Выпуск: №48-49 2003
Вступление
КомиксБез рубрики
Любовь и методГеоргий ЛитичевскийЭкскурсы
Превратности методаВладимир СальниковБеседы
Юрий Злотников: метод незавершенностиЮрий ЗлотниковКонцепции
Пролегомены к методологическому принуждениюАнатолий ОсмоловскийПозиции
О позитивностиАнна МатвееваПозиции
Выбор методаАлексей ЦветковРеплики
По образу, не по книгеВалерий СавчукОпросы
Каков метод вашего искусства?Ольга ЧернышеваРефлексии
Критика и арбитражДмитрий Голынко-ВольфсонРефлексии
К критике критикиЕвгений БарабановКонцепции
История и критикаВиктор МазинНаблюдения
Методология и современное искусствоЕлена ПетровскаяБеседы
Сергей Зуев: Методология и культурное проектированиеСергей ЗуевКруглый стол
Методология репрезентацииАнатолий ОсмоловскийРеконструкции
«Гамбургский проект»: прощание с дисциплинойВиктор МизианоКонцепции
Одиночество проектаБорис ГройсТекст художника
Гоглус ФранчайзингАнна и Михаил РазуваевыРецензии
На старте новой европейской географииВладимир СальниковПерсоналии
СОВР. ИСК. РУС.Евгений ФиксСобытия
Грац — культурная столица ЕвропыВасилий РомурзинСобытия
О «плоскости» поколения мангаНаталья ЧибиреваСобытия
Выставка про кружок (заметки участника)Александр ШабуровСобытия
Арт-Манеж 2002. «Другая» историяБогдан МамоновВыставки
Выставки. ХЖ №48/49Богдан Мамонов
Ирина Затуловская. «Мирская яичница», 1999, кровельное железо
06.12.02-13.12.02
7-я Московская художественная ярмарка «Арт-Манеж 2002»
Центральный выставочный зал Манеж, Москва
Мне не в первый раз приходится писать о ярмарке «Арт-Манеж», и, признаться, возникает ощущение, что каждый год можно перепечатывать один и тот же текст, заменяя лишь некоторые имена да темы экспозиционного проекта. Почему так происходит? Вроде бы меняются кураторы (правда, в последние годы ярмарку надежно прибрал к рукам Владимир Овчаренко), каждый раз заявляются новые темы (в этом году — «Живопись»), появляются совершенно новые даже для мировой практики принципы формирования ярмарочной экспозиции (неслыханно, чтобы организаторы коммерческой ярмарки ставили условия перед галереями, типа «выставляем только живопись и больше ничего»), но в целом общее впечатление остается тем же. Правда, пресса каждый год пытается убедить нас, что прогресс налицо, коммерческое искусство становится все лучше, а так называемое «хорошее искусство» делается все более продаваемым, но очевидно, что это лишь рыночные уловки, входящие в правила игры. Складывается впечатление, что кураторские изыски, призванные, согласно декларациям, отфильтровать салон, граничащий с китчем (это все равно не удается), в действительности являются своего рода ярмарочными аттракционами.
Можно ли представить себе где-нибудь в Кельне или Чикаго ситуацию, когда галеристам предлагают экспонировать только одного художника или, как в этот раз, только живопись. Однако на поверку выходит, что «вы, друзья, как ни садитесь...» Конечно, можно сказать, что каждый год нас ожидает какой-нибудь «спецпроект», каким в этом году стала программа «Куратор + Художник», но согласитесь, что ярмарка — это все-таки не биеннале современного искусства и «спецпроекты» выполняют на ней лишь вспомогательную роль.
Впрочем, у прессы и общественности есть все же повод для ликования — последний «Арт-Манеж» побил все рекорды продаж раскуплено более 500 картин на сумму 900 000 у.е.
Конечно, на фоне доходов «Арко» или «Арт-Чикаго» такая сумма не может впечатлять, но с ярмарками меньшего калибра это уже более или менее сопоставимо, а главное — эта цифра значительно превосходит предыдущие ярмарки современного искусства в России. Так что впору кричать «Лед тронулся!» или что-нибудь столь же патетичное.
