История
 

Ширяевская биеннале проводится уже восьмой раз, впервые же она состоялась в 1999 году. Тема каждой биеннале определяется вынесенным в название концептом — Провинция, Тактильность, Еда, Любовь, Дом, Америка, Чужестранцы, Экран — с обязательным указанием после двоеточия пространственной координаты: между Европой и Азией. Основным событием мероприятия, помимо традиционных для биеннального формата выставок, семинаров, круглых столов, является международная творческая лаборатория, которая располагается в обычной русской деревне. В течение двух недель художники живут в избах, погружаясь в местную культурную атмосферу, что, по мнению куратора Нели Коржовой, должно создать идеальную для художественного высказывания и последующего экспонирования результатов среду. Этим проверенным веками способом, полагают организаторы, современное искусство приобретает возможность вырваться из пространства «большого белого куба» художественных галерей. Основная идея такого эксперимента — дать художнику шанс начать работать с нуля, не испытывая давления наработанного имиджа и технологий арт-рынка. Предполагается, что, используя местные материалы и возможности для создания индивидуальных и групповых проектов, приглашенные участники сближаются, становясь коллективом единомышленников. Особенностью Биеннале 2013 года стало обилие европейских участников. Только четверо из двадцати пяти художников были из России, остальные же приехали в Ширяево из Германии, Швеции, Австрии, Франции, Италии, Эстонии.

Место
 

Основная площадка Биеннале — село Ширяево. Именно этот живописный поселок на правом берегу Волги концептуализируется кураторами как место между Европой и Азией. Первоначально деревня привлекала своей заброшенностью, оторванностью от цивилизации и даже некоторой «потусторонностью», поскольку основной способ попасть сюда — речной транспорт из Самары, с левого берега Волги, из «Азии». С европейской стороны до Ширяева, окруженного Жигулевскими горами, добраться практически невозможно.

Сегодня представление о Ширяеве как о глухом русском селе, с одной стороны, удаленном от европейской цивилизации, а с другой — экранированном большой водой от степного азиатского дыхания Заволжья, — не более чем миф; точнее, один из многих мифов, которым торгует местная, пока еще полукустарная туристическая отрасль. Аборигены, с которых когда-то Репин писал своих бурлаков (репинские пленэры — основная культурная легенда села), сегодня стали дачниками и теми, кто обслуживает многочисленных туристов, ежедневно прибывающих в село, чтобы оглядеть природные красоты (возле пристани их встречают экскурсионные автобусы и бойкие гиды с мегафонами), поесть шашлыков и отметиться в местном музее, симулирующем автохтонный быт.

Недвижимость здесь баснословно дорогая, и новорусские владельцы активно перестраивают купленные дома, используя современные материалы и технологии. Вся деревня опоясана желтыми и коричневыми трубами: газификация. Среди заросших вишняком ветхих изб гордо возвышается новодел из цилиндрованного бревна, азиатские гастарбайтеры возводят глухие металлические заборы и кладут плитку. В этом году во время показа результатов работы творческой лаборатории одна из обитательниц села гостеприимно распахнула перед публикой ворота своей усадьбы, и во дворе, засаженном газонной травой, люди обнаружили огромный современный экран, который обитатели дома установили для просмотра любимых фильмов. Публика далеко не сразу поняла, что это буквальное воплощение базовой метафоры Биеннале — просто часть современной ширяевской жизни.

Однако для кураторов такое изменение пространства вовсе не повод менять формат. Ширяево, с провинциальным прямодушием осваивающее глобальные тренды потребления, все же сохраняет свое промежуточное — между Европой и Азией — положение. Культурные знаки, накопленные в его пространстве, не образуют органического единства, порождая гротескных уродцев наподобие собранных по сараям и чердакам сельчан самодельных бытовых приспособлений: качелей, сооруженных из автомобильного сиденья, или приспособления для починки седел, представляющего собой кусок ошкуренного бревна, прикрученного винтом к подставке для швейной машинки (Владимир Архипов, проект «Полезные формы Ширяево» (2013)). Словом, столь желанный современным художникам хаос значений здесь имеется в достатке.

Тема
 

Заявленная тема Биеннале 2013 года — Экран. В современном искусстве экран — понятие конкретное и вещественное. Для различных форм видеоарта и фотографии экран — это медиум, воплощающий представления художника о реальности. Формы и способы явления этой реальности на экране в значительной степени зависят от возможностей техники. Мир предстает на экране в заведомо отчужденной форме не только для художника, но и для зрителя. Не раз отмечалось, что видеоарт пытается регулировать зрительское время, и единственная стратегия сопротивления (весьма часто реализуемая на практике) заключается в том, чтобы просто не досматривать ролик до конца. На выставках, прошедших в рамках 8-й Ширяевской биеннале —  Screen/Scape (кураторы Жан-Луи Пуатвен и Марсьяль Вердье) и TLG (куратор Сюзанна Криспино), — тема экрана как технического медиума, определяющего художественное высказывание, была реализована с прямотой, граничащей с банальностью. Кураторская концепция здесь откровенно мешала зрителю вникнуть в суть многих самих по себе довольно интересных работ.

