Выпуск: №26-27 1999
Вступление
ВступлениеБез рубрики
Идиот против шизофреникаЕвгения КикодзеИсследования
Идиотичность как эзотеризм конца векаЖан-Ив ЖуаннэПроекты
Безумный двойникАндрей ЕрофеевРефлексии
Идиотизация смерти в современном искусствеДмитрий Голынко-ВольфсонТенденции
Логика абсурда: от тупости к идиотииЕкатерина ДеготьИнтерпретации
Сквозь многоликость идиотийВиктор МазинТекст художника
Пародик-ДухАрно Лабель-РожуПерсоналии
Вим Дельвуа, художник-инфекционистБернар МаркадзеПерсоналии
Интимный дневникПаскаль КассаньоПерсоналии
Маурицион Каттелан, или Деревенский идиотДавид ПерроПерсоналии
Искусство простое, как мычаниеАнатолий ОсмоловскийПерсоналии
Паданец великой русской литературыЕкатерина АндрееваЭкскурсы
Сумасшедший профессорВадим РудневОбзоры
«Пуа Йорики» екатеринбургской губернииЕлена КрживицкаяКниги
«Мария Ивановна, ты сегодня опять плохо пол подмела!»Владимир СальниковСобытия
«Страсти и волны» в СтамбулеВиктор МазинПисьма
Франкфуртская ситуацияДмитрий ВиленскийСобытия
«Небеса. Выставка, где разбиваются сердца»Ольга КозловаСобытия
Кук-арт IV, Царское селоБогдан МамоновСобытия
Восточная Европа после берлинской стены. Фотография и видеоартМаксим РайскинСобытия
Ай love деньгиАнна МатвееваОбзоры
Четыре дня из жизни нового искусстваЕкатерина СтукаловаВыставки
Выставки. ХЖ №26/27Елена Лукьянова
Александр Шабуров. «Лечение и протезирование зубов», фото Ильдара Зиганшина, 1998
Как-то в «Антологии уральской поэзии» — толстеньком сборнике в суперобложке, изданном известным поэтом Виталием Кальпиди и вышедшем пару лет назад, — мне попалось замечательное стихотворение. Кажется, оно принадлежало перу одного екатеринбуржца, имя его (а скорее, псевдоним) не запомнилось, а строчки врезались в память:
Этот город полон психов.
Каждый третий — точно псих.
Говори со мною тихо,
Может, я один из них.
Нужно заметить, что в Екатеринбурге (да, пожалуй, и на всем горнозаводском Урале) существует давняя традиция, в соответствии с которой творческая личность представляется существом одержимым и с сумасшедшинкой, и это хорошо описал в своих сказах П.П. Бажов. Поэтому неудивительно, что всякий художник здесь — этакий «обаятельный идиот» (по меткому определению здешнего художника Александра Шабурова), а всякий «обаятельный идиот» — наверняка художник или человек, считающий себя таковым.
Поэтому оказаться экспонатом в коллекции местных диковин и редкостей (вроде художника Б.У. Кашкина, раскрашивающего помойки, писателя А. Берникова, устраивающего публичные пляски под песни Высоцкого, или поэта В.И. Спартака, меряющего свои стихи на вес и сочиняющего 1 афоризм в секунду) и полностью раствориться в волнах провинциальной аутентичности здешнему художнику проще простого.
Способ существования того, что принято называть contemporary art, в Екатеринбурге весьма своеобразен, и на первый взгляд все местные культурные персонажи различаются лишь происхождением идиотии и ее личной мотивацией. И все-таки есть художники, выстраивающие довольно внятную стратегию. Они образуют более или менее постоянный перечень имен, однако в силу центробежного характера екатеринбургской культуры (то есть центростремительного, конечно, но направленного к каким-то иным центрам, нежели уральская столица) этот перечень постоянно укорачивается.
Любопытно сопоставить с тающими рядами актуальных художников странный, но неоспоримый факт: в последние два года смерть как тема художественного высказывания коснулась практически всех представителей актуального екатеринбургского искусства (а кое-кого и унесла с собой, к счастью, только в творческом смысле). Кое-то пытался объяснить череду мнимых смертей на екатеринбургской художественной сцене как попытку инициации здешних художников, попытку перехода в иное качество, рождение к новой жизни.
Но есть еще одна версия, связанная с пресловутым обаянием идиотии: ведь нет сомнений, что шутовство (как и безумие) поособому связано с темой смерти. Череп бедного Йорика, этот синоним memento mori европейской культуры, не случайно принадлежал шуту. Причиной тому то ли посмертная улыбка этого черепа, то ли прижизненная соединенность шута с бездной небытия, в котором открывается вся бренность мира и относительность человеческих притязаний.
Три разных типа екатеринбургской намеренной провоцирующей идиотии кратко описаны ниже. Возможно, именно в силу ее сознательного характера с такой настойчивостью звучит везде тема смерти.
Среди екатеринбуржцев самым радикальным образом тему смерти претворил в своей работе художник Александр Шабуров, в прошлом году устроивший гражданскую панихиду по себе самому («Кто как умрет», сентябрь 1998 года).
Он вовлек массу народа (всего было человек триста) в шутовской хоровод вокруг своего гроба, улегшись в него и предварительно (в сценарии акции) дав письменное указание: «Во время прощания с телом пресекать всякие попытки расшевелить меня». На стенах комнаты с выставленным гробом висели траурные списки с предсказаниями смертей (предполагаемая дата и причина) нескольких сотен человек, среди которых были звезды, известные политики и просто знакомые художника. Сонм будущих теней в основном и толпился 28 сентября 1998 года вокруг Шабурова с надгробными речами.
