Случай с сумасшедшим художником, рассказанный Джоном Уильямом Данном, богат содержанием, но следует отличать смысл самой истории от его понимания персонажем да и самим автором. Мы не обязаны безоговорочно доверять им. Они не имеют перед нами никакого преимущества. Художник, написавший пейзаж, остался неудовлетворен тем, что у него получилось, и нет оснований сомневаться в правдивости его переживаний. История искусства знает подобные коллизии, иногда трагичные, и они требуют объяснения. Совсем другое дело, как сам автор понимает причину собственной неудачи. Он находит ошибку в том, что на картине не отражен факт его присутствия в мироздании как автора этой картины, и, следовательно, в ней есть неполнота.

Насколько справедлив такой ход мысли? В нем можно заметить неточность. Изучив рисунок, художник не обнаруживает там себя, но видит многое другое. А собственно, что он там видит? Если просто изучать картину, то там вообще ничего нет, кроме ряда соединений кадмия, изумрудной зелени, кобальта, окиси цинка и т.д., как справедливо заметил Малевич о пейзажах Шишкина.

Почему же наш художник так не считал? Дело в том, что перед ним была не одна картина, а две: ландшафт, простирающийся перед ним, и его изображение, а наблюдение о собственном отсутствии в последнем было результатом, если так можно выразиться, сравнительного анализа. Предложенный иллюстративный ряд игнорирует этот факт. Ситуация же выглядит следующим образом: Рис.1 — ландшафт. Рис. 2 — его изображение. Рис. 3 — удвоенное изображение, то есть то, что видит художник, закончив работу.

Итогом его усилий стало появление зеркала, в котором отразился пейзаж. На этом, собственно, и следовало остановиться. Действительно, на картине нет художника, но на ней вообще ничего нет, кроме краски, а в том, что ландшафт оказался повторен, то есть в ситуации в целом, художник уже присутствует во всей полноте. Сознание узнает себя, свой принцип, свою отражательную природу именно в факте раздвоенности мира на изображение и изображенное.

Так отчего же художник остался недоволен рисунком (выполненным, кстати, с большим мастерством) и что помешало ему обнаружить себя уже в самом феномене мимесиса (а ведь он был очень неглуп)?

В каком случае рисунок не свидетельствует о наличии разума в мироздании? Только в том, когда разум не принимал участия в его создании. Когда изображение возникает механически, как на фотопластинке или как отражение пейзажа в озере. Таким образом, возникает вопрос: как добавить к картине самого себя? Сумасшедший художник решает его самым механическим способом, наняв деревенского парня в качестве натурщика. С таким же успехом он мог привнести себя нарочитым искажением естественности изображения или чем-нибудь подобным. Можно предположить, что ландшафт, который хотел запечатлеть наш художник, не обладал возможностью цельного истолкования, то есть не позволял разуму вмешаться в процесс его отображения. Может быть, он не был идеален, а его внешние признаки (формальные характеристики) отказывались стать выражением содержания, были обманчивы. Видимо, это противоречие между видимостью и сутью и стало главной причиной неудовлетворенности сумасшедшего художника. Как человек чуткий, он верно угадал отсутствие разумности в своем рисунке, но не обратил внимания на его отсутствие уже в ландшафте.

Как известно, человеческий глаз устроен подобно фотоаппарату, — глаз, но не голова. Она отличается от аппарата уже тем, что световые волны, прошедшие сквозь диафрагму, называемую зрачком, ей небезразличны. Предположенная Данном интерпретация события не обращает внимания на этот факт, как и на тот, что природа может быть увидена только в историческом ракурсе. Степень ее освещенности или, другими словами, скрытая в ней способность быть понятой меняется от эпохи к эпохе, и сегодняшняя неудача художника не является окончательным приговором на все времена. Есть несколько страниц в истории искусства, которые говорят нам, что при известных обстоятельствах описание или изображение может быть в некоторой степени адекватно разуму, который его сотворил.

Предлагаемые читателю заметки Мих.Лифшица об известной гравюре Дюрера — одно из свидетельств в пользу этого наблюдения.