Мы никогда не узнаем, какой была музыка рабов.
Джимми Хендрикс

Гия Ригвава, конечно, лучший сейчас современный художник в Москве. Ведь не Лейдерман же? Лейдерман работает с материалом субъективности. Это значит, что Лейдерман в безопасности, он может рыть, как крот, — во все стороны, без всякой памяти о правом и левом, без мысли о кнуте и прянике. Но это только так кажется: память о прянике, мысль о кнуте прячется в сознании, как дохлая крыса в сене, и ты, Лейдерман, рано или поздно наткнешься на нее с воплем отвращения и ужаса. И ничего не сможешь поделать, только опять проголосуешь за Гайдара — как порядочный человек, как навозный жук.

Ригвава же помнит о поэзии и правде, а это есть правое и левое культуры. Что такое поэзия? Поэзия — жестокий аффект, поэзия — абсолютная невозможность пережить голод в Африке, бойню в Югославии, предательство друга, увядание любовницы, несовершенство самого себя. Поэзия — это невозможность справиться и примириться со скудостью мира. Примириться действительно невозможно, и хочется умереть. Так умерли Катулл, Байрон, Маяковский. Но тут является память о правде. Что же это такое? Правда — это технологии сопротивления. Это те наработанные историей человечества и историей культуры способы обуздания лжи и корысти, слабости и неволи, над которыми бились многие собеседники Духа — все его собеседники! Правда есть обнаружение в самом себе внутренней силы говорить «да», когда цивилизация хочет услышать от тебя «нет», и наоборот. Правда есть обнаружение отваги. Кто знал, что такое правда? Я полагаю, что это знали архиепископ Десмонд Туту, Малкольм Икс, Че Гевара. Но я боюсь ошибиться, ведь человек — очень хитрая скотина, попросту блядь. Ригвава помнит об этом, он говорит обо всех нас: «Они все врут, они все сожрут». Действительно, все мы лицемерим и лжем, и это у нас в крови, это впитано вместе с иудео-христианским молоком нашей культуры.

Конечно, все мы бляди, все мы продажные суки, играющие в грязные игры. На обтруханном языке конвенциональной поэзии я выразил это так:

На небе синими буквами написано слово ХУЙ.
На земле коричневыми буквами написано слово ПИЗДЕЦ.
На мне розовыми буквами написано слово БЛЯ.
ХУЙ — женщинам,
ПИЗДЕЦ — мужчинам,
А БЛЯ я подарю детям.

 

Но неужели же все, что мы можем подарить детям, это «бля»? Неужели это единственное наше наследство? Я отказываюсь в это верить. Несколько лет назад Ригвава сделал одну из лучших своих работ: гранитную прямоугольную палку, в которую вмонтировал узкую зеркальную полоску. Это зеркало предназначено для смотрения себе в глаза, больше в него ничего и не увидишь. Посмотреть себе прямо в глаза очень рискованно и очень трудно: с этого иногда начинается новая онтология, новая антропология, новая политика, новая этика. Все подлинно новое и значительное в человеке начинается с прикосновения взглядом и кончается физическим прикосновением — насильственным или любовным. Самый страшный запрет западной цивилизации — это запрет на непосредственный, открытый, неритуализированный физический контакт. Но только такой контакт и есть истинное событие в мире: прикасаясь к сосцам, губам, ягодицам друг друга, мы признаемся в любви — самом нашем ценном завоевании. И точно так же, ударяя друг друга в нос, в щеку, в грудь, в яйца, мы утверждаем ненависть и неприятие — причем самым честным и непосредственным образом. Я очень хочу, чтобы так в мире и было: чтобы объятие и поцелуй означали любовь и чтобы кулак, пощечина, а вовсе не свинец, кастет или бомба означали ненависть, негодование и осуждение. Если мы будем жить в таком экзистенциальном режиме, когда на ложь, лицемерие и подлость ответом станет удар по физиономии, а любовь будет выражаться в постоянной ласке, мы подлинно изменим нашу жизнь, мы сможем стать действительно людьми, а не зомби или роботами. Пока что же мы всего лишь телевизионные вурдалаки, и ничего более. И как раз именно Ригвава в современном московском искусстве первый дал нам это понять, периодически заключая самого себя и своих героев в камеры видеомониторов — этих отвратительных порождений военно-промышленных комплексов и послушных им институций. Заключая себя в чудовищные безвоздушные камеры и вещая оттуда нечто несообразное: «Ты можешь положиться на меня! Ты можешь положиться на меня!» Хе-хе-хе!