Однако в самом Ширяево понятие экрана с самого начала Биеннале было проблематизировано. В частности, оно стало предметом обсуждения на проводившемся в рамках творческой лаборатории философском семинаре «Современное искусство: экраны сознания», где экран был осмыслен и как «место произведения», своеобразная граница между художником и публикой, работающая в разных режимах коммуникации, и как среда столь значимых для современности телесных трансформаций, и как место манифестации физических законов мира, где время преобразуется в пространство, обретая «лицо», всегда отсылающее либо к прошлому, либо к будущему, к руинам или утопиям, но принципиально неспособное зафиксировать настоящее. Современное искусство рассматривалось, разумеется, и как экран политизированного сознания, в наше время существующего почти исключительно в медийной форме.

 Кураторская концепция экрана, который, с одной стороны, есть «зеркало нашего сознания, используемое как способ передачи информации, потенциальный призыв к диалогу», а с другой — «поверхность, предназначенная для защиты от вредного воздействия», «от неправды», в ходе творческой лаборатории подверглась проверке, участники лаборатории представляли полемическую трактовку, спорили с идеей экрана, реализованной в галерейных экспозициях биеннале.

 

Лаборатория
 

Ширяевские объекты и перформансы представляли собой главным образом экраны «ручной работы». Цифровая панель была задействована только в одной работе под названием «Все держится по-прежнему, потому что должно рухнуть одновременно» (It Stands, Because All the Components Want to Collapse at the Same Time, 2013) австрийской художницы Катрин Хорнек, но и здесь предмет современной медиасреды был совмещен с «доинформационным» ландшафтом ширяевских штолен, где при советской власти зэки ломом и киркой добывали камень для государственных строек.

Если попытаться подвести итог и понять результаты лаборатории как единое художественное высказывание, то экран предстал, на мой взгляд, как то, что защищает, «экранирует» хрупкую человечность от неблагоприятной среды. Этот взгляд на экран возник не без влияния нового для большинства европейских участников лаборатории опыта жизни в деревне. Несмотря на доброжелательное в целом отношение местных жителей к художественному десанту, проявлявшееся в покровительственном порой тоне при общении с иностранцами, художники не могли не чувствовать некоторый дискомфорт (не случайно практически все гости на подведении итогов лаборатории говорили о необходимости выучить русский до следующего приезда в Ширяево). Поэтому тема экрана почти во всех работах Ширяевской биеннале была так или иначе связана с телесностью: с парадоксами перцепции, как в интерактивном объекте итальянца Вито Паче «Социал-демократия пейзажа» (Social Democracy of the Landscape, 2013) или в инсталляции Марсьяля Вердье «Пещера Платона» (Plato's Cave, 2013), которая представляла собой барочную камеру-обскуру, расположенную в деревенском сарае; в перформансе «Экран без проекции — ничто» (The Screen Without Projections Is Nothing, 2013) постоянного участника ширяевских лабораторий Ханса-Михаэля Руппрехтера или в инсталляции итальянских авторов Пьера Паоло Патти и Чиро Витале «Где-то» (Somewhere, 2013). Эта инсталляция была выполнена в виде гигантского баннера, покрывающего крышу заброшенного дома, — на баннере была напечатана фотография груди хозяина дома с наколотыми изображениями Ленина и большого православного креста, которые в жизни своего обладателя играли роль опознавательных знаков и универсальных оберегов.

Хрупкость и неотчужденность экрана ручной работы наглядно представила инсталляция «Честная игра» (Fairplay, 2013) Габриэля Феррачи — опорная конструкция из стекла, которая была возведена у зрителей на глазах и практически мгновенно рухнула.

 Общее свойство работ участников лаборатории — их неприметность, скромность, деликатность. Это проявилось даже в традиционно брутальных перформансах эстонских художников. Экстравагантная Сибилле Неве представила работу «Освободи свою душу» (Free Your Soul, 2013) — достаточно жесткий эксперимент с собственным телом, напоминающий акции Марины Абрамович. Выпив на глазах публики бутылку вина прямо из горлышка и продемонстрировав кружение, отсылающее к ритуальным танцам, она извергла все выпитое обратно. При этом курица, которую художница держала в руках, а на время танца привязала к колышку, вопреки кровожадным ожиданиям зрителей осталась жива и здорова и была подарена одной из зрительниц. Неприметность нашла воплощение и в объекте шведской художницы Йоханны Карлин «Инициация» (Initiation, 2013): к каменной стене (очевидно, ограде возводимого новорусского замка) она прислонила композицию из остатков найденной в Ширяево дспшной полированной мебели разного цвета и размера. Эта привычная отечественному глазу свалка, тем не менее, недвусмысленно отсылала к живописи супрематизма.

 Визуальная минималистичность отличала и объекты российских художников: Александр Зайцев из Самары представил средовую скульптуру «Кактус» (2013) — довольно изящную работу, демонстрирующую радикальное изменение волжского ландшафта за счет введения в него экзотического растения.

