Выпуск: №11 1996
Вступление
КомиксБез рубрики
Баранкин, будь человеком!Константин ЗвездочетовСвидетельства
«Социальное освобождение человека касалось нас не в меньшей степени, чем раскрепощение духа...»Исследования
Троцкий, или метаморфозы ангажированностиБорис ГройсПубликации
Сюрреализм на улицахГарольд РозенбергДефиниции
Искусство и политика? Художник и ангажированность? Art & LanguageМонографии
Ханс Хааке: сплетение мифа и информацииБенджамин БухлоВысказывания
Искусство и политика: третья позицияАлександр БренерЭссе
Стиль политикиАлександр БалашовПрограммы
Антифашизм & АнтиантифашизмАнатолий ОсмоловскийПерсоналии
Поэзия и правда сейчас и больше никогдаАлександр БренерПозиции
Чувство свободы в условиях тотального контроляГия РигваваЭссе
Раны, нанесенные временем, исцеляются пространствомПавел ПепперштейнСтраница художника
Лабиринт страстей, или как стать любимой женщиной будущего Президента РоссииАлена МартыноваКруглый стол
Политическая идентификация: борьба с невменяемостьюОлег АронсонПроекты
Политическое животное обращается к вамОлег КуликВысказывания
Поликлиника спасений пространствВладимир СальниковДискуссии
Интернет: Политика на сломе технологийВиктор МизианоПерсоналии
Опыт манифестации реальностиОльга КопенкинаИнтервью
Русский рок: Политическая ангажированность как крайняя форма эскапизмаИрина КуликВыставки
Дикость и цивилизацияАлександр ЯкимовичВыставки
ИнтерполКонстантин БохоровВыставки
Выставки. ХЖ №11Константин БохоровРубрика: Страница художника
Лабиринт страстей, или как стать любимой женщиной будущего Президента России

Алена Мартынова. Родилась в городе Измаил (Украина). Окончила Ярославское областное художественное училище в 1988 году и Школу Ю. К. Буржеляна в 1992 году. Работала художником-постановщиком целого ряда театральных постановок в Ярославле, Кишеневе, Москве. С 1992 года активно участвует в московской художественной жизни. Неоднократно участвовала в групповых и персональных выставках. Живет в Москве.
Никогда раньше меня не интересовала политика. Образ политика был далек и несексуален. А сейчас политики стали популярнее, чем звезды кино. И, глядя в голубой экран на эти прекрасные и мужественные лица, невольно думаешь: вот он — Идеал!
Грезы о том, чтобы стать любимой женщиной будущего президента, закрались в мою душу. Осознав, что единственный путь познакомиться со своим идеалом — это прийти в политику и под любым предлогом войти в личный контакт, я, будучи художником, заручилась поддержкой «Художественного журнала», назвавшись его корреспондентом и выбив аккредитацию на всю предвыборную кампанию.
Первым был генерал Лебедь. Он мужчина яркий и солидный, с возбуждающе мужественным голосом. Зная время намеченной пресс-конференции с ним, я долго предвкушала свидание... Я верила в то, что он оценит мою яркую индивидуальность, самобытную творческую натуру. И вот 13 марта в 11.00 я вошла в Актовый зал Дома журналистов. Мощным рывком я прорвалась через цепь щелкающих камер и срывающимся от волнения голосом выкрикнула:
— Алена Мартынова. «Художественный журнал. Я хочу знать ваше отношение к современному искусству. Многие ваши конкуренты грозятся по приходе к власти радикальных художников изолировать от общества, сажать в психиатрические больницы, стрелять... Грубым басом он перебил меня:
— Повторите название журнала.
— «Художественный журнал». «XЖ». (Хохот в зале, выкрики: У них есть и «X» и «Ж» и т. д.) Оскорбленная в лучших чувствах, краснея до слез, я все-таки выкрикнула:
— Интересует ли вас вообще современное искусство, в частности московский концептуализм, искусство перформанса и другие авангардные направления?! — В глазах у меня все плыло.
Раскатистым басом Лебедь ответил:
— Впервые узнали о том, как родители начали ругать своих детей, относится ко времени Платона. 2400 лет тому назад. С тех пор их все ругали, ругали, и странно одно: из все более худших детей вырастали все более лучшие родители. Каждой эпохе, каждому времени присуще свое искусство. По-моему, это объективный процесс.
Он даже не взглянул на меня. В последней попытке обратить на себя внимание я выпалила:
— Так вы его не отрицаете? Не повернув головы, он отвечал:
— Я не отрицаю, не отрицаю. Я не претендую на то, что все знаю, но я против того, чтобы запрещать. Никаким запретительством голым его не запретить, и, чтобы сажать кого-то, я категорически против.
