Я хочу рассказать вам о Майкле Джексоне. Потому что Майкл Джексон — невинен.

Говоря так, я не хочу делать никаких утверждений о юридическом статусе Майкла Джексона. Я также ничего не утверждаю о том, что мог бы или чего не мог сделать Майкл Джексон. Я собираюсь рассказать о том, что объединяет все эти страсти вокруг Майкла Джексона — все эти голословные обвинения, речи в его защиту и прочее. Их объединяет вот что: его невинность.

Майкл Джексон невинен, ибо то, чего хочет Майкл Джексон, а также то, чего он хотел бы, а также то, чем он обладает, даже теперь, в компании детей (мальчиков — ну и что же в этом особенного!), — это невинность. И даже более того, Майкл Джексон сейчас невинен более, чем когда-либо ранее, он более невинен, чем дитя.

***

В своем эссе «Манифест киборга» («Body/Politics. Ed. Mary Yacobus et. al. Routledge, 1990) Донна Харауэй говорит о явлении, которое сейчас широко известно как «киберпанк». «Киборг, — говорит она, — это кибернетический организм, гибрид машины и природного организма, творение социальной реальности в той же мере, что и человеческой фантазии. Киборг — это материя вымысла и живой опыт, изменивший, в частности, до неузнаваемости то, что в конце XX века называется «женским опытом».

Подчеркну, что в том, что касается Майкла Джексона, огромную роль играют три «разрыва границ», которые, по мнению Донны Харауэй, составляют логику киборга. Если это можно назвать логикой.

Что же это за разрывы границ? Во-первых, в том, что касается феномена киборга, «совершенно размываются границы между человеком и животным», во-вторых, «дает течь противопоставление между животным и человеческим организмом, с одной стороны, и машиной — с другой»; в-третьих, граница между физическим и нефизическим в случае киборга также является очень нечетко очерченной.

По поводу границы между животным и человеком Донна Харауэй пишет:

«Биология и эволюционная теория за последние два столетия одновременно создали такие современные организмы, которые перетираются (re-etched) в идеологической борьбе или в своеобразном диспуте между жизнью и социальной наукой. При этом биологически детерминированная идеология — лишь одна из позиций, выявляющихся в нашей научной культуре для доказательства животного начала в человеке».

Что это значит? Просто что личность — человек — изучается науками о жизни по меньшей мере бок о бок со всеми иными животными, и в большинстве своем — теми же методами. Но есть и другая сторона, о которой Донна Харауэй пишет: «Многие люди более не чувствуют потребности в разделении между человеком и животным. Действительно, большинство разветвлений феминистической культуры находит удовольствие в сознании связи человека со всеми остальными живыми существами. В этом смысле движение за права животных не является просто иррациональным отрицанием уникальности человека. Скорее оно служит осознанию связи разрозненных границ между природой и культурой. Киборг же появляется в том мире, который уже переступил черту между животным человеком».

Кто же в нашей публичной культуре может быть в этом смысле наиболее радикальной персоной, как не Майкл Джексон с его интимнейшими связями «с простаками, обезьянами и добрыми друзьями». При этом шимпанзе, о котором все так много говорят, не единственное животное, с которым Майкл Джексон проводит время. Достаточно известны истории и репортажи его менеджеров (насколько они правдоподобны — другой вопрос), например, о том, как Майкл Джексон держал у себя в гостинице в Сингапуре двоих взрослых и четырех юных орангутанов и развлекался с ними в комнате для пула («Индепендент», 3.06.93). Кого же, как не Майкла Джексона, в плане отношений между человеком и животным можно считать в наибольшей степени «переступившим черту»?

Я уже не говорю об игровых трансформациях, например его превращении в пантеру в финале одного из его клипов.

