Настоящий номер, No 90, «Художественного журнала» продолжает тему места. В двух предыдущих выпусках мы говорили о взаимосвязи места и искусства. Искусству всегда нужно место — к примеру, музей (No 88), — и наоборот, где бы ни появлялось искусство (например, в городе), оно это место всегда делает местом (No 89). Однако разве место — это лишь топография? Разве у своих истоков «картография, география и искусство не сливались в одном целостном познающем субъекте?» (А. Бердигалиева «Художник и карта...»).

На этих страницах мы попытаемся показать, что место — категория антропологическая и этическая. Что без человеческого присутствия место не может быть местом. Место — это не «Земля» и не «мир», а «почва», которая всегда предъявляет «историю тех, кто живет на ней» (Э. Кейси «Картографирование мира в произведениях искусства»). Место поэтому всегда там, где человек обретает себя. Ведь мечтать о месте — это «мечтать обособиться, быть уже обособленным, быть вдали от континентов, одиноким и потерянным, или же мечтать начать с нуля, воссоздавать, начать сначала» (Ж. Делез «Причины и основания необитаемых островов»). А раз место может быть мечтой, ему не нужна конкретная географическая локализация. Идеальное место — это утопия, что, как известно, в переводе и значит «не-место». Утопия, конечно, может быть привязана к какому-то конкретному месту — «Земле обетованной», но главное в ней не территория, а те смыслы, которые приписывает месту индивидуальное или коллективное сознание. Так место играет роль «утопического “дома“», где человек, возможно, «никогда и не был», но который определяет его место в мире, его «идентичность»
(Е. Фикс «Пейзажи Еврейской автономной области»).

Однако место и идентичность сегодня нам не даны априорно. Напротив, они обретаются через усилие, проблематизацию, а подчас через деконструкцию и остранение. Современность склонна переводить место из пространства во время, то есть посвящать себя проективным, направляющим в будущее целям. В ответ критики современности начинают искать место в прошлом — в чем-то «анахроничном и потому не лишенном меланхолии» (Б. Гройс «Откликаясь на призыв»). При этом многие из критиков современности исходят из того, что «современность», будучи западным идеологическим конструктом, навязывает свои критерии остальному миру, пытаясь универсализировать его. А потому они пытаются отыскать в пространстве и времени «реальную или виртуальную автономию», отрицающую универсальность (Е. Фикс «Пейзажи Еврейской автономной области»). Но есть и другой путь: не искать Землю обетованную, но признать свою онтологическую «бездомность», с тем чтобы, «жонглируя культурами, путешествовать по мирам других людей, чтобы сохранять ироническую дистанцию, пограничное балансирование на грани трагического и комического, [...] западных аллюзий и незападной образности»
(М. Тлостанова «Постконтинентальная теория и реабилитация места...»).

И все же не только трикстер, профанирующий будущее и прошлое, обретает свое место в перманентном настоящем. Именно здесь его обретают те, кто понимает место не «в категориях аутентичности (хотя почему бы и нет?), а в категориях ответственности перед местом — или, точнее говоря, перед сообществом, с которым ты это место разделяешь» (Д. Виленский «В поисках иного времени/места»). Только вот разделить с тобой место и таким образом сделать его местом может не только субъект, но и его «призрак», неотступный, как наваждение, его следы, знаки, символы: ведь не бывает «дома без привидений» (Ж. Диди-Юберман «Клаудио Пармиджани: дом с привидениями...»)! Наконец, место можно разделить и с солнцем — так оно станет «местом под солнцем, высоко под крышей, как голубятня, близко к небесам, местом, где можно говорить о возвышенном» (Л. Тишков «Мастерская как место под солнцем»).