наоборот: не вложить разумно, а проесть, пропить, прогулять, и русский язык предлагает массу терминов для такого рода траты. Иначе говоря, деньги в России — не часть рациональной системы производства/потребления и обмена, а предмет страсти, желаний, авантюры, мечты, и это положение отражено в названии проекта: «Ай love деньги». Такая подача денег как наднационального фетиша и предмета страстей роковых привлекательна сама по себе, а в петербургской арт-ситуации смотрится еще и экзотично, поскольку здесь апелляция к власти (и, соответственно, игра с ее символами) традиционно расценивается едва ли не как непристойность и уж во всяком случае как моветон и не тема для художника. Причины такого комплекса, как и положено, кроются где-то в раннем детстве — и свою роль здесь играют, пожалуй, даже не сталинские репрессии, которые в Ленинграде, в отличие от прочих городов и весей, косили в первую очередь культурные «сливки» города, а скорее заданный Серебряным веком образ «искусства в башне из слоновой кости», образ опять-таки до мозга костей петербургский и в Петербурге имевший наиболее рьяных своих адептов. Еще одно объяснение, актуальное по сей день, вытекает из того факта, что в Питере (в отличие от столицы) власть государственная не присутствует настолько наглядно, ярко и цветисто, чтобы прочитываться как благодатный художественный материал. Как, впрочем, и деньги.

Поэтому, кстати, и «Ай love деньги» не обошлись без московской затравки, роль которой сыграл давний — сделанный в преддверии деноминации 1997 г. Леонидом Парфеновым и Маратом Гельманом при участии дизайнера Елены Китаевой — проект «Новые деньги». Выполненные на компьютере купюры с портретами деятелей культуры и искусства должны были «двигать» образ России как «цивилизованной страны», опирающейся на общечеловеческие, сиречь культурные, ценности (взамен образу авторитарного государства, опирающегося на властную историю и печатающего на деньгах портреты вождей). «Новые деньги» в 1997 г. неоднократно показывали, о них много писали, потом как бы забыли, а теперь вот извлекли из архива и привезли в Питер, благо повод подходящий. Впечатляет, что деятелей приходится по двое на одну купюру — на лицевой стороне не тот, кто на оборотной. Как всегда, культуры в России больше, чем денег.

Питерские (то есть все остальные) работы можно условно разделить на «искусство про деньги» и «искусство про любовь», причем последнее явно превалировало над первым в количественном отношении. Добрая половина авторов ограничилась тем, что просто перерисовала купюры того или иного достоинства в той или иной технике. Преобладали живописные рубли и доллары; ни одного имени припомнить невозможно, потому что похожи эти живописные денежки как близнецы-братья. Но сюда же относится и хороший социально-критический объект Сергея Ковальского — на тарелке с синей полосой буханка черного хлеба с воткнутой в нее «мачтой», в роли паруса — стодолларовая купюра: светлое будущее России, то есть буханки (родное, материальное, весомое) как полноправного экономического партнера мирового сообщества, то есть доллара (символическое, эфемерное, при этом являющееся движущим элементом всего строения), принадлежащее однозначно к области несбыточных грез, отсюда и блюдечко с голубой каемочкой; и представленный на открытии перформанс местной арт-группы «Деньги» (Инна Рассохина, Владимир Бойков). Целью предъявленного в перформансе действия было опять же создание новых российских денег — «евро-рубля», для чего вначале производилась денежная масса (составляющие которой — чуть-чуть рублей, чуть-чуть валюты, очень много туалетной бумаги и россыпь прочих ингредиентов измельчались в кофемолке, причем публика охотно вносила в становление национальной валюты свой вклад в виде просроченных кредитных карт, невероятно обесцененных банкнот бывших братских республик и прочей дребедени, доля которой в денежной массе угрожающе росла), а затем из нее был вылеплен «еврорубль»: разноцветные составляющие обрели общий политкорректно-серый цвет, и расползающиеся лепешки-монетки остались подсыхать и затвердевать на полотне. Примечательно, что рассуждение о деньгах практически у всех оказалось рассуждением геополитического характера, в котором деньги фигурируют как выражение новой российской государственности — причем не реальной, а чаемой, символизирующей желанную причастность цивилизованному миру и, видимо, его универсальной ценностью — а не как факт частной жизни. Соответственно, государство продолжает восприниматься как некая абстрактная величина, осуществляющая свою туманную деятельность (в том числе и экономическую) где-то на периферии персонального взгляда и не связанная с личной жизнью и личной ответственностью. Впрочем, пока действительное положение дел самым наглядным образом подтверждает такую установку, рассчитывать на ее изменение не приходится.

Личная жизнь — «искусство про любовь» — представлено Товариществом «Новые тупые», выставившим три «комнатных» объекта: трехлитровую стеклянную банку с двумя искусственными мухами, жизнерадостно совокупляющимися на краю двухрублевой монеты (название «« «Вадик, деньги приносят радость»); издевательски абстрактное панно «Глаза русских женщин» — действительно оклеенное фотографиями женских глаз (в качестве привязки к теме выставки была приведена строка Некрасова: «...Посмотрит — рублем подарит»); и милейший набор розовых школьных тетрадок, содержащих столь же школьные сочинения «Новых тупых» на тему «Деньги». «Новые тупые», кстати, оказались теми немногими, кто строго соответствовал первоначальному настрою проекта — донельзя утрированной эмоциональности. Впрочем, дело здесь не столько в чуткости «Тупых» к замыслу организаторов, сколько в том, что такая полная эмоций умилительная простота является одним из любимых приемов товарищества. Довольно давно отошедший от «Новых тупых» Максим Райскин представил инсталляцию «Сладкие деньги» в оглушительно розовых тонах: розовые воздушные шарики, тянущие вверх привязанные монетки, розовые же постаменты с грудами сладкой ваты — в общем, розовая квинтэссенция кича. Съедобная (сладкая) часть инсталляции была съедена публикой в первый же день выставки, после чего все сооружение превратилось в малопонятную груду предметов и являло собою иллюстрацию печального тезиса «кто не успел, тот опоздал». Этот тезис, однако, вполне адекватно отражает способ существования любого современного искусства. Но и способ существования денег тоже.