Выпуск: №24 1999
Вступление
КомиксБез рубрики
Граффити: мы существуем и мы повсюдуРичард ЗеннетИсследования
От города воображаемого к городу-фикцииМарк ОжеЭссе
Между Диснейлендом и саркафагомДмитрий Голынко-ВольфсонСвидетельства
ШумДеян СтретеновичКонцепции
Рассеянное желаниеОлег АронсонТекст художника
«КД» и «Поездки за город»Андрей МонастырскийКомментарии
Ситуационисты и городАлександр ТарасовПубликации
Катехизис нового урбанизмаИван ЩегловПубликации
Введение в критику городской географииГи ДеборПослесловия
Ситуационистский интернационалАлександр ТарасовСитуации
Феномен «Новых тупых» в ПетербургеВалерий СавчукТенденции
Тотем и табу московской фотографииИрина БазилеваГорода
Столица мира, сердце всей РоссииВладимир СальниковГорода
Да здравствует Мехико!Александр БренерГорода
Заметки о жизни города Лос-АнджелесаВиктор МазинГорода
Утильсырье из БангкокаЗиновий ЗиникГорода
Лондон '99Александр АлексеевГорода
Остальгия. Заметки о восточно-германской визуальностиМарина ДмитриеваСобытия
XXIV биеннале Сан-Паулу: антропофагия и неолиберализмКарлос БазуальдоСобытия
«Океан. Наследние для будущего». Российский павильон на «Экспо-98»Леонтий ЗыбайловСобытия
«Штирийская осень '99»Елена ЛапшинаСобытия
Иcкусство и город: «Ты повсюду и ты нигде»Елена ЛапшинаСобытия
Критическая тавтология, или Критика тавтологииАнатолий ОсмоловскийСобытия
Московский дневник Биргит РамзаухерГеоргий ЛитичевскийСвидетельства
Между собором и бойнейАлександр СкиданВыставки
Выставки. ХЖ №24Георгий Литичевский
Материал проиллюстрирован рисунками и коллажами автора
Александр Алексеев. Родился в 1965 году в Москве. Художник (выступает в соавторстве с Татьяной Доберу Автор критических статей и эссе в периодической печати. Живет в Москве.
9.00. Green Park
При выходе на Picadilly прохожего привлекают витрины салона Mercedes. Мне показались достопримечательными велосипед с переключением на восемь скоростей цвета серебряный металлик — по цене примерно в полторы тысячи фунтов — и детские электромобильчики, по-видимому, по цене взрослых «Жигулей».
По дороге к Royal Academy of the Arts попадаются представительства компании Iran Air с портретом Хомейни на стене, хотя секретарша там почему-то без паранджи. Потом замечательный магазин восточных ковров. Потом вечно пустой и какой-то выморочный, хотя и громадный офис Аэрофлота. На углу направо — величественный отель «Ritz», где вчера публично показались прессе принц Чарльз с Камиллой Паркер-Боулз.
Под мелким, моросящим дождем толпится изрядное количество иностранных туристов, стремясь проникнуть во внутренний двор Академии. Там в связи с колоссальным зрительским интересом выстроили шатры с кассой и магазинчиком сувениров. Толпа посетителей напоминает кучу-малу из бронзовых гоминоидов Энтони Гормли, заполонивших академический двор летом.
Моне в XX веке интересен, похоже, зрелой и пожилой части населения мира, в основном из США и Японии. Я в первой двадцатке быстро перемещаюсь по залам к кувшинкам, лелея возможную приятность рассматривания панно из нью-йоркского МОМА. Панно действительно замечательное, вызывающее головокружение при близком проходе и меланхолическое успокоение при вглядывании на расстоянии. Экспозиция непредумышленно приоткрывает динамику развития катаракты в глазах художника. Ближе к кризису — темнее гамма, фиолетовей палитра, крупнее мазки, шире кисти. Потом просветление — и снова смещение палитры уже в сторону красного. Возвращаюсь назад по залам, а там — ну просто толпы. Как было иронично замечено в программе «Страсти по Моне» на ВВС-1, трудно рассмотреть эффекты импрессионистской живописи, с трудом протискиваясь вдоль стен.
Московский опыт — приходить с утра к открытию — меня не подвел, и выставка Моне настроила меня на правильно-созерцательный и успокоенный лад, соответствующий моим планам на сегодня.
Давай, Пол, давай!

