ВВЕДЕНИЕ В СЛОЖНЫЕ ЛОЖНОСТИ

Недавно петербургский Центр современного искусства Сороса выпустил стильное издание одной из самых попсовых книг мировой классики — Апулеевых «Метаморфоз». Эта книга-альбом-каталог явилась письменным слепком большого проекта «Passiones Luci» («Страсти по Луцию»), включившего в себя выставку сценографии к незапланированной театральной постановке «Метаморфоз», видеофиксацию вернисажа, постановочные фотоработы по мотивам так и не состоявшегося спектакля в компьютерных сукнах, статьи и комментарии к Апулею, живописные идеи и эскизы и даже шикарно раскинутые на дорогих страницах и местами иллюстрированные биографии участников проекта. Такой поистине неоакадемический способ обращения не только с литературой, но и с книжной графикой органично склеивается со стилевыми пристрастиями северных неоакадемистов, взявшихся было за этот проект.

Стильность этой первоначально незамысловатой затеи двух лен-петербургских художников Дениса Егельского и Андрея Медведева удалась, как это ни странно, не столько как проектный замысел, сколько как вполне состоявшиеся «Страсти по проекту». То есть как история мыкания-пинания проекта от одних авторов к другим, пока — в результате этих «пасов» — проект-сам-по-себе не стал мало-помалу понимать, что его крестный путь не есть случайность пропивания чужих денег, а есть невроз собственной судьбы, невероятно красочно и, вероятно, лживо изложенной на своих же страницах в виде эзотерически-истощенной притчи о скитаниях и претерпеваниях Психеи, влекомой мордой вниз по лужам жизни.

Поскольку выплескивание случайно возникших и поначалу всегда рафинированно-блеклых идей за их первоначальные пределы, когда они, подобно оперным призракам, начинают неслабо колобродить по жизни их создателей, равно как и вообще выход культуры за рамки культуры, а жизни — за рамки жизни, — есть моя больная тема в надежде выздороветь, — постольку мне оказалась интересна вся эта история гоп-компании античных и нынешних тусовщиков, обитающих в густом ароматическом пару некроэротических побасенок. Более того, возникает ощущение, что Психея самого проекта — куратор выставки «Passiones Luci» и ее каталога Екатерина Андреева — отчетливо предощущает (как это характерно для ранимых петербуржцев) ненапрас-ность растерянных мыканий и проектных телодвижений как то основное, для чего все в проекте собственной жизни и затевается. А стало быть, можно ожидать чего-то Случайного... Ио мое внимание к катамарану судеб Психеи и самого проекта так бы и осталось просто вниманием, если бы не третий виток, появившийся в сюжете моего понимания, подобно третьему посвящению самого экс-осла Луция. Напомню, что оно повергло нашего вновь-человека в финале Апулеевой супербасни в сильное смятение: «К чему бы это?» Таким витком стало неожиданное понимание основной глубинной темы «Метаморфоз» как архетемы всей мировой письменности. Тема эта — «Могу ли я верить хоть чему-либо в тексте, который я читаю? И если могу, то насколько сильно это меня подставит?» Иными словами, вынесение на наше внутреннее голосование вопроса о доверии тексту есть процедура так же неявно сопровождающая нас по жизни, как и давление атмосферного столба весом в... одну атмосферу. Причем самая замечательная деталь этой процедуры заключается в «функциональной асимметрии» правды и лжи. Текст врущий, выдумывающий, вымысливающий идентифицируется читателем как таковой сразу, даже с каким-то детским восторгом нечаянной окончательности. Мы мгновенно верим, что текст лжив! Но не дай бог(и), если некий текст (литературный, изобразительный, фильм, живое действие, etc.) претендует на истинность, искренность, веру в него и нечто подобное. Тогда век нам покоя не видать! И каждый раз, убедившись в его истинности, мы будем мучать его подозрениями насчет платочка. И каждый раз, со злобным восторгом не находя платочка на месте, мы будем внутренне опустошены простой возможностью поверить тексту на слово. И не поверим...

 

СУДЕБНОЕ РАЗБИРАТЕЛЬСТВО КАК ЕДИНСТВЕННО НАДЕЖНЫЙ СПОСОБ ОБРАЩЕНИЯ С ИНФОРМАЦИЕЙ

Вид любой вещи в городе вызывал у меня подозрения, и не было ни одной, которую я считал бы за то, что она есть. Все мне казалось обращенным в другой вид губительными нашептываниями.
Апулей. «Метаморфозы в XI книгах», пер. М. А. Кузмина, кн. 2, 1.