Особенно за искусство. Я, конечно, была рада за то, что искусство вне опасности, но все надежды на чудо счастья и любви рассеялись как дым. Я окончательно поняла, что генерал Лебедь никогда не полюбит меня. После конференции я гордо вышла из зала, но горькие, тщательно скрываемые рыдания душили меня.
Но настал наконец день, когда солнце снова стало радовать меня. И новой надеждой наполнилось сердце. И я посмела полюбить другого прекрасного мужчину. Это был Михаил Сергеевич Горбачев. Когда-то давно мне, еще юной и полной энергии женщине, его образ помог выжить в трудные дни лишений. Не имея средств к существованию, я зарабатывала росписью матрешек на Арбате, а самой популярной матрешкой был образ Михаила Сергеевича. Согретая воспоминаниями былого, я шла на судьбоносную встречу, состоявшуюся в последних числах марта. Я была вооружена и очень опасна — в сумке у меня лежал диктофон, взятый из редакции, и «Художественный журнал №8» где была статья о том, как я брею лобок. Даже опоздав на конференцию, я не растерялась — как вихрь ворвалась в Мраморный зал, набитый битком напряженными журналистами. Едва дождавшись своей очереди, я, глядя на него сияющими нежностью и безграничной любовью глазами, спросила: «Как вы относитесь к современному искусству? Собираетесь ли давать какие-то дотации на современное искусство? В частности, на концептуализм? Не собираетесь ли ужесточить цензуру? Не ожидается ли репрессий по отношению к радикалам?», — хотя на самом деле хотела сказать совсем другое. Прочитав все в моих глазах и немного удивившись несоответствию слов взгляду, Михаил Сергеевич на мгновение стал серьезным и сказал: «Ну, бульдозеров не будет. Во всяком случае бульдозеров не будет». Казалось бы — все, но я чувствовала, что нет, сердце, готовое вырваться из груди, подсказывало мне, что рано уходить. И оно не обмануло меня. Момент настал. Михаил Сергеевич сказал что-то о рукопожатиях, и я вскрикнула: «Пожмите мне руку!» — и рванулась к нему. Изумленный моей внезапной смелостью и сияющий, он протянул мне свою мягкую и чистую руку. Слезы счастья навернулись мне на глаза, и, смутившись, я выбежала из зала. Только много позже, на улице, я мучительно раскаялась в своем малодушном побеге. Но было поздно. Тут я поняла, что упустила свой единственный шанс стать счастливой.
Постепенно приходя в себя, стараясь не оглядываться назад, я пыталась ухватиться за все соломинки, брошенные мне судьбой в бурном океане жизни.
Ельцин сразу отпадал, потому что он уже президент, а, как писала поэтесса Цветаева, «победивший не поэт». Жириновский сначала вдохновил меня. Я даже стала готовиться к встрече, но передумала по одной простой причине — Владимир Вольфович слишком избалован любовью женщин и девушек.
Явлинский тоже сразу исключался: его все знают в галереях, а я все-таки художник и галереи — место, где я работаю. Роман на рабочем месте — это пошло. Осталась одна-единственная подходящая мне кандидатура — Геннадий Андреевич Зюганов, — личность незаурядная, сильная, властная, и на выборах в Думу больше всех голосов набрал.
Зная нелюбовь коммунистов к радикальным художникам и обещанные мельком репрессии, я очень боялась. Но случай вывел меня на людей, согласившихся помочь (по известным причинам не могу назвать их имен).
Очень нервничая, пятого апреля, вооруженная альбомом для зарисовок и карандашами, в назначенный час я появилась в Государственной Думе.
Все время заседания я старалась разглядеть лицо, возможно, будущего президента. Попытки набросать в альбом портрет Геннадия Андреевича ни к чему не привели, но, несмотря на это, я все равно почувствовала тепло и уважение к этому впечатляющему человеку.
Несмотря на страх за современное искусство, который все-таки не смогла подавить, я чувствовала, что могла бы полюбить этого человека. Один знакомый комсомольский лидер даже передал на подпись Геннадию Андреевичу мой экземпляр книжечки Проханова Зюганов. Он подписал ее с сердечностью, назвав меня Леной. Я бросилась к нему, но меня остановили, просилась написать портрет, но вежливо пообещали, потом отказали. Не проявил ко мне интереса товарищ Зюганов. Это был крах иллюзий. Из этого всего я сделала вывод, что политики — черствые люди, не способные на высокую любовь. Это был жестокий удар, нанесенный моим самым сокровенным чувствам. Я была не в силах оправиться от этого потрясения, и страшная, как ночной кошмар, мысль пришла ко мне — убить!!! Убить того, кто взойдет на престол без меня.
Пылающая жаждой мщения и искренне напуганная Алена Мартынова