Петербургская Фабрика Найденных Одежд (далее — ФНО) — предприятие по производству хорошо организованной Грезы, где царствует «Справедливость и Смерти нет». Одежда (платье) в идеологии Фабрики — идеальный строительный материал для реализации подобной Грезы. Природное двуличье платья — его коварная бестелесная изменчивость и одновременно тучная брутальная однозначность — придает Грезе реалистическую полноту и достоверность. Все действия ФНО посвящены Гимназистке — идеальной героине Фабрики. Эти, казалось бы, незначимые девичьи игры в двусмысленной и зыбкой ауре Петербурга обнаруживают под своей поверхностью реальные и точные художественные сообщения, что делает выставки и акции ФНО одной из будоражащих внимание точек на современной художественной карте Петербурга. С «Глюклей» (Натальей Першиной-Якиманской) и «Цаплей» (Ольгой Егоровой) беседует Дмитрий Пиликин.

 

«МАГАЗИН ПУТЕШЕСТВУЮЩИХ ВЕЩЕЙ»

Д.П.: Внутри игры, которую ведет ФНО, есть еще одна институция — Магазин путешествующих вещей. Каковы взаимоотношения между Магазином и Фабрикой?

Глюкля: Магазин — любимое дитя ФНО, а ФНО — проект, в котором мы скрываемся под общим именем, поскольку имя, как и платье, хочется менять или, точнее, иметь тайное и явное имя. Меня как-то родители сослали на лето к родственникам, в Тамбовскую губернию. Там было невыносимо скучно, пока я не обнаружила в шкафу старые платья. Я просто рыдала от счастья, трогая эту распадающуюся материю (и все это на фоне жизнеутверждающего, сдобренного навозом Черноземья). Я нашла то, что искала.

Цапля: Новые вещи тупы и неинтересны, у них нет истории. Все эти утраченные пуговки, раны, перемещения, изменения что-то значат. Я с самого начала хотела делать именно магазин, а не галерею, скажем, потому что человек должен вещи приобретать, чтобы чувствовать над ними власть. Ты покупаешь — ты хозяин. Магазин — это игра наряжания. Люди начинают примерять вещи, меняться и от этого приходят в бурный восторг...

Д.П.: И все-таки я вижу противоречие. С одной стороны, есть некий художественный message, а с другой — Магазин как форма, вынужденная подстраиваться под социум. И ты находишься как бы между.

Цапля: Ты коснулся настоящей трагедии. Действительно, есть тайное желание сохранить возможность присматривать за Вещами, то есть не отпускать их за пределы досягаемости. Но и освобождение необходимо. Ты примечаешь, окольцовываешь птиц, но не знаешь, что с ними будет. И каждый раз освобождение происходит как определенный ритуал, а ритуал, по своей сути, нетороплив. И какая уж тут коммерция.

 

«ЖЕРТВА ПЛАТЬЯ, ИЛИ РУССКИЙ РОМАН». ГАЛЕРЕЯ 21. ОКТЯБРЬ 1995

Цапля: Мы путешествовали по Крыму с платьем, сделав его героиней. Героиней, которая могла делать то, чего не могли делать мы. Оно воспаряло и снисходительно поглядывало на людей, падало ниц перед домом Волошина или Венерой Милосской, забиралось в почтовый ящик и становилось письмом, участвовало в украинской свадьбе... Мы ему потакали, удовлетворяли все его капризы, и, когда обратно привезли в Петербург, выяснилось, что мы больше не властны над ним, мы не можем его носить, не можем продать... За время путешествия платье вырастило свое тело, достаточно плотное. И тогда мы решили его сжечь. Сжечь, на самом деле, от большой любви, поэтому в подзаголовке акции и стоит «Русский роман».

Глюкля: Это еще и потому, что русская героиня всегда любит одного, а выходит замуж за другого. Амбивалентность считается одним из свойств русского характера.

Д.П.: Платье обрело ощутимую телесность, и вы...

Цапля: ...Решили устроить аутодафе, чтобы освободить его от тела, которым оно тяготилось. И в огне пепел этого простенького платьица в горошек превратился в венецианские кружева. Сейчас все это хранится в стеклянном (читай — хрустальном) гробу. И на этом мы успокоились.

 

«ПАМЯТИ БЕДНОЙ ЛИЗЫ». МОСТ НА ЗИМНЕЙ КАНАВКЕ ЭРМИТАЖА. ИЮНЬ 1996.

