Видеотрилогия Яэль Бартана «И Европа будет потрясена» (And Europe Will Be Stunned, 2007–2011) — в самом деле потрясающее произведение. Но его ошеломляющий эффект нельзя объяснить одним только выбором темы возвращения евреев в Польшу. Недавно в Европе возникла новая небольшая диаспора израильтян, состоящая в основном из художников, писателей и других творческих работников. Сам этот факт никого не потряс. В глазах европейского общественного мнения это событие лишь в очередной раз подтвердило толерантность, либеральность и открытость современного Евросоюза и универсальное значение так называемых «европейских ценностей». Столь впечатляющим событием изображенное Бартана возвращение евреев в Польшу делает не само возвращение, а скорее его специфическая форма. Евреи здесь возвращаются в Польшу не как отдельные индивиды, готовые встроиться в установившийся европейский — в данном случае польский — политический, экономический и идеологический порядок, а как политическое движение, практикующее собственный этос и образ жизни. И, что еще более важно, этос у этого движения коллективистский, социалистический. Возвращение евреев символизирует не только и даже не столько возвращение вытесненных воспоминаний о Холокосте. В еще большей степени этот фильм обнаруживает другую вытесненную фигуру — социалистическую эстетику и коллективистский образ жизни. Исторически отвержение этого коллективистского, социалистического образа жизни было центральной предпосылкой для возникновения современной объединенной Европы. Упразднение советского социализма в восточной части Европы заложило основу для Евросоюза в его нынешнем виде. Восточноевропейские члены этого союза, в том числе Польша, вышли из недавних антикоммунистических революций. Соответственно, определенного рода антикоммунизм и, особенно, определенного рода антисоветскость — краеугольные камни социального, политического и экономического порядка этих стран.

Вот почему видео Бартана, изобилующие отсылками к коммунистическому и прежде всего советскому прошлому, производят действительно ошеломляюще впечатление. Красные галстуки на юных слушателях речи Славомира Сераковского в первом фильме «Мары/кошмары» (Mary Koszmary, 2007) похожи на красные галстуки советских пионеров. В конце трилогии панихида по Сераковскому проходит во Дворце культуры — здании, являющем собой типичный пример сталинской архитектуры, которое было «подарком» Сталина польскому народу после Второй Мировой Войны и с тех пор (с ненавистью) воспринимается как символ советской оккупации. Сама церемония прощания тоже очень напоминает аналогичные церемонии социалистической эпохи. Культ лидеров, отдавших жизнь за коммунистическое будущее, много десятилетий стоял в центре советской идеологии. Последние сцены трилогии Бартана воспроизводят тщательно срежиссированные ритуалы массовой скорби и выражения приверженности идеологии коммунизма перед мертвым телом вождя — ритуалы, хорошо знакомые любому, кто в советское время лично в них участвовал или видел их на телеэкране.

Но наиболее очевидны отсылки к образам советского прошлого во втором видео Бартана. Оно воспроизводит эстетику раннесоветских фильмов, посвященных строительству новой социалистической жизни и созданию нового социалистического коллективистского человека. Сцены совместного труда, совместного приема пищи и отдыха выглядят так, словно они взяты из советских фильмов 20-х — 30-х. Это впечатление усиливается благодаря тому, что для строительства новой жизни герои видео используют старые технологии: постройки возводятся из дерева, а сам процесс строительства довольно примитивен. Не видно никаких современных строительных машин. Люди работают так, будто находятся в условиях бедной аграрной России после Октябрьской революции или, если уж на то пошло, Палестины того же периода. Одежда строителей тоже напоминает зрителю о социалистической одежде 20-х — 30-х, какой мы ее знаем по фотографиям Родченко и фильмам Дзиги Вертова. В то же время весь процесс строительства поселения показан под разными углами, что делает изображение более динамичным, — тоже в стиле Родченко-Вертова. Как и в документальных фильмах Вертова, эти кадры демонстрируют, что процесс строительства новой жизни не подразумевает ни иерархии, ни особого разделения труда — это эгалитарное, коллективное усилие, коллективное воспевание процесса строительства и его результатов, а также типично десексуализированных, товарищеских отношений между мужчинами и женщинами. Однако результаты этого восторженного и объединяющего коллективистского труда оказываются довольно скромными. Поселение маленькое, немного похоже на сталинский трудовой лагерь и выглядит затерянным бог знает где. Это неопределенное пространство маркируется в конце второго фильма еще одной отсылкой к социалистическому прошлому Польши — на этот раз это безликая массовая архитектура позднего социализма.