К сожалению, мне неизвестно соотношение продаж между основной, так сказать, коммерческой частью ярмарки и «актуальным искусством», которое также было в этот раз представлено живописцами. В целом эта часть оставила впечатление вполне съедобного искусства, доказав, что пока у нас не перевелись художники, умеющие не только думать, но и делать. Правда, очевидно, что эти работы заведомо проигрывали и тонули среди визуального шума, издаваемого ярмарочными стендами. Особенно это относится к таким камерным и тонким художникам, как Затуловская. Ирина с упорством, достойным лучшего применения, ежегодно штурмует «Арт-Манеж». Ее «Франциск, кормящий птиц» (лучшая, на мой взгляд, работа ярмарки) смотрится в Манеже так же странно, как иконы в переходах метро, продаваемые рядом с «часами — трусами».
Не вполне понятно, что означает слоган «Куратор + Художник», кроме как очередной рекламный трюк Если речь шла о том, что некий куратор просто показывает выбранного им художника, то это недостаточно интересно, если о том, что они совместно создают проект, то это недостаточно выражено.
Исключение здесь сделал, пожалуй, Александр Панов, создавший из живописи и фотографий Полисского, по сути дела, собственное произведение. Нелегко, в самом деле, примирить куратора и художника, последний, чуть что, чувствует себя исполнителем чужой воли, неким зомби, в которого вселился «злой дух» — куратор. Весьма возможно, что Панов и имел это в виду, когда инициировал «свою» башню, внутри состоящую из фотографий, невидимых зрителю, но смыслообразующих, а снаружи — из довольно декоративной живописи.
Одним из хитов выставки стала живопись Натальи Стручковой — проект «Верняк» (куратор Дмитрий Барабанов). Стручкова, до этого известная как одна из первых и лучших сетевых художников, теперь начала осваивать виртуальный мир средствами живописи. В Европе подобные ходы уже не новость, а один из наиболее успешных мастеров, работающих в этом направлении, — наш «немец» Георгий Пузенков. Впрочем, в работах Стручковой присутствуют и несомненные художнические достоинства, она, как сказал ее куратор, действительно искушена в сфере колорита, композиции и формообразования.
Поводом пропеть осанну ярмарке для прессы стало пришествие «Zhou Brothers», — китайских интернационалистов, проживающих в США Эта пара, которую Владимир Овчаренко назвал китайскими Комаром и Мела-мидом, чурается новых технологий и известна беспроигрышным коктейлем — живописью, изящно микширующей восточную каллиграфию и западную абстракцию. В Москву «братья», которых представляла берлинская галерея Walter Bischoff, привезли свиток — баннер с политкорректным названием «Доброе утро, Москва». Пресса не могла пройти мимо того факта, что художники в 2000 году в Давосе на экономическом форуме показывали живописный перформанс перед «главами государств и политическими лидерами». Забавно в этой связи было прочесть в одном из московских изданий, что проект двух «звезд» стал великой китайской стеной между гламурным салоном и настоящим искусством. Вот только, в свете давосского действа, к какому разряду отнести бравых китайцев?
Сегодня нам заново предлагают открыть для себя пластику. Сообщество заговорило о живописи, страшно сказать — о «форме», сам «великий и ужасный» Осмоловский изучает Марка Ротко и занимается абстракцией. Задаться вопросом, почему знаменитые китайские художники демонстрируют политикам живописные шоу, поинтересоваться их политической ориентацией будет куда неприличнее, чем спросить об их ориентации сексуальной. Увлечение формой есть несомненное свидетельство наступающего застоя, не только художественного, но и, прежде всего, политического. Об этом недвусмысленно свидетельствует еще один проект, организованный в рамках «Арт-Манежа 2002» — выставка «Манеж 40 лет нонконформистского искусства» — куратором Евгением Барабановым.