Вдохновенно или скептически, но все без исключения пришедшие исполняли роли в шабуровском «черном» хэппенинге: слушались распорядителя, приглашенного из салона ритуальных услуг, нервно хихикали, пили водку за упокой, а кое-кто даже заплакал. Акция была интересна не только тем, что художник спровоцировал обсуждение, а стало быть, и некоторое расшатывание табу, существующих в сознании людей. Панорама тогдашней современной российской жизни (в ее уральском варианте, разумеется) неожиданно всплыла в надгробных речах. Они-то и стали живой художественной тканью акции.
«Кто как умрет» — логичное продолжение длительного проекта А. Шабурова «Радости обычных людей», которым художник якобы утверждает ценности обычной жизни (женился человек — хэппенинг, купил стиральную машину — перформанс).
Незадолго до своей мнимой смерти художник Шабуров отправил в фонд Сороса заявку на грант по проекту «Лечение зубов художником Шабуровым на деньги Сороса».
Об этом в Екатеринбурге рассказывают следующее. «Бедный Йорик, — будто бы сказал уже умершему Шабурову фонд Сороса, посылая ему деньги, — у тебя были такие запущенные зубы при жизни, так вылечи их хотя бы после смерти». И Шабуров осуществил лечение уже в декабре 1998 года, очевидно, учитывая следующие соображения: состояние зубов важно для состояния души, а душа жива и после смерти.
«Засада Цеткин» — женская арт-группа, основанная в марте 1998 года, состоит из недавних однокурсниц, получивших диплом искусствоведа. Типичная провинциальная ситуация, когда художников, реально занятых contemporary art'ом, можно перечесть по пальцам, провоцирует молодых искусствоведов и арт-критиков к осуществлению собственных художественных высказываний. Программные задачи «Засады Цеткин» были с самого начала отчасти связаны с идеей расширения местной художественной сцены, а также желанием показать, что в провинции возможно осуществление ясно артикулированных арт-проектов.
Если верно, что каждый художник здесь — сам себе куратор, то в случае с «Засадой Цеткин» это верно с точностью до наоборот. Почти вынужденное vice versa обернулось бесконечным вращением медали, в которое включается любой толкователь проектов «Засады».
В самом деле, работы группы всегда неоднозначны и проникнуты иронией. Такой подход заложен уже в названии — никто не может с уверенностью утверждать, имеется ли в виду засада на Цеткин, или же сама Цеткин в засаде, ясно только, что речь идет о женском вопросе. Возможность по крайней мере двоякого толкования есть и в названиях акций («Теперь ты мой» — символическое отмывание моркови, как призыв к реабилитации мужского достоинства в глазах матриархальной России, «М-Ж» «временная замена «мужской» буквы М на «женскую» Ж над входами в екатеринбургский метрополитен).
Судя по манифестам группы, ее стратегия смыслового раздвоения есть результат шизофренической амбивалентности российского сознания в сфере отношения полов. Очевидно, поэтому «Засада» провозглашает: феминизм как движение, уравнивающее права полов, может только улучшить положение мужчин.
В инсталляции «После бани» (главные элементы которой — четыре слайд-проекции с изображениями девушек в заснеженном лесу, в дубленках, рукавицах и с махровыми полотенцами на головах и видеотрек с изображением того, что видит человек, бредущий сквозь зимний лес, не разбирая дороги и утопая по пояс в сугробах) переплетаются темы праздника и смерти, и баня становится синонимом бала, а смерть от мороза — единственно возможной анестезией от вечной русской женской неудовлетворенности.
Неспроста любимый фольклорный персонаж художниц из «Засады Цеткин» — Баба Яга, избушка которой периодически поворачивается к лесу задом, к зрителю передом, и vice versa.
Олег Еловой — екатеринбургский художник, провозгласивший (совместно с новосибирцем В. Мизиным) арт-слабоумие своим творческим кредо. В реальности это выражается в создании подчеркнуто самодельных объектов и инсталляций. Художник обычно делает акцент на «кустарности» решения, когда для создания работающего механизма в ход идет обычная бельевая резинка.
Олег Еловой — собиратель коллекции простого и наивного искусства Урала и Сибири, организатор трех екатеринбургских конкурсов ювелирных изделий — сначала из гвоздей («Мастер гвоздь», 1997), затем из столовых ложек («Ложка дальше», 1998) и, наконец, из консервных банок из-под тушенки («Искусственная банка», 1999).
Последняя его работа — инсталляция «Ты здесь никогда не будешь, потому что ты лучше» (октябрь 1999, клуб «Люк»). В четырех из пяти кастрюлек, наполненных жидкой грязью и поставленных на обычные советские электроплитки, варились овальные таблички — те, что прикрепляют к надгробным памятникам, — с именами Гитлера, Сталина, Ленина и Нерона. В пятой кипел ненадписанный овал. Через какое-то время все это варево начало издавать неописуемо противный запах, но согласно воле художника выключены плитки были только после полного выкипания жидкости. Облегченная модель ада в небольшом помещении клуба, масштабированная фигурами тиранов.
Олег Еловой как sancta simplicitas подбрасывает хворост в огонь самым что ни на есть бесхитростным способом, особенно не заботясь об излишних рефлексиях и напоминая интеллектуально настороженному зрителю о вещах элементарных. Memento mori, например.