Я сворачиваю налево и вскоре оказываюсь на Saville Row. Я иду вниз по Saville Row с целью определить дом, где располагалась штаб-квартира Apple Records. Сегодня мне это не удастся, но завтра, завтра... В тридцатилетний юбилей «концерта на крыше» я стою перед этим самым домом под противным моросящим дождем. Тридцать лет назад было холодно, хотя что такое «холодно» для Лондона? Леннон предусмотрительно надел лисью шубу, цветом и фактурой крайне напоминающую его шевелюру. Маккартни почему-то весь концерт проиграл в костюме, вероятно сшитом на этой самой Saville Row. В Великобритании «хороший костюм» означает «костюм с Saville Row», где можно рассмотреть гербы портных с надписями типа: «По высочайшему разрешению Ее Королевского Величества» над дверями бутиков.
30 января 1969 года концерт Битлз вызвал настоящее столпотворение в лондонском районе Mayfair. Сотрудники близлежащих офисов уже было приготовились к ленчу. Внимание их привлекли необычно громкие звуки битловских песен, что дело, в общем, нередкое. Эти же самые звуки, особенно после издания «сорокапяток» фирмой (ого, советской фирмой) «Мелодия», заполняли бахрушинские дворы. Жаркий майский день, идешь проходными дворами к Пушкинской, и слышишь:
Пойдем вместе
сейчас
за мной.
Так вот, в холодный январский день сотрудники близлежащих офисов высыпали на улицу в любопытстве. Тем, кто высунулся из окон дома напротив, удалось разглядеть, как Битлз живьем с Билли Престоном последний раз в своей и нашей жизни сыграли «Get Back», «Don't Let Me Down» и «I've Got a Feeling». Потом еще раз «Don't Let Me Down» и еще раз «Get Back». Тем, кто столпился на мостовой Saville Row, слышно было хорошо, а вот видно — почти ничего. Маккартни, стоявший слева и ближе всех к ограждению крыши, время от времени подходил, покачиваясь в такт, к микрофону, и тогда толпа взрывалась: «Давай, Пол, давай!» И Пол, должно быть, давал.
Конвергенция и мимикрия
Все это было кое-как видно и очень хорошо слышно и от дома за углом, где крайней скульптурой на фасаде (а здание это — ни много ни мало — Museum of Mankind) оказался Лейбниц. На складки его одежды, как и на мою куртку, выпадала лондонская влага. Эта влага, как кажется, никогда не испаряется до конца. Иногда ее уносят на континент ветры. Чаще она зависает в атмосфере, преломляя солнечные лучи в свечение, где Тэрнеру чудились человеческие образы, движущиеся на него в столбе света, ослепившего и покорившего художника.
Когда в воздухе стоит одна сплошная морось, почти не разлагаемая на капли, чувствуешь себя не очень-то уютно. Намного уютнее в залах галерей на Cork Street, что в двух шагах от Museum of Mankind. Гимн уюту я с удовольствием наблюдал в галерее Victoria Miro. Адриан Пиготт выставил там замечательные объекты, раковины и писсуары в футлярах, напоминающих футляры музыкальных инструментов. Прелестные в своей гладкости и обтекаемости футляры были приятно розовыми, палевыми и голубоватыми. Восприятие этих работ зависло в колебании определить: это раковина, взлелеянная, как виолончель Страдивари? Или виолончельный футляр приятного цвета и формы, таящий в себе раковину? С вопроса: «Дельфин — это зверь или рыба?» строится понятие конвергенции, основанное на тезисе о том, что среда обитания формирует организм. Разные по происхождению организмы сближает во внешнем виде их общая среда обитания. Так что, галерейное пространство одной из культурных столиц мира облагородило предметы сантехники? Или галереи, заполоненные элитой по имени Кадиллак, Веспа, Спутник (так назвал раковины и писсуары автор), уподобились роскошным магазинам в ослепительном пассаже Burlington Arcade, в двух, да нет, в одной минуте медленной ходьбы от Cork Street? Хотя и замечательный писсуар под названием «Фонтан» стал музейным шедевром, реплицируемым новыми копиистами...
Стремление постиндустриального общества создавать бесполезные предметы потребления, выполняющие функцию объекта культуры, не является достаточным для разрешения этой загадки. По мне бесполезность с функциональной точки зрения одной из раковин Адриана Пиготта ничем не бесполезнее лягушек из Sterling Silver, выставленных на продажу в Burlington Arcade. Кстати, на лягушку в этот день была скидка с цены запредельно высокой на цену просто очень высокую.
