Выпуск: №104 2018

Без рубрики
ТигрАндрей Фоменко
Обзоры
100 и 500Георгий Литичевский

Рубрика: Текст художника

Время (для) истории

Время (для) истории

Митинг КПРФ 7 ноября 2017 года. Санкт-Петербург. Фото: Вадим Лурье

Анастасия Вепрева. Родилась в 1989 году в Архангельске. Художник, куратор, критик. Живет в Санкт-Петербурге.

2017 год, год столетия Великой Октябрьской революции, стал отправной точкой для массового открытия капсул в будущее, заложенных ровно пятьдесят лет назад в разных городах России и стран бывшего СССР. Каждое открытие проходило примерно по одной и той же схеме — торжественное собрание, официальные лица достают пожелтевшие свитки, приглашают, если возможно, живых еще участников закладки, радостно читают тексты советских писем про космос, гигантские дома, мир без войны и наступивший коммунизм. В кадре мелькают утомленные рабочие. Люди с вожделением смотрят на артефакты прошлого. В Биробиджане капсула объявляется бесследно исчезнувшей, в Пензе ее заблаговременно извлекают и облагораживают, чтобы не портить момент открытия долгим ожиданием. В Тобольске оказывается, что рабочие спутали капсулу с мусором еще во время ремонта в 2009 году. В Брянской области власти перестраховываются и достают ее заранее, что очень оскорбляет местных жителей, желающих четкого соблюдения регламента. А в Приморье открытое письмо вообще рассыпается в труху.

some text
Митинг КПРФ 7 ноября 2017 года. Санкт-Петербург. Фото: Вадим Лурье

Многие энтузиасты решают продолжить традицию и закладывают новые капсулы в будущее. Здесь начинается самое интересное — различие. Временной промежуток закладки значительно сокращается и меняет своего адресата, многие письма отправляются к новому идеологическому ориентиру — годовщине победы в Великой Отечественной войне. Оптимистичная интонация текстов сохраняется, как и их штампы — жить станет лучше, жить станет веселее. Как и в СССР, объявляются масштабные конкурсы на написание лучшего письма в будущее. В Ивановской области, на пример, такой конкурс сопровождается большим скандалом, когда выясняют, что победившая школьница, проявив смекалку, просто скомпилировала так называемое идеальное письмо из открытых и доступных в интернете источников. Небольшим исключением из клишированных текстов можно назвать случай Коноши (Архангельская область), где в новом письме неожиданно затрагивают тему памяти и историю ссылки в этих краях Иосифа Бродского.

На общем фоне новых перезаложений не очень заметен еще один кейс. В Санкт-Петербурге 7 ноября 2017 года возникает точка невозврата во всей этой истории. На официальном митинге партия КПРФ закладывает послание в 2117 год, к двухсотлетнему юбилею революции. Помещают его в небольшую флягу и выкидывают в Неву. На фотографии зафиксированы большой всплеск воды (справа) и повернувшийся к нему спиной человек (слева). Точное место никак не определено.

Сама по себе закладка капсулы в воду еще не говорит о полном безразличии закладывающих к будущему. В 2015 году новая капсула опустилась на дно озера Байкал в сопровождении группы водолазов и GPS-навигатора, а 13 сентября 2017 в Новороссийске по координатам успешно нашли и вскрыли старую капсулу, замурованную в бетонное основание маяка. А вот в Петербурге будущим явно пренебрегли. Точнее сказать, от него отказались, передав по наследству случайным морским обитателям, которые, вероятно, скоро мутируют от пластика и начнут изучать человеческий язык.

Линейное время схлопнулось, завязавшись в узел разнонаправленных прошлых времен. Настоящее — уже не момент между прошлым и будущим. Прошлое уже не то, что прошло — будущее уже не то, что будет.

***

История этих писем начиналась во времена, когда люди еще верили в будущее, повинуясь логике так называемого темпорального режима Модерна[1]. Они формулируют футурологические образы в текстах, собирают лучшие экземпляры собственной культуры — стихи, рисунки, пластинки и отправляют их на пятьдесят лет вперед, почти как в космос, к более развитым существам.

