Выпуск: №18 1997
Вступление
КомиксБез рубрики
Ангелический ВерсачеАлександр БалашовПубликации
Дендизм и модаРолан БартПубликации
ПослесловиеСергей ЗенкинСимптоматика
Мода на историюАлександр АлексеевКонцепции
Парадоксы империй эфемерногоЖиль ЛиповецкийИсследования
Заметки о моде и унисексеОлег АронсонКруглый стол
Разве мода безответственна?Георгий ЛитичевскийТенденции
Поза — это поза — это позаКольер ШорПерсоналии
Фабрика найденных одеждДмитрий ПиликинПерсоналии
Гудрун Кампл: коллекция моделей телесностиДмитрий Голынко-ВольфсонСимптоматика
Культовое кино на закатеСергей КузнецовЭссе
После того, как это стало моднымЕкатерина АндрееваЭссе
Огюрн и Харуспекс в лучах заходящей аурыГеоргий ЛитичевскийКонцепции
Мода: лов перелетных означающихВиктор МазинБиеннале
Мода, вино и оливковое маслоФранческо БонамиГлоссарий
Глоссарий. ХЖ №18Анатолий ОсмоловскийDocumenta
«Черные дыры искусства»Поль ВирилиоDocumenta
Документа ИксЕкатерина ДеготьDocumenta
Разгрызать или сосать леденцы? Заметки к Documenta XТомас ВульфенDocumenta
Концептуализм. «Скорбное бесчувствие»Вильям МейландКниги
Сюрреализм: продолжение следует...Сергей ДубинКниги
Труд взора и игра словВладимир СальниковПисьма
Хорошая галереяЕвгений ФиксВыставки
Выставки. ХЖ №18Ольга КопенкинаМода — не новость. Она возникает на всегда уже проявленный знак. Вопреки своей модности мода — вчерашний день дня сегодняшнего. Только стабильный знак может быстро распространяться. Проявленный знак — признак модной тенденции. Дискурсивные потоки сменяют друг друга, наслаиваются друг на друга, формируя реплики уже ставших модными повествований. Постмодернизм, феминизм, неоколониализм, номадизм, киберфеминизм, поиски идентичности обретают свою символическую стоимость и утрачивают ее. Скорость валоризации и девальвации вводит эти дискурсы в режим функционирования информации. Миграция модных знаков позволяет капитализировать время. Капитализация времени подразумевает ускорение в процессе захвата конкретных летающих означающих в силу моды на них. Эта процедура насыщает неофилические устремления, демонстрирует погоню за концептуальными новинками, осуществляет валоризацию текста, приносит доход. Цена лова — постоянная тревога. Аллегория лова — фантазм уходящего поезда.
Операторы информации, такие как имена и маркированные понятия, отправляются на поиски символических отцов, этих фундаментальных, незыблемых означающих, которые позволяют критику реконструировать свою символическую идентичность, воссоздать свой символический образ через текстовые операторы фантазируемого другого. В этом проявляется иллюзия критической позиции, отчужденной от объекта описания и привязанной к зыбкой территории, которая выстраивается на захваченных по случаю летающих означающих. Зыбкость такой позиции не только в презрении к объекту интерпретации, но и в отсутствии контекстуальной диспозиции. Символический капитал, украденный у фантазируемого отца, действует в сознании, то есть не столько в психической реальности критика, сколько в совместном информационном знании, в коллективном дискурсивном пространстве. Летающие означающие заново присваиваются, образуя крипты, которые открывают доступ к текстовому коду. Сами крипты, разумеется, остаются скрытыми для умозрения семантическими гробницами. Визуальность криптограммы демонстрирует коллажную поверхность письма.
Коллажное мышление предполагает реконтекстуализацию захваченных означающих. Их положение представляется двойственным. С одной стороны, они стремятся вернуться к «родительским» контекстам. С другой — вступают в новые отношения с иными означающими, образуя еще одно семиологическое пространство. Их вертикальная (интертекстуальная) и горизонтальная (интратекстуальная) подвижность должна оживлять как собственно текст, так и интерпретируемый объект. Время пользователей, пришедшее на смену времени потребителей, модифицирует способ производства критического текста. Он организуется как референциальная сетка, растянутая вдоль захваченных означающих. Его задача — установить вертикальные связи. Горизонтальное освоение территории отвергается. Вертикализация критического дискурса очевидна в окружающем нас пространстве, где серии имен, понятий, цитат не выстраиваются согласно определенной стратификации. В автохтонной страте один автор может быть несовместим с другим. Новый русский критический дискурс отличается нестратифицированным использованием захваченных означающих. Это связано и с тем, что постмодернизм был здесь воспринят как некая текстовая разнузданность, как семиотический произвол. В постсовременной парадигме здесь гипертрофируется ирония как самодовлеющий модус текстового поведения. Ирония трансформируется в навязчивую необходимость относительно «неполноценного» объекта описания. Дистанцирование от текста отвергается.
Вертикализация критического дискурса носит формальный характер. Новый русский критический дискурс отсылает не к контекстам как таковым, но к упаковкам контекстов, к клеткам с пойманными означающими.
Налог на летающие означающие придает этому дискурсу характер информационной модности. В силу отсутствия динамики горизонтальных отношений между захваченными летающими означающими критический дискурс замораживается. Смена одной моды другой не содействует движению критической мысли. Захват означающих служит контрэволюции. Статичность замороженного дискурса — катализатор аффирмативной критики. Захваченные означающие используются для неаргументированного утверждения идентичности самого текста. Негативная ревизия дискурса отвергается. Эта консервативная тенденция усугубляется институциализацией как сферы визуальных образов, так и критического дискурса. Институциализация — вторичная обработка пойманных означающих. Институциализация здесь проявляется не в иерархизации уже действующих элементов семиозиса, не в содействии его эволюции, но в стремлении стереть существующее и установить свое полное господство над фантазируемой территорией. Представитель института — продукт идеологии больших рассказов. Представитель института — продукт всемогущества своей мысли. Из дурмана своей иллюзии выходит он в жизнь, играя роль господина — директора, куратора, критика, художника. Его поведение — дискурс властелина. Его видение — сокрушающий его соперник, имеющий доступ к «более ценной» информации.
Переход от знания к информации совершается не внутри тематических горизонтальных страт, а вдоль временных вертикальных осей. Информация оценивается по скорости обращения знаков. Формула «власть — знание — сила» сменяется формулой «прибыль — информация — прибыль». Символический капитал — агент моды. Уже конвертированный знак подстерегает ловца. Семиотическая ловушка — отчужденный продукт критического дискурса. Институт — регрессивная проекция несостоявшегося будущего.