Видеоинсталляции, видеоарт — простите, но ведь это просто чушь собачья в руках какого-нибудь Нам Джун Пайка, который играет с видео, как тинейджер, нет, как котенок играет с собственным хвостом! Но это уже совсем не чушь собачья в случае Брюса Наумана, который знает, что все современные технологии, внедренные в нынешнюю арт-систему, — это прежде всего продукты военной индустрии, призванной унижать и уничтожать жизнь. Содержание всех видеоработ Наумана — это насилие, и Ригвава наследует именно эту наумановскую традицию.

Вообще его видео трактует самые фундаментальные темы демократического искусства: тему насилия, тему эротики и тему беспомощности. Об этом демократические художники говорили всегда, еще со времен де Сада. Говорят они об этом и сейчас, во времена Бренера и Ригвавы. Но демократическая идея фальсифицирована! Она агонизирует! Это уже не судороги, это кома! Темы затасканы, узурпированы, поруганы! Почему? Потому что сейчас везде абсолютная какистократия.

Именно Ригвава ввел в наш язык это точное и обширное понятие. Какистократия — правление худших граждан. Оглянитесь вокруг себя, посмотрите на физиономии мировых правителей. Первое впечатление не обманет вас: это мудаки и монстры. Ничтожный и фальшивый Клинтон, деморализованный Шимон Перес, трупообразный Ширак, бездарный и изворотливый Ельцин, поганый Саддам Хусейн, изъеденные ложью Фидель Кастро и Ясир Арафат... Какистократия в разных своих модификациях, но неизменно отвратная и всепроникающая. Цирк уродов, кладбище вампиров. Смех над ними необходим, но его недостаточно. Необходима любовь.

Любовь дает силы сопротивляться, и одновременно она волшебным образом высвобождает нас из мира какистократии. Она помещает нас в иное пространство бытия, где действуют другие законы. Как раз любовь дарит нам настоящую свободу — мучительную и изматывающую. Есть любовь как огонь. Есть любовь как ржа. Может быть, настоящая любовь — это похоть? Мы далеко не все еще знаем о любви. Но чтобы действительно полюбить, нужно по крайней мере перестать быть современным художником. Нужно уйти из этого гетто. На этой территории больше нет жизни. Я даже не могу выразить словами, как здесь пусто и тускло. Но где же тогда жизнь?

Жизнь там, где сохранились еще очаги непредусмотренных человеческих эмоций. Жизнь там, где поебанные жизнью люди в грязных кварталах говорят, грозя кулаком в пространство: «Сволочи!» Жизнь теплится в городских трущобах, бог знает где, на головокружительных высотах, в пропастях, на сбитых простынях! Необходимо каждый день прорываться к жизни из рутины нашего существования. Понимает ли это Гия Ригвава? Мне кажется, понимает, но не до конца. Может быть, он немного побаивается. Все мы побаиваемся, а иногда просто чудовищно трусим. Все наши напасти из-за страха. Но мы должны победить страх, разве не так? Это и есть поэзия и правда сейчас и больше никогда. Мы не можем ничего оставить на потом, мы можем победить страх только сейчас. А уж потом, когда мы свернем шею какистократии, мы будем заниматься искусством. Я ничего не знаю о формах этого искусства, но оно будет восхитительным.

 

Какой-нибудь современный
Художник скажет мне:
«Современное искусство — Вещь тонкая и сложная,
Примерно как микрофизика».
Да подите вы на хуй!
Я смотрю на американский
Авианосец —
Вот это сложная вещь!
Сколько людей старалось!
Как все хитро придумано!
Да к тому же и использовать можно!
Подойти на этом авианосце
Хотя бы к Нью-Йорку —
И пульнуть!
Чтобы все посыпалось!
Чтобы клерки
Заметались по Уолл-стриту,
Как сукины дети!
Чтобы все компьютеры
Запищали!
Чтобы штукатурка посыпалась
У Мадонны!
И тут я запускаю
Свои бомбардировщики!
Они вертикально поднимаются
С моего авианосца и летят
Прямо на Вашингтон!
Вам! Вам! Вам!
Ни хуя себе!
Белый Дом! Конгресс!
ЦРУ! Пентагон!
А что такое
Современное искусство?
Хуйня.

 

Все, больше мне нечего сказать. Я только хочу крикнуть вам, дорогие мои, еще раз: начинайте войну с какистократией, начинайте войну со сволочью, бейте их, прихлопывайте, пришлепывайте! И еще — начинайте любить друг друга! Немедленно! Безотлагательно!

11 февраля 1996 года, Москва