Ой нет, не напрасно судебные речи в античности были первыми в знаменитой триаде риторических жанров (речи судебные, совещательные и похвальные). Напрасно мы забыли об этом. Ведь мало кто, например, помнит, что физик-любитель Исаак Ньютон был по профессии теологом, откуда и привнес весь понятийный аппарат в свое хобби — теоретическую физику. Что естественные науки заимствовали весь системный скелет доказательства у судебного процесса (слово research до сих пор имеет два основных значения: «исследование» и «поиск, расследование»). Как эшелонированно и дотошно разработана процедура выяснения общественно значимой неясности!.. Подозрение, сбор улик, решение о привлечении к расследованию, поиски, задержание, дознание, предъявление обвинения, судебное разбирательство, приговор, а потом апелляции, апелляции... А кто вам сказал, что с текстом можно обойтись проще? Откуда известно, что текст «прост как правда»? Начинаем же мы бояться сбоев, аварийных сбросов, утаек, а то и просто дьявольского лукавства слишком уж вездесущих компьютеров! Почему же мы не опасаемся лукавства куда более вездесущего слова или изображения? Ведь компьютер — это всего-навсего слегка оживший текст (дискурс, симулякр, сепулька и пр.).

Почему нам так хочется думать, что «убедить» — это еще полдела, а вот «доказать» — это уже святое! Это круто и неоспоримо. Ведь доказательство призвано всего-навсего УБЕДИТЬ выслушавшего его, что дело, возможно, так и обстоит. А может и не убедить... Вот у Апулея, например, подняли на суде колдовством из могилы труп, который дал отчетливые показания на свою жену-убийцу. Но, видимо, с женами всегда все не так очевидно: «Народ бушует, мнения разделяются: одни требовали, чтобы негоднейшая женщина сейчас же погребена была заживо с телом покойного мужа, другие говорили, что не следует верить лживым словам трупа» (Кн. 2, 29).

Да, пожалуй, «Метаморфозы» как бы специально предназначены •не только для эротически настроенного читателя, но и для судебного разбирательства.

Как известно, стихия милетских побасенок — и, в частности, «Метаморфоз» — это сложноразветвленная система пересказов, слухов, комментариев, в которой всё вопиет о перепроверке: от уровня компетентности всовывающихся или всунутых в разговор до самой логики ветвления сюжета лабиринта. Все вопиет, но разбираться с текстом никто так и не будет, ибо тот, кто кричит на каждом перекрестке, что украл, — не самый большой вор в нашем квартале... «Рассказ в рассказе в рассказе...» — классическая ситуация бытования слухов в городской среде, переложенная Апулеем на бумагу. Но самое приятное для меня то, что и весь проект в целом — с его выставкой костюмов и эскизов декораций, с иллюстрациями, статьями и комментариями книги-каталога — весьма точно следует этому же жанру милетских басен.

У слухов есть одна отличительная черта, придающая им особую прелесть в глазах (и в ушах) людей: слух «косит» под правду, которую по различным причинам хотят от меня скрыть. Архетипическая ситуация передачи слуха может быть описана следующим образом: я слышал-услышал-расслышал-подслушал нечто, не для меня сказанное, и передаю вам это подслушанное именно в силу закрытости-запретности. А поскольку хорошо известно, что в социуме скрывается отнюдь не ложь, — стало быть, услышанное было «правдой». Иными словами, слух всегда воспринимается в презумпции неподтвердимой правдивости, формулируемой словами «нет дыма без огня». Используя только что приведенный сюжет из Апулея, можно сказать, что слух — это тот же труп, который подняли из могилы и обязали говорить правду и только правду, но тот не может найти ни одного резона, почему он должен придерживаться этого странного обещания, данного им существам из другого мира. Гораздо меньше внимания уделяют не вербальным, а изобразительным слухам. А поскольку изо-слухи обладают той же родовой «слуховой» особенностью — походить на правду, — то тем самым мгновенно, отчетливо и органично вырисовывается вся стилевая палитра изо-слухов. Это РЕАЛИЗМЫ всех видов, мастей и техник: здесь и натурализмы с академизмами, и фотореализмы с люмьеровским фотокинодокументированием, тяготеющим к запретной фальсификации кинодокумента а-ля Мельес, и science fiction, отделяющая себя от беспочвенной fantasy маяковским слоганом: «я ЗНАЮ, город будет, я ЗНАЮ, саду цвесть...» Для того чтобы добиться от присяжных зрителей вердикта правдоподобия, изо-слух должен заботиться вовсе не о своем содержании, а о его подаче, о своей чувственно-реалистичной текстуре. Скажем, никого не заботит соответствие святочных костюмов Константина Гончарова реальности выжженного солнцем Аппенинского полуострова в. I до н. э. И в каталоге смотрится лишь приподнятым на котурны, а отнюдь не ложным ретро-кич постановочной фотографии конца XIX и начала XX вв. Но зато крайне важна для зрителя, любящего вживаться в изо-слух, и сама фотофактура костюмированных фигур, и двойной реализм задников: их фотореалистичность и использование компьютерных впечаток должно производить впечатление документальных натурных съемок. При этом фантасмагорические детали этих фотопейзажей, обнаруживающих мотоцикл в средневековой Голландии или урбанистически поданный Нью-Йорк, полузакрытый от зрителя огромным скальным массивом, чувственно-первозданным и стильно-бутафорским а-ля Фриц Ланг, — все это такая же часть разветвленного изо-слуха, вопиющая о перепроверке, подобные которым мы постоянно находим в самих «Метаморфозах». Наконец-то литературный текст книги — и в этом-то для меня весь «цимес» проекта! — перестал быть «Россией в венчике республик», подобострастно обслуживаемым иллюстративным рядом, полиграфическим дизайном, ссылками, комментариями и пр.