Их будущее должно было стать нашим настоящим, 2017 годом, а мы — теми самыми развитыми людьми. Но оно не становится. Мы — тоже. Наше настоящее оказывается совсем не похоже на их будущее. Войны не кончаются, коммунизм не наступает. Наше прошлое отличается от их настоящего. В духе опрокинутой политики, которую критикует[2] советский историк М. Н. Покровский, прошлое претерпевает изменения с новыми законами против фальсификации истории — отныне мы не вправе переосмыслять роль СССР во Второй Мировой войне, и даже идея прошедшей сто лет назад революции оказывается мягко затушевана. А будущего у нас вообще нет. Общество краткосрочных контрактов периода дикого фриланса не верит в самое себя, а общественные дискуссии все время обращают фокус внимания в прошедшее и его моральные выводы.

some text
Анастасия Вепрева «Future in the Past», 2017. Воронеж. Фото: Анна Курбатова

Согласно немецкому историку Райнхарту Козеллеку[3], именно в конце 1960-х годов идея будущего как надежного ориентира достигает своего апогея, во многом из-за открытия космических горизонтов и перспектив модернизации. Однако постепенно она сходит на нет и, согласно тому же Козеллеку, практически исчезает после падения Берлинской стены в 1989 году. Большой нарратив терпит крушение, единая история заканчивается, на сцену выходит множество новых историй[4], желающих обновить старые факты, но уже с других позиций.

«Вывих времени» становится темпоральным режимом сегодняшних дней, нашего «сложного», или «нового настоящего», как сказал бы философ и историк культуры Х. У. Гумбрехт[5], когда прошлое не просто вторгается в наш настоящий момент, но и регулярно в нем присутствует. Даже складывается ощущение, что вся российская политика сосредоточилась сегодня лишь в сфере исторических дискуссий — как относиться к тому или иному наследию[6]. Однако этим дискуссиям еще далеко до ставшего уже классическим «спора историков»[7], и приводят они только к попыткам властей установить единую моноисторию славных побед режима, лишь бы не признаваться в собственных преступлениях и не открывать архивы. А несогласных с утвержденной трактовкой правосудие активно преследует, причем зачастую не по указке свыше, а для собственной перестраховки, как, например, недавно вышло в Архангельске, когда вандализмом назвали установку таблички в память о репрессированном на аварийном доме[8].

В это же время до сих пор вся страна завалена неопознанными останками, имена которых, равно как и виновных в их гибели, еще только предстоит вернуть и выяснить.

***

Свою исследовательскую работу я начала в 2015 году в Кронштадте с анализа опубликованных архивных данных по Кронштадтскому анархистскому восстанию 1921 года, которое было жестоко подавлено большевиками и немедленно предано забвению. Мне в глаза бросилась до боли знакомая стилистика текста, в котором достаточно было поменять слово «контрреволюционный» на «экстремистский» — и нарратив сразу же обретал пугающую свежесть. Все более смещая фокус с реального события на художественный вымысел, я продолжила фальсификации источника. Восставшие анархисты превратились в восставшие военные машины, которые выступили против угнетения со стороны людей и против всех военных действий. Все текстуальные материалы были разделены на два блока — бюрократическую и личную речь: сухие материалы дела, которое так и не стало полностью рассекреченным, и воспоминания очевидцев. Невозможно было определить однозначно, что это было и когда произошло, хотя все сильно напоминало сегодняшний день. Я добавила в дело несколько искаженных карт города с реальными координатами брошенной техники, тем самым окончательно спутав не только временные диспозиции, но и саму фактографию. Комбинация разных источников в деле позволяла прочитать его как минимум с трех разных позиций — власти/следователя, жертвы/очевидца и нейтрального исследователя/археолога.

Следующим проектом, растянувшимся на несколько лет, стала работа с архивными фотографиями полей боя с останками человеческих тел. Они переносились на большие куски плохой упаковочной бумаги в аскетичном и сухом графическом стиле, подчеркивая ранимость и хрупкость человеческой жертвы. Они теряли все связи с непосредственным событием и превращались в абстрактные картины прошлого. С точки зрения сегодняшнего дня, эпохи первоначального обучения Искусственного Интеллекта, казалось, что эти картины могут стать для него «хорошим» подспорьем для изучения человеческой истории — как череды бессмысленного и бесконечного самоуничтожения, а значит, и логичной причиной для окончательного решения человеческого вопроса. Графика развешивалась в маленьких тесных комнатах, отправляясь на «свалку»/в «кладовку» истории, а в соседних блоках показывали постапокалиптическую видеоинсталляцию, где четыре обреченных индивидуума забраковывались машиной и убивались ею за логические ошибки, а, по сути, за несоответствие человеческой парадоксальности четкому машинному коду.

some text
Анастасия Вепрева «Тела», 2015–2016. Предоставлено автором

Тема безымянной жертвы во многом заставила меня продолжить работу скорби и собирать в своих рисунках погибшие тела, разбросанные по времени и пространству. Каждый найденный на разных фотографиях убитый или доведенный до смерти бережно переносился на маленький кусочек ватно-белой бумаги. Со временем мне стало этого недостаточно, и я начала строить им небольшие кроватки из папье-маше, тем самым убаюкивая и успокаивая каждого.