Как становится понятно из названия, речь идет о мемориале знаменитой выставки, на которой Хрущев спорил об искусстве с Эрнстом Неизвестным, а свои аргументы подкрепил известным крепким словцом. После этого формалистическое и экспериментальное, как говорили в советскую эпоху, искусство ушло в подполье, получило название «другое» и породило огромное количество легенд и слухов, дав возможность кураторам и искусствоведам создавать самые различные исторические конфигурации. Не так давно вернувшийся из Германии Барабанов также выступает со своей авторской концепцией «другого искусства». Он и не скрывает, что его версия несколько отличается от привычной — иные принципы группирования: кто-то и вовсе выпал за пределы круга, кто-то, наоборот, занял место поцентральнее. (Так, там нету Монастырского и «КД», но есть работы Кизевальтера или довольно редкие фотографии перформансов Герловиных) Критиковать Барабанова за это — дело пустое; как всякий автор, он имеет право на собственную концепцию, тем более что сам был активным участником событий той эпохи.
Любопытны не столько те нюансы, которые Барабанов привносит в привычную историю нонконформизма, сколько его комментарии к выставке. Куратор справедливо замечает, что на Западе проходит множество выставок, посвященных искусству модернизма. Конечно, это было и раньше, но несомненно, что сегодня интерес к «наследию» возрастает. Вероятно, мы присутствуем при так называемой мемориальной стадии развития современного искусства, что и понятно: в сфере актуального искусства в последнее время мало что происходит. Интерес к прошлому косвенным, но вполне очевидным образом свидетельствует о кризисе настоящего. Отсюда и стремление переосмыслить исторический опыт, придать ему иную конфигурацию. В случае с проектом Барабанова — это стремление выделить формально метафизическую составляющую «другого искусства» в ущерб его социально-политическому значению. «Этим искусством заданы параметры по отношению к фундаментальным проблемам искусства, по отношению к вечным русским религиозно-онтологическим вопросам. Это искусство разрушало миф о литературности и идеологичности русского искусства. Оно занималось проблемой формы, цвета, ритма. Вне его опыта наша культура бедна». Дело не в том, прав историк или нет, а все в той же симптоматике наступающей эпохи. Бессмысленно вновь и вновь спорить, что важнее в искусстве — форма или содержание, и я далек от мысли принижать значение формальных и философских поисков «других» художников. Но, по мне, все-таки прав был «актуальный искусствовед» Никита Сергеевич, и мне не смешно, что в натюрмортах Яковлева или фантазмах Соболева он провидел антисоветские тенденции.
Искусство нонконформистов само по себе несло функцию оружия, причем оружия, изготовленного на Западе. Могу свидетельствовать: мои родители решили, что мне быть абстракционистом, еще когда я находился в утробе. Для них — людей, ненавидевших, будем говорить откровенно, советскую власть, — ребенок-зомби — будущий потенциальный абстракционист — был единственным оружием, которое они могли противопоставить машине тоталитаризма. Между тем, если вспомнить, что раскрутка абстрактного экспрессионизма во всем мире происходила на деньги американских спецслужб, становится понятным, что «кураторы» из политбюро не зря проявляли бдительность.
Можно, конечно, воскликнуть, что это было ужасно, но можем ли мы сегодня, особенно в контексте «Арт-Манежа», представить себе главу государства ожесточенно, чуть ли не до драки, спорящего с какой-нибудь арт-звездой об... искусстве. И не важно, насколько хорошим было это искусство, если оно было способно порождать столь горячую реакцию c обеих сторон. Ради этого, пожалуй, можно и пострадать, и в подполье посидеть, а может, и не только в подполье. И не важно, кто на самом деле продвигал абстракционизм, здесь уже не о картинках речь шла, а об убеждениях.
Есть они у кого-нибудь сейчас — убеждения?
Конечно, после стольких лет, когда в «другом» искусстве видели только средство борьбы, можно и нужно понять людей, желающих видеть в искусстве прежде всего искусство, а не оружие. Но вместе с тем, в контексте «Арт-Манежа», тенденция, заявленная Барабановым, неожиданно оказалась симптоматичной. Это лишний раз доказывает, что искусство не может быть независимым, оно так или иначе становится отражением «других» процессов, и поэтому, в данном контексте, прекрасно сделанная выставка Барабанова оставляет двойственное впечатление.