Цапля: Это одна из самых любимых акций. Она была предельно проста. Мы в белых платьях прыгали с моста в Зимнюю канавку, держа с двух сторон за руки черное платье. Я случайно надела именно красный купальник, а когда прыгала, платье задралось... и все запомнили эти красные трусы.

Д.П.: То есть ты показала сокровенное место, откуда выходит жизнь, и оно оказалось... красным?

Цапля: Да. И именно тогда, когда мы не имели в виду никакой телесности. Бедная Лиза получила желанный соблазн. Лиза утопилась, мы выплыли. Платье унесло в Неву и дальше в море. И в сам момент прыжка мы пережили то, что хотели сказать этой акцией: «Смерти нет. Соблазн безопасен».

Глюкля: Акция выросла из жажды Подвига, нам было недостаточно тех средств выражения, которыми мы пользовались. Мы стояли на мосту, и было очень страшно, но «отступать некуда, позади — Москва!..» И это был настоящий восторг, которого мы никогда не получали раньше, занимаясь искусством. Прожектора, телевидение, зрители — настоящее действие, Подвиг. Эта акция была широко популяризирована, и фрагмент прыжка сейчас в постоянной заставке Информ-ТВ. Благодаря этому мы имели возможность выйти из замкнутого художественного пространства и даже провести социологический опрос. Надо отметить, что сам прыжок был «памятником лизам», это новый тип памятника, возникающий во время полета. Сегодня памятник другим и не может быть.

Д.П.: Соблазн — это сладость или горечь?

Цапля: Для Гимназистки это та сладость, которая заканчивается смертью. Необязательно физической, просто что-то меняется внутри, но иногда умирает и Героиня...

 

«ИЗНАНКА ВЕЩЕЙ»

Д.П.: Как появилось это внимание к изнанке вещей, к теневой стороне?

Глюкля: Красота без безобразия не жива, не искренна, не правдива. Сейчас невозможно говорить о «красивом», не называя его обратной стороны. Но на самом деле уже и непонятно, где какая сторона. Вещь без жизни, без деструкции временем не жива. Когда мы готовили проект «Ангелическое состояние вещи», я думала, что же делать с этими белыми шелковыми платьями, чтобы они зажили. Тогда и появились эти пробивающиеся сквозь нашитые карманы волосы, которые и делают эти платья невинными.

Д.П.: Почему невинными?

Глюкля: Это омерзительное, страшное, чуждое, другое, изнаночное, присутствие которого и свидетельствует о полноте бытия, подчеркивает чистоту анге-лического состояния вещи.

Д.П.: То есть ты опиралась на какие-то личные переживания, даже не задумываясь, что по символике это еще и крайняя плоть, а стало быть — жертва?

Глюкля: У меня свои прозрения, я художник и женщина, и выстраивать логику — не для меня. Вот сейчас мы говорим с тобой о смысле наших акций только потому, что надо как-то общаться и на уровне речи. Но я что-то словесное понимаю и осознаю только в процессе нашего разговора...

 

«КРОВЬ»

Д. П.: Тело — это физическая граница «Я». Сознание с восторгом и ужасом наблюдает за витальностью и пежоративным вулканизмом тела. Но где же, по-вашему, граница этого тела? Гимназистка — это тело или бестелесность? Насколько платье отвечает за контуры тела? Твой, Глюкля, интерес к вторичным отправлениям, это что — интерес к явленным симптомам и проявлениям телесности?

Глюкля: Гимназистка — это бестелесность, жаждущая страдания, поскольку обретение тела означает перемену статуса. Я, как художник, много работала с росписью шелков. Там и возник интерес к пятну, к насыщенному красному пятну, которое расплывается по шелку. Я не могла рисовать кровью, но изображала ее. В отличие от крови, волосы и ногти были теми вещами, с которыми я работала. Мне не хватало свидетельств жизни Вещи, и я их искала. Волосы, ногти, далее — менструальная кровь. Было непонятно, почему это не может быть таким же предметом искусства, как и все остальное. Там столько поэзии, но все это связано с табу, о котором не говорят. Но мне было интересно, почему 95 процентов женщин-преступниц совершают ужасные вещи именно в этот период, почему, за что? И в первой же энциклопедии я нашла немыслимо красивые вещи — возникновение глаза, появление папоротника, а затем его исчезновение. Но с этим нужно еще работать, и у меня нет окончательного умозаключения. Просто на тот момент у меня был пафос необходимости говорения об этом, поскольку здесь человеческие муки помножены на холодное описание, сквозь которое вдруг прорастает поэзия.