Это странное перекрещение времени занимало меня все больше в попытках как-то связать разрозненные линии. Я футурологически прогнозировала настоящее, спекулятивно осовременивала прошлое и даже напрямую присутствовала в нем, отправляя его в без временье. Поле искусства позволяло делать это с легкостью. Однако полная картина все никак не вырисовывалась — не хватало точки сборки.

Но неожиданно в поле нашего настоящего возникли непосредственные акторы прошлого — те самые письма будущего. Своим появлением они сформировали спекулятивный канал передачи данных, который необычайно заинтриговал современников. История пришла к нам в чистом виде, в виде источника, который можно было прочитать на разных уровнях. Во многих городах России люди смогли напрямую прикоснуться к сокровенному — к желаниям людей прошлого, которые своим появлением четко обозначили вывих нашего времени. Однако концентрат утопического желания оказался просроченным, и принимать его в чистом виде было немного опрометчиво. Вначале нужно было как следует разобраться, насколько он может быть нам полезен, может ли он все еще быть образцом для нас. Я посвящу этому свое новое исследование.

Будущее требует осмысления, оно непременно наступит, хотим мы этого или нет — в прошлом ли, настоящем или будущем времени. Неизвестно, каким оно станет, ясно одно — история играет в этом большую роль — не как моральный ориентир или сборник полезных советов (все меняется, и условия, и предпосылки), но как следствие наших поступков. Будущее строится из наших оценок прошлого-в-настоящем и нашего отношения к этим неупокоенным душам, которым уже давно пора вернуть имена и дать место на кладбище.

Примечания

  1. ^ Ассман А. Распалась связь времен? Взлет и падение темпорального режима Модерна. М.: Новое литературное обозрение, 2017.
  2. ^ «История — это политика, опрокинутая в прошлое». Из доклада «Общественные науки в СССР за 10 лет» (22 марта 1928 г.). Фраза прозвучала как упрек «буржуазно-дворянской историографии» в политизированности, идеологизированности и конъюнктурности.
  3. ^ Козеллек Р. Прошедшее будущее. К вопросу о семантике исторического времени. Цит. по Ассман А. Распалась связь времен? С. 7–8.
  4. ^ Козеллек Р. Можем ли мы распоряжаться историей? (Из книги «Прошедшее будущее. К вопросу о семантике исторического времени») // Отечественные записки 5 (2004).
  5. ^ Гумбрехт Х. У. Филология и сложное настоящее // Новое литературное обозрение 138 (№ 2, 2016).
  6. ^ Один из ярких примеров — «Имя России», проект телеканала «Россия» и Телекомпании ВИD 2008 года, в котором путем телевизионного и интернет- голосования предполагалось выбрать наиболее значимых персон для российской истории. Большое количество времени лидирующую позицию занимал Иосиф Сталин, но уступил в итоге другому «великому полководцу» Александру Невскому.
  7. ^ «Спор историков» («Historikerstreit») — полемика 1986 года в ФРГ, ставшая одной из наиболее важных общественно-политических дискуссий о нацистском прошлом и национальной идентичности Германии. С одной стороны, ревизионисты или консерваторы в лице Эрнста Нольте и других представляли нацизм как акт оборонительной реакции на агрессивную экспансию большевизма, а концентрационные лагеря — типичным явлением времени в разных странах. С другой стороны, им оппонировали интеллектуалы левых взглядов в лице Юргена Хабермаса и других — они отстаивали идею уникальности нацизма и коллективной ответственности немцев за прошлые преступления. Несмотря на общий консервативный поворот в обществе, победу все же одерживают левые историки, а Эрнст Нольте со временем становится изгоем в науке и публичной сфере. 
  8. ^ 16 августа 2017 года в Архангельске суд оштрафовал активиста мемориального проекта «Последний адрес» Дмитрия Козлова на 15 тысяч рублей. Его обвиняли в том, что он установил металлическую табличку размером 11 x 19 см в память о жертве сталинских репрессий на дом, признанный памятником культуры. Тем самым он мог нанести памятнику «непоправимый ущерб», несмотря на то, что до этого момента Инспекция по охране объектов культурного наследия не интересовалась судьбой дома, который уже был признан аварийным и должен был быть снесен через какое-то время. Установка таблички была инициирована жителями дома. 
Поделиться

Статьи из других выпусков

Продолжить чтение