Проект стал двигать современную книгу к единому, но гетерогенному питательному бульону изофотокомикса, причудливо отдизайнированного и откомментированного (таким случайно стал было «Птюч»№ 1, но потом решили, что журнал следует не смотреть, а читать). Но пласт статей и комментариев к «Метаморфозам» задержался на стадии академизма, так и не соскользнув в неоакадемизм с присущими тому дурашливостью, попсовостью и лукавством. Да, стиль обоих ведущих — Екатерины Андреевой и Аркадия Ипполитова — и изыскан, и наполнен хихиканьем. И мы ощущаем их тексты как высокую клоунаду на темы из «истории мирового искусства», как говорили еще недавно. Но как же здесь не хватает яркого и ложного пафоса речей Тимура Новикова — отца мистификаторов и манипуляторов современного художественного Петербурга. И как бы лихо гляделся рядом с текстом М. А. Кузмина какой-либо стебный комментарий к «Метаморфозам», страницы которого могли бы оказаться в книге самыми зачитанными ленинградским юношеством.

Я предлагаю — без балды! — петербургскому Соросу начать следующий этап этого проекта: «Passiones Luci II», который будет состоять приблизительно в следующем: Борис Юхананов ставит спектакль на темы Апулея и Константина Гончарова, Евгений Юфит готовит видеоверсию этого специфического зрелища, а Ольга Тобрелутс монтирует CD-ROM всего этого с комментариями В. Кондратьева, А. Драгомощенко, Г. Гурьянова, А. Скидана, Ю. Скуратовского и, естественно, Вл. Мамышева в обнимку с очередным Дерридой. Потом этот продукт запускается в Internet, где весь массив «искусства мгновенных превращений» (Кн.1, 1), собственно и составляющего дух книги и Книги, начнет иную жизнь в среде мгновенных коммуникаций. (Я даже готов быть куратором этого веселого проекта.)

И тогда то «деревянное мультимедиа» (а чем это название хуже «деревянного зодчества»?), в материале которого выполнены «Страсти по Луцию», станет реальным multimedia, добавляя новые измерения к своей изначальной лживости и вводя вновь прибывших на нашу «сетевую страницу» в процедуру судебного разбирательства и, в целом, в пространство лукавства, которым теперь и становится весь Internet.

И если мы поняли, что нам делать с текстом и как его потреблять, то остается решить всего один вопрос: для чего нам нужен этот текст? Ответ на этот вопрос и содержится в следующей главке.

 

ЗАБАВА КАК ЕДИНСТВЕННО РАЗУМНАЯ ЦЕЛЬ ОБРАЩЕНИЯ К ИНФОРМАЦИИ

— Нет ничего баснословнее этих басен, нелепее этого вранья! (...) И ты, по внешности и манерам образованный человек, веришь таким басням?

— Я, по крайней мере, (...) ничего не считаю невозможным, и, по-моему, все, что решено судьбою, со смертными и свершается. И со мною ведь, и с тобою, и со всяким часто случаются странные и почти невероятные вещи, которым никто не поверит, если рассказать о них неиспытав-шему. Но я этому человеку и верю, клянусь Геркулесом, и большой благодарностью благодарен за то, что он доставил нам удовольствие, позабавив интересной историей: я без труда и скуки скоротал тяжелую и длинную дорогу. Кажется, даже лошадь моя радуется такому благодеянию: ведь до самых городских ворот я доехал, не утруждая ее, скорее на своих ушах, чем на ее спине.

