Пять лет назад в Москве на вернисаже выставки «Художник вместо произведения» по экспозиционным залам бегал практически голый человек и перед каждой знаменитой фамилией, указанной на этикетке (например, Пистолетто или Кляйн), кричал: «Почему меня не взяли на эту выставку?!» Это был обиженный художник Александр Бренер, разом убивающий двух зайцев, ибо он полагал, что крик его — как раз то самое произведение, незаслуженно отвергнутое, но в последний момент ловко вставленное в достойный ряд. Его появление тогда, конечно, возвещало о многом. Прежде всего — о радикальном повороте к эксцентрике, который, действительно, не был отрефлексирован в 1994 году как важный, как принципиально новый момент в персоналистской линии современного искусства, которой, собственно, и был посвящен проект «Художник вместо произведения». Данную проблематику и пытается раскрыть новый проект — «Безумный двойник». Появление Бренера на выставке можно считать диктатом стиля, наглядной демонстрацией нового вкуса. Так же, как негритянские маски у фовистов, этикетки — для поп-арта, граффити — для нью-вейва, у нового поколения середины 1990-х годов появилось свое специфическое пристрастие — орущий городской сумасшедший.

Безумный двойник — определение, нуждающееся в конкретизации — очень широк диапазон отклонений, в свое время проходивших в культуре под именем безумия. В конце концов, все более-менее определенные характеры имеют в пределе ту или иную форму помешательства — по замечанию П. Б. Ганнушкина, средокрестием меж ними, условно говоря, «нормой», являются люди «конституционально глупые», мыслящие усредненными штампами и не способные ни к какому виду творчества. Как бы парадоксально это ни звучало, именно к этой сердцевине посредственности и глупости и ближе всего наш персонаж В данном случае речь идет об идиотии (более обще — об олигофрении), то есть не столько о заболевании, сколько о «пороке развития» личности. В этом Безумный двойник противостоит всем формам психического расстройства, он — тот, которого с трудом можно научить грамоте, которому под силу лишь простейшие задачи, который не вписывается в социальные нормы жизни. В то же время «идиот!» — широко распространенное ругательство, свидетельствующее, насколько болезненно переживают идиотическое поведение окружающие — больше, нежели неадекватность шизофреника или агрессию параноика. Это — фигура, рождающаяся на пересечении границ, пересечении нечаянном, «по ошибке», по недомыслию — но, тем не менее, очень болезненном для окружающих

В литературе существует множество версий о комическом «говорении невпопад», которое характеризует героя-дурака, героя — рассеянного, героя — «на самом деле себе на уме» и, наконец, героя-предателя. Уместнее всего к нашему случаю выглядит бородатый анекдот об офицере, приглашенном в генеральский дом и имеющем наготове две фразы, одну из которых: «Какая прекрасная погода!» он собирается произнести вслух всем гостям. Другая же фраза: «Пойдем на антресоль!» должна быть сказана на ушко хозяйке, но офицер сбивается и произносит все наоборот. Скандал выявляет фазу две транскрипции образа: циник (высказанное при всех предложение хозяйке) и безумец (шепчущий гостям о хорошей погоде). Циник и безумец — такова версия канонической сегодня пары: светский художник и персонаж, предлагаемый Безумным двойником. Это художник, таинственно шепчущий банальности и подло раскрывающий секреты.

Какие же секреты могут быть сегодня у современного искусства? Прежде всего, связанные с этим самым двойственным образом художника. Адресность ролей тут обратная, нежели можно предположить на первый взгляд: персонаж — образ внешний, работающий на широкую аудиторию, он активно взаимодействует с массовой и субкультурами. В светской же интеллектуальной ипостаси автор предстает перед своими коллегами: «Знаете, а в своей живописи я — некрофил (тинейджер, копиист и т. п.)». Условность каждого амплуа напрямую соотносится с соглашением: художник — общество, со сцепленными кругами «малой» (современное искусство) и «большой» (демократическое общество) художественных правд. Перекрывая один другой, эти круги, усилиями сообщества Современное Искусство, имеют тенденцию разъезжаться, так, что в результате внутри малого круга образуется сегмент, неподнадзорный для социума, — так называемая зона эксперимента и радикализма. Светский автор получает там свободу и даже частично проецирует ее на свое окружение — за это даримое сладостное чувство и ценят художников критики и институции. И поскольку малая окружность сдвинулась и частично «вылезла» из поля общественного дискурса, у нее нет более и общей границы, проходящей между радикализмом и обществом, нет иной цензуры, кроме своей, внутренней, институциональной. Ситуацию эту можно иллюстрировать метафорой Кречмера о шизофренике, который «правит бал за спущенными шторами».

Идиот раздергивает шторы. Из всех его дурацких дел — псевдоконструирование, шаманский и лженаучный концептуализм, имитированные страдания в перформансе, помоечные «объекты» и «инсталляции» — наиболее остро все же воспринимается обнажение им зоны «антиискусства». Разведенные некогда круги со скрипом совмещаются, и у радикализма появляется проекция в понятиях общественной речи, которую Двойник (двойной агент, выступающий сейчас на стороне общества) с усердием иллюстрирует. Итак, в понимании общества радикализм предполагает: переход от призывов свержения авторитетов к прямому насилию и террору (культурный анархизм приравнивается к политическому); — например, Юп ван Лисхоут, «Мерседес-Бенц», 1999; неадекватность, переходящую в безответственное поведение и хулиганство, — Маурицио Каттелан, «Побег»; оскорбление чувств верующих и громогласное отрицание всякой метафизики — Авдей Тер-Оганян, «Школа современного искусства — Надругательство над иконами»; оскорбление национальной истории и вообще национальных чувств как таковых — Олег Кулик, «Конец истории».

По сути дела, эти художники в жизни ничего из вышеперечисленного не практикуют: ван Лисхоут не стреляет в людей, Тер-Оганян не занимается вандализмом и не интересуется делами церкви, Олег Кулик участвует в международных выставках как российский художник Все это — лишь иллюстрирование границы, которое, тем не менее, воспринимается едва ли не более радикально, нежели самое ее пресечение. Туг все дело — в публичности. Ведь сегодня можно, при поддержке друзей и меценатов, демонстративно нарушить закон и успеть исчезнуть до приезда милиции. Можно получить титул радикала, статью сочувствующего критика и признание в специализированной среде. Но нельзя описать, чем это было для широкой общественности, нельзя назвать имена потворствующих, нельзя нарушить «узкодемократический» сговор специалистов. В общем, нельзя обнажить и высветить зоны специфических замутнений и сгущений в идеологии всеобщей и тотальной прозрачности, потому что, с точки зрения самого современного искусства, это — полный идиотизм и вредительство самим себе. Идиот рубит сук, на котором сидит, и сжигает мосты — но не с помощью тротила, а галогенными экспозиционными светильниками.