 

«УБЛАЖЕНИЕ НЕВЫ». АКВАТОРИЯ НЕВЫ МЕЖДУ ДВОРЦОВЫМ И ТРОИЦКИМ МОСТАМИ. ОКТЯБРЬ 1996.

Д.П.: В этой акции, при всей воздушности целей, были задействованы довольно мощные технические средства: вертолет, катера, ленфильмовская звуковая машина на 1000 ватт. Я сам пережил восторг от полета над центром города. Но какая сила двигала вами? Почему такая помпезность при всей интимности этого сообщения?

Цапля: Мотив разбрасывания, отрывания от себя, жертва — это то, что драгоценно для ФНО. А тут — целых три мешка платьев. И это была именно жертва Неве, поскольку пространство надо ублажать и отдавать ему самое дорогое (хотя священник очень упрекал нас в бытовой магии). Ты вот спрашивал меня, забочусь ли я о завтрашнем дне? Да, забочусь, например, ублажаю Неву.

Глюкля: Мы занимаемся приключениями, воплощением грез, алыми парусами, поскольку это то, чем только и следует заниматься сегодня. А вертолет и прочее — от романтического возбуждения. К ногам должна быть брошена целая армия. Мы ведь проповедуем культ торжества хрупкости. И чем больше средств брошено, тем хрупкость очевиднее.

Д.П.: А откуда этот голос Шаляпина, который гремел печалью на акваторией Невы: «Где вы, дни любви?»

Глюкля: Я не могу объяснить, но нужен был именно он. Мы же отлично понимаем, что наш романтизм смешон сейчас, в период власти постмодернизма, с его злой насмешливостью. Поэтому мы и делаем все именно так.

 

«СЛАДКОЕ В МУЗЕЕ ГИГИЕНЫ». МУЗЕЙ ГИГИЕНЫ. ОКТЯБРЬ 1996.

Цапля: Платье вдруг разрослось до размеров Музея Гигиены (созданного в 20-х годах и в целом сохранившего эстетику того времени). Напряжение возникало между «отвратительными» экспонатами музея, столь вкусными для глаза художника, и сладкими пирожными, архитектурно разложенными вокруг них. Все хладнокровно начали есть (поскольку вернисаж и бесплатно), а потом стали искать воду. А воды-то нет! А музейный экскурсовод рассказывает о гигиене тела, о болезнях, о язвах. И постепенно у зрителя возникло состояние отвращения и тошноты. Тошноты от искусства.

Д.П.: Что для тебя это отвращение?

Цапля: Это опять любовь к изнанке, к обратной стороне. Отвращение — оборотная сторона любви. Отвращение вызывает восторг и за ним — новое ощущение любви.

 

«ГИМНАЗИСТКА»

Цапля: Гимназистка — неуловимое в нас, никто это не ангажировал — ни социум, ни семья. Это то место, где ты уверен, что существуют принцессы в хрустальных туфельках, но в то же время то место, где ты способен на подвиг.

Д.П.: Что такое подвиг?

Цапля: Поступок, осознанное действие. Гимназистка — существо импульсивных и часто трагических решений. Она мечется, мечется, а затем отправляется в лес и там читает стихи деревьям или загадывает на номерах трамваев. На самом деле это то, что есть в каждом из нас, например в тебе. Вот, скажем, ты стоишь на остановке и думаешь: если подойдет десятый троллейбус, то поеду, а если нет — то не судьба. Бывает ли у тебя такое?

Д.П.: Ну, может быть...

Цапля: Так вот, это в тебе Гимназистка бунтует.

Д.П.: Гимназистка также ассоциируется с определенным состоянием девичества и эротическими переживаниями...

Цапля: Гимназистка — вовсе не девушка, а тот самый андрогин, который херувим. Какая может быть сексуальность у андрогина? Прекрасный принц уже находится в тебе самой, но это вовсе не означает, что ты не будешь его искать.

Д.П.: Из этого и проистекают последние изречения Глюкли о том, что она «крокодил, а не девушка»?

Глюкля: Все понятия сдвинуты, непонятно, кто ты. Женщина? Мужчина? Я — художник, и если пропадает понятие женственности, приходится вводить его искусственно. Так появляется Гимназистка.

Д.П.: Если суммировать: Гимназистка — это некий непредсказуемый, кипящий страстями бульон, из которого и рождается прекрасное?

Цапля: Не слишком ли красиво ты сказал?

Д.П.: Бульон — красиво? Как кому...

Цапля: Зато из этого бульона в любой момент мы достаем то, что желаем...

 

Пушкин — Павловск — Петербург. Май 1997