Евреи — строители нового будущего — предстают в фильме активными, полными сил и надежд. Но форма их труда совершенно анахронична и относится к начальному периоду индустриализации, а может быть, даже к доиндустриальным коллективистским земледельческим проектам. Поэтому молодые еврейские энтузиасты с их социалистической трудовой этикой и примитивными технологиями кажутся затерянными не только в пространстве, но и во времени. Они строят нечто среднее между израильским кибуцем и советским колхозом посреди посткоммунистической, постиндустриальной, постмодерной Европы. Их образ воплощает коллективистский, производственнический энтузиазм социалистических движений межвоенного периода в современную историческую эпоху приватизации и индивидуального потребления.

Мне кажется, что подлинное содержание этого проекта — не столько возвращение евреев в Польшу, сколько возвращение идеалистических, социалистических и универсалистских истоков сионизма — после многих десятилетий разрушительного национализма и провинциализма. Во время холодной войны советский коммунизм и израильский сионизм были идеологическими и политическими противниками. Сейчас холодная война в прошлом, но ни та, ни другая идеология не одержала исторической победы. У сионизма в современном мире плохая репутация. В самом Израиле социалистические корни сионистского движения почти полностью забыты, а кибуцы фактически приватизированы. Советский Союз тоже обладает дурной посмертной славой, и в восточноевропейских странах, в том числе в России, коммунистическая идеология подвергается остракизму. Тем не менее, недавняя истории и коммунистического, и сионистского движений заставляет многих наблюдателей забывать об их общих корнях — социалистических устремлениях европейской интеллигенции и рабочего класса накануне Второй Мировой войны. Видеотрилогия Бартана отсылает к этим общим корням, соединяя сионистскую и советскую образность 20-х — 30-х. И хотя эмблема ее вымышленного «Движения еврейского возрождения в Польше» — это комбинация польского орла и звезды Давида, флаг у движения красный. Но особенно интересно, что придуманное Бартана сочетание кибуца и колхоза, советской идеологии и некой формы сионизма имело почти забытый ныне реальный исторический прецедент.

В конце 20-х советское правительство обратилось к евреям Советского Союза и всего мира с призывом приезжать в СССР и строить новый дом для евреев на советской территории. В Биробиджане — в Сибири, на реке Амур, рядом с советско-китайской границей — была основана Еврейская автономная область. Открывая этот проект в 1926 году, Михаил Калинин — на тот момент председатель Центрального исполнительного комитета Верховного Совета СССР — заявил, что перед еврейским народом стоит большая задача: сохранить свою национальность, а для этого нужно превратить значительную часть еврейского населения в оседлое крестьянское земледельческое компактное население, измеряемое, по крайней мере, сотнями тысяч жителей. В своей речи Калинин предложил сделать Биробиджан новой родиной евреев. Можно было бы возразить, что область посреди сибирской тайги не особенно соответствует исторически сложившемуся образу евреев как горожан-изгнанников, торговцев и интеллектуалов. Однако советские идеологи надеялись достичь не только экономического преображения Биробиджана благодаря еврейским поселениям, но и преображения самих евреев, превращения их при помощи коллективного сельскохозяйственного труда в новых людей, новых евреев. В более поздней речи 1934 года Калинин говорит: «Я считаю, что биробиджанская еврейская национальность не будет национальностью с чертами местечковых евреев из Польши, Литвы, Белоруссии, даже Украины, потому что из нее вырабатываются сейчас социалистические "колонизаторы" свободной, богатой земли с большими кулаками и крепкими зубами, которые будут родоначальниками обновленной, сильной национальности в составе семьи советских народов»^[1].

Этот образ евреев «с большими кулаками и крепкими зубами», по сути, близок сионистскому представлению о новой расе «мускулистых евреев», зарождающейся на территории Палестины. Не случайно одним из основателей сионистского движения был Макс Нордау, прославившийся своей книгой «Вырождение», посвященной борьбе с так называемым «дегенеративным искусством». Позже эта книга стала одним из основных источников вдохновения для нацистов, организовавших в 1936 году в Мюнхене знаменитую выставку «Дегенеративное искусство». Но больше всего Нордау и других лидеров раннего сионистского движения волновало не художественное вырождение, а вырождение евреев, которые занимались вредным для здоровья трудом и вели нездоровый образ жизни в европейских городах и особенно в восточноевропейских местечках. Не только антисемитская пресса, но и основатели сионизма считали этих евреев больными, физически слабыми, культурно недоразвитыми, заботящимися только о деньгах, не пригодными ни для военной службы, ни для спорта и т.д. Движение еврейского возрождения в Палестине занималось сельскохозяйственными работами и военной подготовкой, видя в этом способ преодолеть многовековое вырождение еврейского народа в условиях диаспоры^[2].

