История маячит за нашей спиной, и тень ее лежит пред нами. Так было, пожалуй, не всегда, но все же часто. Свет сущего по традиции исходит из прошлого, лишь в моменты революций лучась впереди, из потенциального будущего. Но наше время тем и славно, что оно всегда настоящее и светит вокруг нас. Искусство в такой ситуации не жалкое подобие прошлого и не проектный эскиз будущего. Художественная материя теперь пребывает в непосредственном «сейчас». И это восхитительно! Больше нет нужды быть заложником того времени, над которым ты не властен. Искусство добилось невиданной свободы?

Когда пребываешь в настоящем, прошлое окутывает своими волнами. Если забыть физические описания времени и отдаться чувственному восприятию оного — мир преображается. Ощущение собственной протяженности вне настоящего дает видение более широкого художественного горизонта. Но этот спектр эмоций и переживаний в действительности всегда детерминирован прошлым.

*

Говорят, в 1990-е многие жили ощущением конца истории, а значит — разрывом со всеми проблемами предшествующих поколений. Особенно остро это ощущалось на развалах Варшавского блока. Я практически не помню этого времени, и, конечно, все мои знания о нем зиждутся на чужих воспоминаниях. Но даже мне понятен тот наркотический дух свободы, что пьянил тогда всех. Художники, критики и кураторы того времени — сегодня подобны героям эпохи романтизма. Их образы стали синонимами современного искусства. Отважные герои, поборовшие многоголового дракона советской номенклатуры! Они порвали с прошлым и создали новую культуру!

Совсем другими предстают персонажи 2000-х годов. Их искусство творилось на глазах моего поколения. И совершенно ясно — то была не героическая эпоха. На смену творческим подвигам пришла планомерная работа — по кирпичику собирать институции искусства. Вне зависимости от оценки результатов того времени именно нулевые сделали актуальные художественные поиски близкими к народу. Активисты, исследователи социального, визуальные антропологи и другие деятели того времени сегодня представляются скромными альтруистами, которые отошли от дел. Попавшие в жирную волну нефтяных денег, они оказались смыты ее откатом.

Новые герои — сегодняшние звезды — поколение 2010-х. Они выбрали самоорганизацию и artist-run space. Их деятельность сформировала тот контекст, куда попал и я. Институции работают, появляются новые галереи, но тут и кроется ключевая проблема. Вся история разворачивания постсоветского искусства оказалась оторвана от сегодняшнего дня. Острая боль временного разлома 1990-х превратилась в фантомную. Прошлое апроприировано предшествующими поколениями — критерии оценки, системы отношений, трактовки событий уже созданы, и им важно действовать в настоящем. Только чувство утраты истории заставляет обернуться.

Те, кто родился уже в девяностые и не застал СССР, не имеют релевантных связей с советским прошлым. Первое поколение без коммунистического образования существует в новой истории, но ее сформировали еще старорежимные люди. Те конфликты и проблемы, что уже проступили и начали нарывать, предстоит решать уже нам — волне 2020-х годов. А для этого необходимо разобраться в том, что было, и понять, что будет. Как говорил в одном интервью Марсель Дюшан, именно перед художником, а не перед историком искусства стоит задача рассказывать историю настоящего.

*

Прежде всего необходимо признать, что сложившаяся история, в том числе искусства, регулярно используется как инструмент угнетения. Как известно, историю пишут победители. Но если в случае политических, государственных единиц вовсю идет активная борьба за слом вертикальной иерархии истории, то в нашем художественном поле все лишь начинается. Советские художественные институты, со всеми встроенными в них идеями, в девяностые были отринуты. И вроде как «конец истории», и те «кто был никем, тот станет всем» — должно было реализоваться... Да, теоретически появился разрыв с традицией, критериями оценки и успеха. Но в практическом смысле мы продолжаем жить по законам развитого социализма, пускай и вывернутого наизнанку. Кабаковская максима «в будущее возьмут не всех» все так же владеет умами. И вместо того, чтобы подорвать власть условного канона, мы до сих пор пытаемся его развить, а то и встроиться в него.

Прошлое нашептывает нам мысли, что искусство есть инструмент сегрегации — «вымарывай неугодное, отделяй зерна от плевел». Сама идея, будто художественная деятельность может быть построена на иных принципах, кажется смехотворной. По еще советской традиции в российском искусстве практически не проводится политика интеграции. Расколы и разрывы культурного пространства, доставшиеся по наследству, работают на исключение из истории неформатных фигур. Слепые зоны собственного прошлого лишь разрастаются. Мы тщимся интегрироваться в международный мир искусства, но сами даже не стараемся включить в историю лишенных голоса и места, исключенных из нее людей. Что уж говорить о гендерном балансе и постколониальном осмыслении сложившегося пантеона!

Однако здесь кроется причина необходимости обращения к ушедшему времени. Оно не потеряно и не бессмысленно, просто с ним необходимо найти связь. Только не ту, которую предлагают доброхоты с уже готовыми ответами. Не сломленная глыба иерархий должна быть снесена, чтобы на ее месте построить потенциальное для всех. Для этого историю нужно мыслить актуальной и осознавать ее пустоты и сгустки. Вечно живой и беспокойный поток не ограничивается фарватером с классиками. И если свернуть с него, то можно увидеть иные модели искусства, другие формы художественной деятельности. А значит, и найти альтернативу «вечному» угнетению.