Но дело не в лягушках, а в жучках. С 1963 по 1967 год весь мир рукоплескал четырем одинаковым мальчикам, которые в процессе роста вдруг раскрыли совершенно разные индивидуальности. Можно предположить, что такого рода похожесть как прием рынка поп-культуры была сродни процессу конвергенции в фауне, скажем, моря. Хотя эта похожесть была не более чем подражание себе подобным, что уже не конвергенция, процесс намного более растянутый во времени, а мимикрия. Сэр Пол Маккартни по старой привычке снова прибег к подражанию, спев «Oh Darling» грубым и хриплым голосом Леннона. Спел он настолько хорошо и похоже, что Джону стало завидно. Однако завидовать тут нечему. То, что случается у жучков, встречается и у других насекомых. Например, безобидные мухи подражают в окраске опасным осам-наездникам. Но жалить-то они все равно не могут.
Битлы отошли

Эта крылатая фраза прозвучала в мой адрес в институтской столовой году в 84-м. Повариха на раздаче сказала: «Чего такой лохматый? Постригся бы. Битлы уже отошли!» Я переадресовал эту фразу в 86-м пареньку-битломану в магазине «Мелодия» на Невском в Питере. Он, гордо обмотанный красным шарфом, возразил: «Для меня они никогда не отойдут!»
К полудню 8 августа 1969 года Маккартни уже успел рано утром дописать недостающие дорожки к «Oh Darling», Леннон планировал сыграть гитару в «I Want You». Джордж Мартин, пользуясь необычным совпадением во времени и пространстве всех из четверки, решил дописать завершающую композицию альбома, лаконично названную «The End» и сфотографировать Битлз для обложки. Джон, Пол, Джордж и Ринго посидели на крылечке студии EMI, покурили, Пол снял свои сандалии, оставив их у коричневого кирпичного заборчика. Сохранились любительские фотографии битлов, топчущихся у бордюра тротуара. И почему-то ни одной, где они уже на той стороне. Так что битлы, несомненно, отошли, и абсолютно неясно, дошли ли они куда-нибудь. Скорее, не дошли. Замерли во времени.
Если разглядывать обложку пластинки, слева за Джорджем заметен белый «фольксваген жук». К моему удивлению, точно такой же стоял перед дверями EMI в полдень 30 января 1999 года, когда я вошел во внутренний двор студии с фотоаппаратом «Любитель» наготове, заботливо прикрывая его курткой от капель моросящего дождя. Причем это был настоящий «жук» 60-х, отнюдь не новая его Модификация, продаваемая под рекламным заголовком: «Для тех, кто продал душу в 80-е, есть возможность ее выкупить в 90-е».
Капельки нескончаемого дождя создают плотный экран, возможный к приятию проекции практически без ее преломлений и искажений. Рисуют же лазерным лучом по облакам на концертных шоу Жана Мишеля Жарра, чем же битлы хуже, подумалось мне. В дождливый день, а таких в Лондоне чуть ли не двести в году, перед тургруппами с опытными гидами-битломанами, одинокими любопытствующими вроде меня и просто перед случайными прохожими и водителями, минующими перекресток на Abbey Road, возникнут призраки трех бородатых и одного бритого, одного в белом костюме, двух в темных и одного в джинсовке, трех обутых и одного почему-то босого, словом, четверки лохматых мужчин, известных всему миру. Перекресток на Abbey Road уподобится особому складчатому разлому земной коры, где мы можем наблюдать уже окончательно умершее с выстрелом Марка Чэпмена в 1980 году Прошлое. Если каменноугольные слои служили, по гипотезе Ивана Ефремова, негативом-зеркалом для миллионолетней истории Земли, почему вечно зависшие в атмосфере Лондона дождевые капли не могут сохранить образы еще недавней, но уже истории, и, наверно, тоже Земли, ни больше ни меньше? Появится особое искусство проходить сквозь эти призраки, не касаясь их, не углубляясь в проблематику взаимодействия с реконструированным мифом.
Хотя, пожалуй, и сейчас машины едут сквозь, люди идут мимо с полным осознанием места действия. Не хочется, чтобы экранирующие дождевые капли выпадали на складках плащей и капотах автомашин. Перед глазами сразу встает приевшийся эффект трехмерной анимации, где образ рассыпается в миллионе падающих шариков-капель. Так что уж пусть лучше сцена 8 августа 1969 года останется в пространстве воображаемом. Тогда установится равновесие:
И наконец
любовь, что ты
взял,
равняется любви,
что ты дал.