Советская идеология 20-х — 30-х также восхваляла тяжелый труд, спорт, несение военной службы, физическую силу, энергию и молодость. Но, конечно, это биополитическое возрождение понималось скорее в классовых, чем в расовых терминах. Новая советская власть стремилась преодолеть вырождение, постигшее тела пролетариев — и в целом тела бедных классов — в результате капиталистической эксплуатации. Массы бедных восточноевропейских евреев являли собой хороший пример этой эксплуатации и вырождения. Характерно, что коммунистическое и сионистское движения начали осознавать витализацию и оздоровление еврейских тел как свою задачу почти одновременно. Движение «Объединенный кибуц» было основано в Палестине в 1927 году. В 1936 году оно учредило партию, названную «Социалистическая лига Палестины». Примерно в то же время советское правительство инициировало еврейское колхозное движение в Биробиджане и несколько позже создало там Еврейскую автономную область.

Очевидно, что советская власть видела себя соперницей израильского движения кибуцев. Однако советские еврейские колхозы не только копировали кибуцы, но и воплощали интернационалистскую претензию коммунистического движения, которой у сионистских кибуцев не было. Советские идеологи надеялись, что сочетание сионизма и интернационализма будет привлекательным для евреев всего мира, в том числе и для палестинских евреев. Поэтому советские власти начали сотрудничество с различными международными еврейскими организациями в Европе, США и даже Палестине, чтобы финансировать и организовать реэмиграцию европейских, американских и особенно палестинских евреев в Советский Союз. И в течение 20-х — 30-х около полутора тысяч несоветских евреев-иностранцев, в том числе некоторое количество евреев из Палестины, а также тысячи советских евреев эмигрировали в Биробиджан. Первоначальный проект нового административного центра Еврейской автономной области — города Биробиджан — выполнил Ханнес Мейер, бывший ректор Баухауса, соавтор Эля Лисицкого и убежденный коммунист. Строительство новой еврейской идентичности и счастливая жизнь евреев в Биробиджане были отображены на страницах знаменитого позднеавангардного журнала «СССР на стройке», сохранявшего верность традициям авангарда даже в конце 30-х. Характерно, что на одной из опубликованных в журнале фотографий изображен еврей, выходец из Палестины, с удовольствием управляющий трактором в Биробиджане

Но особенно интересен в этом отношении советский фильм «Искатели счастья» (1936), изображающий ранний героический период создания колхозов в Биробиджане. В фильме сделана попытка показать создание нового социалистического еврея — трудолюбивого и здорового коллективиста — через участие в сельскохозяйственных работах. В центре сюжета — еврейская семья, приехавшая в 1928 году «из-за границы», а именно из страны, о которой в фильме говорится, что она «теплая», там «свежий воздух», но «нет работы». Очевидно, здесь снова имеется в виду Палестина. Семья состоит из старой Двойры, ее троих детей (двух дочерей и сына), представляющих «мускулистое еврейство», и Пини — мужа одной из дочерей, воплощающего тип, сформированный выродившейся еврейской диаспорой: слабого, низкорослого, избегающего тяжелой работы и думающего только о деньгах. В конце фильма Пиня совершает преступление, и его арестовывают советские органы безопасности. Все остальные евреи, напротив, добиваются относительного успеха и восхваляют свою новую социалистическую родину. Параллели с сионистским идеалом очевидны. Однако есть ключевое отличие: евреи здесь не противопоставляются местному русскому населению — наоборот, оно их полностью принимает. Они изначально приехали не по собственной инициативе. Их позвали — и они откликнулись на призыв. Их социалистическая колонизация в Биробиджане нужна и ценна, и у них нет конфликта с их окружением. Реальная история Биробиджана, конечно, далека от этой легенды. В конце 30-х, а затем в конце 40-х биробиджанские евреи были подвергнуты политическим репрессиям и арестам и в итоге утратили свою культурную идентичность. Еврейская популяция Биробиджана так и не превысила 40 000 человек. Но Еврейская автономная область все еще существует как субъект Российской Федерации, хотя там живет всего около 4 000 евреев.

Я уделил так много места описанию еврейской колонизации Биробиджана, потому что она удивительно похожа на изображенный Бартана проект еврейского возрождения в Польше. Как и в трилогии Бартана, еврейская колонизация оказывается здесь ответом на призыв местного населения, чего не имело места в Палестине. В обоих случаях прибывающие евреи строят достаточно замкнутое коллективистское, социалистическое сообщество. И в обоих случаях коллективный труд евреев, способствующий созданию «новых евреев», отражается в фото- и кинообразах, испытывающих большое влияние эстетики советского авангарда. Можно утверждать, что слияние сионистского и коммунистического символизма в трилогии Бартана отражает попытку художницы вернуться в эпоху 20-х — 30-х, к их общим коллективистским, прогрессивным, атеистическим и активистским корням, и освободить сионистский проект от этнического эгоизма, исказившего и нарушившего его изначальную утопическую привлекательность.

Универсалистская социалистическая мечта соответствует традиционной еврейской надежде преодолеть культурную и этническую изоляцию через космополитизм и универсализм, при этом избегая культурной ассимиляции. Бартана пытается оживить эту надежду, возрождая социалистический идеализм и эстетику сионизма, которому необязательно быть связанным с Сионом, с кровью и почвой еврейских предков, который не одержим идеей возвращения к истокам, а может найти место для евреев в любой глуши, но в то же время среди других людей, сочувствующих этому еврейскому проекту. Неслучайно в конце трилогии представители молодого поколения говорят на одном языке, а именно по-английски, тогда как представители старшего поколения говорят по-польски, по-немецки и на иврите. Мы видим окончательное слияние двух былых врагов времен холодной войны: социалистическая универсалистская мечта формулируется по-английски — на универсальном языке нашего времени.

Идея отклика на призыв имеет долгую традицию в еврейской истории. Со времен Авраама евреи воспринимают себя как народ, который откликается на призыв — призыв Бога, разума, лучшего будущего и т.д. Поэтому идея проекта Бартана хорошо вписывается в еврейскую историю. Тем не менее, художница не скрывает от зрителя скептического отношения к ожиданию нового еврейского возрождения — новому призыву и отклику на него. Движение еврейского возрождения в Польше освещается в фильме довольно иронически. Трилогия Бартана отчасти напоминает мне советский соц-арт 70-х — 80-х. В то время, посреди позднесоциалистического уныния, некоторые российские художники тоже оживляли эстетику русского авангарда и сталинского соцреализма. С какой целью? Прежде всего, ироническое напоминание о былом энтузиазме создавало хороший контраст с реальным разочарованием в настоящем. В то же время соц-арт действовал методом «остранения» коммунистического символизма и советской эстетики, как называли эту художественную практику русские формалисты 20-х. Использование советских символов и образов вне их привычного контекста делало возможным художественный анализ советской эстетики. В то же время художники соц-арта сочетали советскую эстетику с западной — и это сочетание поверх границ и фронтов холодной войны порождало абсурдистский, обескураживающий эффект. Подобным же образом израильское поселение выглядит «остраненным», если оно построено в Польше, а не в Палестине — абсурдность и тщетность этого предприятия проявляются еще ярче, если это сочетается с анахроническими образами советского прошлого. В этом смысле трилогию Бартана можно назвать примером «сион-арта», иронизирующего над старомодным пафосом сионистского проекта и одновременно его эстетизирующего.

Тем не менее, мы прекрасно понимаем, что в нынешней культурной атмосфере иронизировать над неким культурным феноменом — значит на самом деле его оживлять, привлекать к нему внимание, высвобождать его скрытые возможности. Иронизация есть омоложение. В трилогии Бартана анахроничная, идеологически мобилизированная еврейская молодежь снова воплощает утопический проект посреди пустыни, неизвестно где. Но местонахождение Утопии — это по определению «нигде», а ее время по определению анахронично или даже ахронично. В привычном нам мире никто не призывает евреев. Если евреи пытались прийти — они делали это на свой страх и риск. И результаты обычно бывали не особенно впечатляющими. Но такой призыв может прозвучать в ином, возможном мире — ведь даже если эмпирически он никогда не был успешен, логически его успех все же возможен. Таким образом, проект Бартана хотя и утопичен, но не фантастичен, ведь быть фантастическим — значит быть логически невозможным. Как заметил в «Логико-философском трактате» Витгенштейн, мир есть совокупность фактов, а различные миры суть комбинации различных фактов, которые в равной степени возможны, поскольку логически их существование не исключено. Витгенштейн также добавлял, что разные миры соответствуют разным чувствам и настроениям, так что мир счастливого человека непохож на мир несчастного. Мир, который выстраивает для нас Бартана, немного анахроничен и потому не лишен меланхолии — но он, по крайней мере, не так депрессивен, как наш сегодняшний мир.

Авторизованный перевод с английского ВЕРЫ АКУЛОВОЙ