 Скромность, материальная бедность работ творческой лаборатории словно напоминала о кризисе цифровой визуальности экрана-монитора галерейных выставок. Не с этим ли кризисом связана «литературность» многих объектов, в которых текст или нарратив играл ключевую смысловую роль? В хеппенинге Светланы Хегер из Австрии (его кураторы поставили в самое начало осмотра) участники, одетые в футболки, на каждой из которых было напечатано одно слово, выстраивались в текст хокку. Текст играл смыслообразующую роль в перформансе эстонца Андрюса Йонаса «Эстонские национальные традиции. Часть 3. День Европы» (Estonian National Traditions. Part 3. Day of Europe, 2013) и ленд-арте «Улыбка горы» (Smile of the Mountain, 2013) шведа Калле Холка. Следует отметить, что в этих работах был задействован именно русский текст, а метафорический экран в них манифестировал приглашение к коммуникации.

Номадическое шоу
 

Однако уникальным событием Ширяевской биеннале, главным действом мероприятия является показ работ участников лаборатории сотням зрителей, в определенный день приезжающим в село речным транспортом. В этот раз к началу осмотра собралось почти пятьсот человек.

Осмотр называется «номадическим шоу», и в этом слышится отголосок философской моды девяностых годов. Само это словосочетание, по замыслу кураторов, должно манифестировать евро-азиатский промежуток, лежащий в основе концепций всех участников Ширяевской биеннале. «Номады», очевидно, отсылают к «азиатскому» образу кочевников, рожденному теоретическим дискурсом постмодернизма; слово «шоу», без сомнения, связано с сугубо западной индустрией развлечений. Однако формат показа художественных работ менее всего напоминает комфортное потребление зрелищ. Скорее это — если обратиться к памяти Ширяева — похоже на крестный ход или пионерский поход, требующий от его участников веры и выносливости. Толпа паломников-пионеров во главе с куратором и комиссаром Биеннале, вооруженных допотопными мегафонами, в течение шести-семи часов пешком под палящим солнцем движется в поисках художественных объектов. Движение начинается от пристани, совершает немалый круг по всему селу и завершается на горе в пещерах штолен. До конца осмотра доходят не все: только упорные/достойные. В этот раз таких было человек сто пятьдесят вместе с художниками, присоединяющимися к шествию после демонстрации своих работ. К тому же это восхождение идет снизу вверх, в чем нельзя не заметить вполне традиционного символизма.

Пестрая вначале толпа зрителей — среди которых не только постоянные посетители выставок современного искусства, но и польстившиеся на бесплатную экскурсию туристы, впервые приехавшие на подобное событие неофиты (в основном студенты местных вузов), любопытные пенсионеры, местные подростки, заинтригованные эксцентричными гостями села, просто зеваки, — следует за куратором и комиссаром в довольно быстром темпе, с одним-единственным привалом на обед, делая краткие остановки перед объектами. Если большинство участников лаборатории приезжие, то практически все зрители — местные жители. Это реальная коммуникация представителей места с международной группой деятелей современного искусства. Для зрителей «номадического шоу» Ширяево — привычная и понятная среда, они здесь хотя и гости, но все же свои, хорошо считывающие местные коды. Как и сельская обстановка, зрители форматируют художников, в данном случае организуя достаточно критичную (хотя и далеко не всегда в привычном для европейского сознания интеллектуальном режиме) среду экспонирования.

Кураторы и художники по ходу движения кратко поясняют публике концепции своих работ, часто это делается через переводчика. Кураторский и авторский текст слышат только зрители, стоящие рядом. Дальние получают объяснение через добровольных интерпретаторов, прибавляющих к услышанному собственные оценки. Так запускается древний механизм слухов; увиденное — а понять и тем более детально рассмотреть представленное удается далеко не всегда, некоторые из зрителей сетуют на то, что у них никак не получается «уловить» демонстрируемый объект или перформанс — опосредуется народным мнением, в котором критический пафос соседствует с советами творцам и попытками изобретения собственных инсталляций по принципу «я тоже так могу». По ходу осмотра завязываются эстетические дискуссии, знакомства, образуются коалиции сторонников и противников работ, делаются групповые фото с объектами.

Подобный эффект вряд ли запрограммирован организаторами; скорее всего, он возникает стихийно. Но от этого ценность коммуникации участников номадического шоу только возрастает. В конце маршрута, после нелегкого подъема в гору, самые стойкие зрители испытывают неподдельное воодушевление, у них возникает ощущение некоего эмоционального приобретения, эффект которого со временем только усиливается. На теплоходе, отвозящем зрителей обратно в город, многие вспоминают увиденное, и оно начинает казаться им глубоким и серьезным. Возникает столь редкий в наше время эффект вложенного в восприятие художественного творчества труда: и физического усилия, доходящего до настоящего телесного страдания — номадическое шоу почти всегда приходится на необычайно жаркий день,— и инвестированного времени. Из толпы зрители становятся сообществом, пусть кратко живущим, но вполне реальным. Эти социальные и, в широком смысле, политические результаты Ширяевской биеннале для российской провинции сложно переоценить. На их экране современное искусство высвечивается как настоящее искусство со всеми присущими ему издревле свойствами, включая катарсис.