(Книга 1, 20)

 

МЕТАМОРФОЗ КУЛЬТУРЫ И КУЛЬТУРЫ МЕТАМОРФОЗ

...Ты подивишься на превращения судеб и самих форм человеческих и на их возвращение вспять, тем же путем, в прежнее состояние. Я начинаю. «Метаморфозы», кн. 1, 1.

Он начинает...

В каком-то смысле начинает метаморфозы не только вечный Луций, но вслед за ним и все мы. Все человечество, пожалуй, Сейчас в своем собственном сюжете «страстей» только начинает превращаться из человека в осла. Это вовсе не к тому, чтобы упрекнуть человека, а к тому, чтобы констатировать с охотно присоединившимися: осел — тоже человек! И ничто человеческое ему не чуждо. Давайте оглядимся без дураков (а кто хочет — вместе с дураками!). Времена примечательнейшие. Сегодня хам имеет все права своего публичного пребывания в хамстве, а бездарность абсолютно права, декларируя свою неповторимость. Скотоложник имеет все права семейной жизни с высокоухой супругой. «Низовые» точки зрения начинают равноправно существовать и обсуждаться (что я и делаю) вместе с «вершинными», т. е. «нормальными» в картине мира высоколобых. И совершенно не очевидно ныне, что более значимо для личности: высота лба или уха?

Совершается Великая Французская Культурная Революция с ее идеалами равенства и братства всех и вся субкультурных ареалов и ценностей. Именно это и обсуждают в одном из комментариев к «Метаморфозам» Екатерина Андреева и Аркадий Ипполитов: рай оказывается курортом, красота — одним из качеств попсовости, а изобразительное искусство Ренессанса — фэшен-дизайном XVI века. И очевидно не только это... Очевидно, что осел, человек и бог становятся фигурами а) равновеликими и б) морфируемыми, т. е. взаимопревращающимися.

Разумеется, более чем привычно, что осел и бог являются культурными масками, личинами, куклами. Непривычно иное: человек, всегда оценивавший эти культурные игрища из стабильно иерархированного зрительного зала — где, если ты заплатил за этот стул, то он твой до самого конца представления! — внезапно оказывается затянутым на ту же сцену (точнее, сцена натягивается на зрительный зал, морфируя зрителя в соучастника). Внутреннее и внешнее человеческое пространство оказывается фэ-шен-дизайном.

Что же оказывается сущностью человеческого манекена? Ответ: что-то, явно стоящее в стороне от линейной триады: животное — человек — бог. Более того, что-то одновременно и правомерно стоящее в стороне от них всех и прежде всего — что-то ВНЕЧЕЛОВЕЧЕСКОЕ и беспрестанно МОРФИРУЮЩЕЕСЯ. Но эта истина — быть может, одна из наиболее шокирующих истин мира — тоже уже никого взволновать не может. Во-первых, потому, что непонятно: тяготеет ли этот очередной слух к «правде» или же к «лжи». А во-вторых, внечело-веческое ныне со страшной скоростью уравновешивается, как уже было отмечено, в правах с человеческим. В частности, чтобы очередная «Amnisty Interspecies» не смогла упрекнуть человека в ущемлении прав внечеловеческих меньшинств, в очередном расизме или маскулинизме. Оказывается, высокоухие — это те же высоколобые, только с узким лбом и высокими ушами.

И защитники «чисто человеческого» придут к высоколобым, откуда те их не ждут, — в унылом облике ку-клукс-клана, фашизма и патриотизма. Иными словами, именно узколобые будут последними защитниками высоколобых ценностей. Тех самых ценностей, которые давно «сданы» высоколобыми своим ушастым коллегам. Такова жизнь на этой планете!

«...И хожу теперь, ничем не осеняя и не покрывая своей плешивости, радостно смотря в лица встречных»(Кн. XI, 30). Который из трех наших персонажей это сказал в последних строках «Метаморфоз»?

Это неважно! Важно, что он, как всегда, наврал... Радости тут нет. Радость есть там.

 

ЗАКЛЮЧЕНИЕ ЗЛОКЛЮЧЕНИЙ

«...Вот я тебе и рассказал, а ты, хотя и выслушал, должен остаться в прежнем неведении» (Кн. XI, 23). До встречи у Ксюши! Или у Псюши...