***

Давайте подойдем теперь к той границе, которая разделяет органическое и неорганическое, и соотнесем ее с границей между природным и неприродным, как делает это Майкл Джексон на протяжении своих многочисленных трансфигураций в видеоклипах: они вновь и вновь актуализируют размывание этих границ. Но даже если и признать, что Майкл Джексон своей личностью манифестирует в наиболее публичном и современном виде эту идею беспокоящих нас границ, то надо также признать, что он в этом не одинок. Вспомним хотя бы кинематографический киберпанковский жанр, получивший наиболее совершенное воплощение в фильме «Бегущий по лезвию бритвы». При этом массированные перевоплощения Майкла Джексона не ограничиваются балансированием между этими двумя границами. Он также переступает и через третью границу из намеченных Донной Харауэй — границу между материальным и нематериальным. Наиболее отчетливо текучесть между визуальным и тактильным показана им в клипе «What do you remember» из альбома «Dangerous», где Майкл Джексон постоянно то появляется, то вновь исчезает в различных личинах. Но есть и другой уровень, позволяющий Майклу Джексону снимать противоречия между материальным и имматериальным. Этот уровень позволяет Майклу Джексону быть совершенной звездой. Потому что он, как подчеркивает Донна Харауэй, — киборг: «Наши лучшие машины сделаны из солнечного света: они сами — свет и чистота, ибо они суть не что иное, как чистые сигналы, электромагнитные волны, части спектра...»

В этом аспекте я хотел бы затронуть наибольшую трудность в разговоре о Майкле Джексоне, позволяющую нам задать следующий вопрос: из чего состоит Майкл Джексон? Да, именно так, потому что Майкл Джексон не просто личность, потому что он некая пограничная аномалия (afraction), находящаяся на границе между человеком и животным, между органикой и неорганикой (что означает примерно то же самое, что находиться между живым и мертвым), между материей и чистой коммуникацией, которая не находится ни в каком определенном месте пространства, потому что она находится везде; если так, то Майкл Джексон — ни животное, ни человек; ни живой, ни мертвый; ни материя, ни чистый сигнал. И одновременно он и животное и человек, и живой и мертвец, и материя и сигнал. Он ни мужчина, ни женщина, но одновременно и мужчина, и женщина. Сходным образом снимаются по отношению к нему оппозиции ребенок/взрослый, жертва/агрессор, невинный/грешник, публичный/приватный, реальный /вымышленный, человек/нечеловек и так далее. Так из чего же состоит Майкл Джексон?

Его собственная артикуляция своего амплуа вполне определенна и откровенна: он хочет быть как дитя. И именно под таким углом зрения должна быть понята его сексуальность, его жанр, его голос, неопределенный с точки зрения мужского/женского, и его раса, которая совершенно не важна. Он становится личностью, делающей вилку всем этим разграничениям и категориям, которые создаются миром и его политикой, ведут к войнам и конфликтам, утверждениям и отрицаниям, желаниям и страхам.

Короче говоря, Майкл Джексон — гуманист высшей точки мира, свободный от спецификаций, маркирующих политическое тело. И эта его действительно человеческая свобода осуществляется в нем в том, что он называет «нашими временами», посредством распыления, дисперсии его тела, которое может быть только таким, каково оно есть, а именно — не сконцентрированным в единое, занимающим пространство везде и нигде (телом, которое поэтому не является даже одним Майклом Джексоном).

Гуманизм высшей точки — это значит полностью опорожненный гуманизм (из механического, из животного, из нематериального). Вот почему полиция заинтересовалась исследованием гениталий Майкла Джексона, исследованием его пениса (это был удобный случай посмотреть, а есть ли у него вообще пенис). И это обследованное тело — фиксация того, что у него есть тело, которое может быть подвергнуто обследованию, — было, как сказал сам Майкл Джексон, «дегуманизирующим» актом.

Никто не может прикоснуться к Майклу Джексону. Потому что Майкл Джексон не существует реально. Если он и существует (для самого себя, помимо и поверх всех) и если его глобальный политический и идеологический успех, его тревоги и его обаяние для окружающих, если все это могло состояться, то только посредством того, что он сам предлагает (нам и самому себе): бегство в невинность детства, которое потеряно, в то детство, которого, как он сам говорит, «у него больше никогда не будет».

