18+

СТРАХ ПУСТОТЫ

Кажется, что Современный мир больше, чем когда-либо, испытывает страх пустоты. Пустота как метафора дыры, отсутствия, пустой оболочки, из которой вынули содержимое. Кажетcя, что современный стоицизм вновь пришел к древнему изречению «природа не терпит пустоты». И наиболее симптоматичным инструментом его выражения валяются медиа. Информация, изливаемая непрерывным потоком, постоянно обновляется, чтобы непрестанно подтверждать свое самоновейшее качество. Действительно, информация имеет ценность исключительно в качестве события. Эра события. «Зрелищность, к которой она стремится, связана не столько со зримостью, спектаклем, сколько с событием» (Даниэль Сибони). Срок жизни информации и зрительных образов все более короток, они непостоянно-кратковременны и всегда готовы быть вытесненными другими. Их существование хрупко в своей сиюминутной безотлагательности. Они разворачиваются в плеторе их явленности, видимости, в сфере медиа, и их судьба — вытеснение и исчезновение с экрана. Подобный процесс ускорения неизбежно приводит к затемнению, утрате ясности. CNN — пример такого непреодолимого настоящего, в котором мы вынуждены жить. Реальное время информации отныне исключает любую отсрочку, запаздывание трансляции во времени, любое пространство.

Вполне возможно, что сегодня электронные скорости уже вытолкнули нас за пределы человеческого измерения: когда вы находитесь в волне, вы находитесь одновременно здесь и там, вы пребываете повсюду, будучи как бы бестелесными, на манер «ангелов». Отсюда возникает вопрос, не является ли повседневность в противовес электронным скоростям своего рода «замедленным миром», миром остановки в процессе ускорения, где «все должно оставаться на своем месте, пока не появится следующее издание» (Маклюэн).

 

ИСЧЕЗНОВЕНИЕ КАК НОВОЕ СОСТОЯНИЕ

Несмотря на всеобщее сопротивление неизбежной судьбе, исчезновение, дезинтеграция представляются новым состоянием зрительного образа и информации. Исчезновение без следа, которое лишь очень редко оставляет выброс в виде становления. Все увлечено потоком. «Нам суждено потреблять каждый день все больше вещей и информации, спорта и путешествий... таково постмодернистское общество: это апофеоз потребления, осуществляющего экспансию в сферу приватного вплоть до визуальных образов и становления эго, призванного познать судьбу ускоренного устаревания, подвижности, дестабилизации» (Липовецкий). В ситуации избытка и ycкоренной смены стимулов, наводняющих мир, нe остается ничего, кроме гипнотической завороженности скоростью трансляции, которая свелась к знакам-стимулам.

Вибрирующий, судорожный образ светового потока.

 

СМОТРЕТЬ, ЧТОБЫ ВИДЕТЬ

Стратегия исчезновения есть абсолютно «антизрелищная» установка или, точнее, оборотная сторона спектакля современного мира. На границе перцептивного и неперцептивно по невозможно вырваться из образных иллюзий. Художники работают в этой оптике, не капитулируя и не симулируя перед лицом реальности сегодняшнего мира. Прямо наоборот. Они далеки как от простой романтической апологии ничто, так и от «реакционной» установки — установки на критику и отторжение постмодернистского общества.

Cкорее, речь должна идти о позиции вопрошания. «Мир полон объектов, интересных и не очень. У меня нет желания добавлять к ним другие», — сказал Дуглас Хюблер (Huebler) еще в 1969 г. Что означает феномен перенасыщенности? Зачем вводить еще какие-то знаки в уже загроможденный или универсум? Столько рефлексии по поводу сидения в эпоху, когда сам темп акта зрения слишком быстр. Кажется, что мир утратил способность видеть, oн ослеп из-за того, что слишком много видел. И он способен видеть лишь в инфернальном ритме медиа и сквозь призму их иконографии. Возвратить времени его время. Возвратить зрительным образам статус паузы, их иконическую силу — именно эти проблемы, как кажется, ставят самые различные художники.

 

НУЛЕВАЯ СТЕПЕНЬ ОБРАЗА

Эпоха, когда все манипулируют образами-событиями, эпоха, когда художники играют с одним или несколькими образами, склоняя их до бесконечности, самыми общими образами. Эпоха, когда повтор есть новое состояние образа, определяющее условия его существования, основу ею сопротивляемости, является залогом его неотвратимой узнаваемости, мгновенной считываемости вплоть до того момента, когда глаз совершает скачок, реагируя на появление генерального (родового, общего) стличия. Эти художники четко ставят проблему образа. «Но что такое образ?» — спрашивал Бланшо. Когда нет ничего, образ, собственно, и обнаруживает свое аутентичное состояние, однако исчезает. Образ требует «нейтральности, стертости мира, требует, чтобы все было растворено в индифферентном фоне, где ничто не самодовлеет, он стремится к интимности того, что еще сохранилось в пустоте: в этом его истина» (Бланшо). Художники, о которых идет речь, демонстрируют, что абсолютной пустоты не существует, есть лишь гигантская разреженность, что нужно воспринять пустоту как ткань реальности, в платоновском смысле. Приблизить пустоту, чтобы приблизиться к реальности. Исчезновение не есть антитеза движению мира, в его сути. Исчезновение есть состояние мира, природы. Состояние произведения. Оно проявляет, утаивая, проникая в мир. Показывает, оставаясь в темноте. Эта способность появляться и исчезать, манифестировать присутствие через отсутствие, собственно, и есть метафора творчества. