Географы утверждают, что существует два типа островов. Ценное сведение для воображения — ведь в этом сведении оно находит подтверждение тому, что знало и так. Это не единственный случай, когда наука делает мифологию более материальной, а мифология науку — более живой. Континентальные острова — острова случайные, вынесенные: они отделены от континента и образованы в результате вычленения, эрозии, трещины, они переживают поглощение того, что их поддерживало. Океанические острова — острова изначальные, основные: они образуются из кораллов и представляют собой настоящие организмы, либо возникают из подводных извержений, смещений, выбирающихся со дна на воздух; некоторые из них выступают медленно, некоторые исчезают и появляются снова, не оставляя времени для своего присоединения. Эти два типа островов, изначальные и континентальные, свидетельствуют о глубинном противостоянии океана и земли. Одни напоминают нам о том, что море располагается на земле, пользуясь малейшим оседанием наиболее высоких структур; другие — что земля по-прежнему находится там, под морем, и собирается с силами, чтобы прорвать поверхность. Следует признать, что стихии, как правило, друг с другом враждуют, не переносят друг друга. В них нет ничего, что внушало бы спокойствие. Равным образом по-философски нормальным нам должно казаться то, что острова необитаемы. Человек может жить, и жить в спокойствии, только если считает оживленную битву земли и воды завершенной (по меньшей мере, управляемой). Он склонен называть эти две стихии отцом и матерью, распределяя половую принадлежность по воле фантазии. Он должен себя немного убедить, что этой битвы не существует, и хоть немного сделать так, чтобы ее больше не было. Существование островов так или иначе является отрицанием подобной точки зрения, подобного усилия и убеждения. То, что Англия населена, никогда не перестанет удивлять; человек может жить на острове, лишь забывая, что тот собой представляет. Острова существуют прежде человека или после него.

Но наше воображение независимо, пусть и другим путем, уже дошло до того, что нам говорит о двух типах островов география. Порыв человека, увлекающий его навстречу островам, подхватывает движение, производящее острова в них самих. Мечтать об островах, неважно, с тревогой или радостно, — это мечтать обособиться, быть уже обособленным, быть вдали от континентов, одиноким и потерянным, или же мечтать начать с нуля, воссоздавать, начать сначала. Острова бывают вынесенными, но остров также есть то, к чему нас выносит, острова бывают изначальными, но остров также есть начало, радикальное и абсолютное начало. Обособление и воссоздание, разумеется, не исключают друг друга (будучи обособленным, нужно найти себе дело, а желая воссоздавать, обособиться), тем не менее одна из тенденций всегда преобладает. Таким образом, движение воображения островов подхватывает движение их производства, но у них не один и тот же объект. Это одно и то же движение, но не одно и то же движущееся тело. Не остров отделен от континента, а человек, находясь на острове, оказывается отделенным от мира. Не остров создает себя из земной коры, проходящей сквозь толщу воды, а человек воссоздает на воде из острова мир. Следовательно, человек самостоятельно подхватывает оба движения острова и способен на это как раз при отсутствии одного из движений на острове: можно быть вынесенным даже к изначальному острову и созидать на всего лишь вынесенном острове. Как следует подумав, мы обнаружим здесь очередную причину, по которой всякий остров теоретически необитаем и таковым остается.

На самом деле, недостаточно всего лишь населить остров, чтобы он перестал быть необитаемым. Несмотря на то что движение человека к острову и на нем действительно подхватывает движение острова прежде людей, какие-то люди могут его занять, но он будет по-прежнему необитаем, еще более необитаем, стоит им стать достаточно, а значит, абсолютно обособленными, достаточно, а значит, абсолютно созидательными. Конечно, в действительности все не так, хотя жертвы кораблекрушения близки к этому состоянию. Но чтобы все стало так, нужно лишь направить движение, приводящее человека на остров, в воображение. Это движение только внешне нарушает необитаемость острова, но в действительности оно подхватывает и продолжает порыв, произведший этот остров в качестве необитаемого; вместо того чтобы его погасить, оно доводит его до совершенства, до предела. В определенных условиях, связывающих его с самим движением вещей, человек не нарушает необитаемость, но наделяет ее сакральностью. Приходящие на остров люди его по-настоящему занимают и населяют; но на самом деле, если бы они были достаточно обособленными и созидательными, они бы только предоставили острову его собственный динамический образ и дали ему сознание движения, которое его произвело, так что посредством человека остров смог бы, наконец, осознать себя в качестве необитаемого и безлюдного. Остров был бы лишь грезой человека, а человек — чистым сознанием острова. Это возможно, опять же, при одном условии: требуется, чтобы человек вернулся к движению, которое приводит его на остров, движению, которое продолжает и подхватывает порыв, произведший остров. Тогда география составила бы единое целое с воображаемым. Так что на излюбленный вопрос древних путешественников: «Кто живет на необитаемом острове?», существует единственный ответ: на нем уже живет человек, но человек необычный, абсолютно обособленный, абсолютно созидательный, словом, Идея человека, прототип, мужчина, являющийся почти богом, женщина, являющаяся богиней, великий Больной амнезией, чистый Художник, сознание Земли и Океана, огромный циклон, прекрасная колдунья, статуя острова Пасхи. Вот он, человек, предшествующий самому себе. Подобное создание на необитаемом острове было бы самим необитаемым островом, поскольку он себя воображает и отражается в своем изначальном движении. Сознание земли и океана — таков необитаемый остров, готовый заново положить начало миру. Но ввиду того что люди, даже по собственному желанию, не тождественны движению, доставляющему их на остров, они не соединяются с производящим его порывом, они всегда встречают остров извне, и их присутствие на самом деле нарушает его необитаемость. Таким образом, единство необитаемого острова и его обитателя является не реальным, но воображаемым, как идея заглянуть за занавес, когда за ним не находишься. К тому же маловероятно, чтобы индивидуальное воображение могло самостоятельно вознестись до этого прекрасного тождества, и мы увидим, что здесь требуется коллективное воображение в своем наиболее глубоком выражении — в ритуалах и мифологиях.

В самих фактах мы найдем этому, по меньшей мере, негативное подтверждение, если задумаемся над тем, что в действительности географически представляет собой необитаемый остров. Остров, а тем более необитаемый остров, — крайне бедное и слабое понятие с точки зрения географии, слабое по своему научному содержанию. Что делает ему честь. В совокупности островов нет никакого объективного единства. Еще меньше им обладают необитаемые острова. Конечно, на необитаемом острове может быть крайне бедная почва. Необитаемый остров может быть пустыней, но это необязательно. Настоящая пустыня необитаема, поскольку не обеспечивает необходимых условий для того, чтобы растительная, животная или человеческая жизнь была возможной. Напротив, необитаемость необитаемого острова остается чистым фактом, зависящим от обстоятельств, то есть от окружения. Остров — это то, что окружено морем и что обходят вокруг, он подобен яйцу. Оно — яйцо моря — круглое. Кажется, будто оно расположило свою необитаемость вокруг, вне себя. Океан вокруг пустынен. Именно в силу обстоятельств, а не принципа, от которого зависит остров, корабли проплывают вдали, не останавливаясь. Остров покинут в большей степени, чем пустыня. Пусть даже он может содержать в себе самые обильные родники, самых ловких представителей фауны, самую живописную флору, самую удивительную пищу, самых живучих дикарей, жертву кораблекрушения как самый ценный плод, наконец, пусть и недолго, судно, за ним прибывающее, — невзирая на все это, он все равно остается необитаемым островом. Чтобы изменить эту ситуацию, потребовалось бы произвести общее перераспределение континентов, состояний морей и судоходных линий.

Это значит, опять же, что необитаемый остров имеет воображаемую и нереальную, мифологическую и негеографическую сущность. Вместе с тем, его судьба подчинена тем человеческим условиям, которые делают возможной мифологию. Мифология не возникает произвольно, и люди быстро перестают понимать свои мифы. Именно здесь берет начало литература. Она представляет собой попытку очень искусной интерпретации мифов, которые нам больше не понятны, потому что мы больше не способны ни грезить о них, ни воспроизводить их. Литература — это соревнование искажений, которые естественным и необходимым образом допускаются сознанием применительно к темам бессознательного; и, как во всяком соревновании, здесь имеются свои призы. Мы покажем, как мифология умирает и в этом смысле терпит крах, на примере двух классических романов о необитаемом острове, «Робинзона» и «Сюзанны». В книге «Сюзанна-островитянка» Жана Жироду акцентируется аспект обособленности острова, обособление девушки, на нем находящейся; в «Робинзоне» — другой аспект, аспект созидания, возобновления. Правда, в этих двух случаях мифология терпит крах по-разному. В «Сюзанне» мифология умирает наиболее приятной, изящной смертью. В «Робинзоне» — наиболее тяжкой. Трудно представить себе более тоскливый роман, печально, что дети его до сих пор читают. Мировоззрение Робинзона покоится исключительно на собственности — собственника с подобной страстью к нравоучениям мир прежде не знал. Мифическое воссоздание мира из необитаемого острова сменилось переустройством буржуазной повседневной жизни на основе капитала. Все добывается из судна, на острове ничего не изобретается, а лишь усиленно идет в применение. Время — это только время, необходимое капиталу для возвращения прибыли по окончании работы. И провиденциальная функция Бога — гарантировать доход. Бог узнает своих: порядочных людей по их превосходной собственности, а злодеев по скверной, запущенной собственности. Робинзона сопровождает не Ева, а покорный работник и довольный раб Пятница, слишком быстро утративший вкус к каннибализму. Любой нормальный читатель мечтал бы увидеть Робинзона съеденным Пятницей. Этот роман служит наилучшей иллюстрацией к тезису, постулирующему связь капитализма и протестантизма. В «Робинзоне Крузо» излагается история краха и смерти мифологии в пуританстве. Но в случае «Сюзанны» все несколько иначе. Здесь необитаемый остров предстает хранилищем готовых и роскошных объектов. Остров непосредственно заключает в себе то, на производство, совершенствование и формирование чего у цивилизации ушли столетия. Однако в «Сюзанне» мифология также умирает, правда, на парижский манер. Сюзанне нечего заново создавать, необитаемый остров предоставляет ей вдвое больше предметов городского быта, магазинных витрин; но это непрочное, отделенное от реального удвоение, поскольку оно не приобретает устойчивую форму, которую обычно принимают объекты в человеческих отношениях, в среде продаж и покупок, обменов и подарков. Сюзанна — девушка блеклая. Ее сопровождает не Адам, а молодые трупы. Когда она снова встретит живых людей, то, подобно священнику, полюбит их однородной любовью, как если бы любовь была минимальным порогом ее восприятия.

Нужно восстановить мифологическую жизнь необитаемого острова. Все-таки Робинзон в самом своем крахе дает нам указание: ему в первую очередь понадобился капитал. Что касается Сюзанны, то она прежде всего была обособлена. И никто из них не мог быть частью пары. Нужно восстановить эти три указания в их мифологической чистоте и вернуться к движению воображения, делающего необитаемый остров моделью, прототипом коллективной души. Во-первых, действительно, на необитаемом острове совершается не само по себе созидание, но вос-создание, не начинание, но воз-обновление. Он представляет собой начало, но это второе начало. Начиная с него, все возобновляется. Остров — это необходимый минимум этого возобновления, остаточный материал первоначала, светящееся яйцо или ядро, достаточное для того, чтобы все вос-произвести. Все это с очевидностью предполагает, что образование мира проходит в два такта, на двух уровнях — рождение и возрождение, и что второе так же необходимо и значимо, как и первое, а значит, первое необходимо нарушено, рождено для возобновления и уже подвергнуто отрицанию в катастрофе. Дело не в том, что второе рождение существует в силу того, что имела место катастрофа, но, наоборот, катастрофа вслед за началом происходит потому, что с самого начала должно иметь место второе рождение. Мы можем обнаружить источник подобной темы в нас самих: о жизни мы судим не по ее производству, но по ее воспроизводству. Животное, способ воспроизводства которого нам неизвестен, еще не заняло места среди живых существ. Одного того, что все начинается, мало, нужно, чтобы все повторялось, как только цикл возможных комбинаций достигнет своего конца. Второй момент не следует за первым, он есть повторение первого момента, когда завершается цикл других моментов. Следовательно, второе начало более значимо, чем первое, потому что оно обеспечивает нас законом серии, повторения, тогда как первое начало ограничивалось лишь его моментами. Но еще ярче, чем в наших грезах, эта тема проявляется во всех мифологиях. Она получила известность в качестве мифа о потопе. Ковчег пристает к единственному месту на земле, не ушедшему под воду, круглому и священному месту, с которого возобновляется мир. Это остров или гора, разом и то и другое: остров — морская гора, а гора — пока еще сухой остров. Вот оно, первое созидание, включенное в воссоздание, которое, в свою очередь, сосредоточено в священной земле посреди океана. Второе начало мира важнее, чем первое, оно есть священный остров: согласно множеству мифов, мы находим на нем яйцо, космическое яйцо. Так как остров образует второе начало, он поручает себя человеку, а не богам. Он обособлен, отделен всей протяженностью потопа. Океан и вода в действительности представляют собой принцип сегрегации, в соответствии с которым на священных островах складываются исключительно женские сообщества, как в случае Цирцеи и Калипсо. Ведь если начало исходило от Бога и пары, то возобновление исходит от яйца: мифологическое материнство зачастую представляет собой партеногенез. Идея второго начала придает необитаемому острову весь его смысл: сохранение священного острова в мире, который медлит с возобновлением. В идеале возобновления есть нечто, что предшествует самому начинанию, что подхватывает его с целью его углубить и отсрочить во времени. Необитаемый остров — материя этого забытого или глубочайшего нечто.

Перевод с французского КАРЕНА САРКИСОВА