Ибо если что и было потеряно в «деле» Майкла Джексона, это его, Майкла Джексона, теперь уже вымышленная невинность. Ребенок, к которому он относился по-дружески, невинно, развратил его, ошибочно приняв его эмоциональность за проявления сексуальности. Ребенок (если тринадцатилетний — это ребенок) развратил Майкла Джексона. Ребенок был сексуализирован, и Майкл Джексон был сексуализирован (ведь у него же есть пенис: полиция видела его и подтвердила нам его наличие). Но ребенок, в целом невинный, в этой игре скорее был более взрослым, нежели Майкл Джексон. Эта невинность развратила Майкла Джексона (они целовались, как сообщили мальчики, «как если бы вы целовали свою маму». — «Индепендент», 17.08.93). Невинность, лишенная самой себя, есть фикция, фантазия. Майкл Джексон был и остается жертвой невинности, невиновным виновником своей фантазии.

Побег Майкла Джексона из мира, из зажимов и связок закона и его ядовитой развращенности есть всегда и только фантазия, идея детства и невинности, которой он так жаждет и которая еще вернется к нему. И сейчас больше, чем когда-либо. Иначе кто же будет исполнять свое «Heal the world» («Исцели мир»)!

Похоже, что Майкл Джексон — эта манифестация киборга — хочет убежать от политиков и от наказания, встав за пределами закона, превратившись в ребенка (в женщину, в животное, в звезду, в белого человека, во все что угодно), вернувшись в детство, которого у него никогда не было (но которое — преображенное — есть у него теперь). Оно оставит его в покое безмолвным, свободным от криков призрачных удовольствий и наслаждений его музыки, того удовольствия удовлетворения желаний, которое он получал и давал.

Я закончу двумя цитатами. Одна — длинная — из недавней статьи Лиотара «Ргеscriptions» («Предписания») (о рассказе Кафки «В исправительной колонии»), вобравшей в себя все нити материальности и инфантильности, а также и того, почему Майкл Джексон при каждой очередной попытке убежать от закона и политиков вновь и вновь запутывается в то, от чего он пытается убежать. Вторая цитата — из четырехминутного признания Майкла Джексона в телеэфире. Лиотар: «Быть в эстетическом смысле — значит быть-там-здесь-и-теперь, быть выставленным в пространстве-времени и приставленным к пространству-времени, которое прикасается к тебе до всякого понятия, прежде всякой репрезентации. Это «быть» — неизвестное, потому что оно было прежде нас. Это нечто вроде рождения и младенчества — там, прежде нас. Это неизвестное «там», которое называется телом. Это не я — тот, кто рождается, кому дано родиться. «Я» рождается потом... Это младенчество, это тело, это бессознательное, остающееся там на всю мою жизнь; когда приходит закон, с моей самостью, моим языком, то уже слишком поздно. Все уже изменилось после первого прикосновения. Эстетика имеет дело с этим первым прикосновением, которое прикасается ко мне, когда меня еще нет. Это прикосновение — неизбежный недостаток, ибо оно имеет дело с законом... Если закон должен не только заявлять о себе, но также повиноваться самому себе, то он должен преодолеть сопротивление этого недостатка, этой оскорбляющей потенциальности, конституируемой при рождении. Я имею в виду то, что происходит из того факта, что некто рождается до того, как рождается закон. Для закона тело — это эксцесс. Но закон должен иметь дело с этим телесным эксцессом. Если закон хочет исполнять (себя), он должен переписать себя на своем теле так, как делает это первое прикосновение.»

Джексон же заявил следующее: если он виноват в чем-либо, то только в том, что отдавал детям все, что у него было («Индепендент», 23.12.93).

Далее цитирую дословно:

«Бог сказал о детях: «Охраняйте малых сих, пришедших ко мне, и не запрещайте им, ибо их есть Царствие небесное». Это не значит, — продолжил Джексон, — что я думаю о себе, что я Бог, но я пытаюсь быть как Бог, по крайней мере в своем сердце».

Перевод с английского ВАДИМА РУДНЕВА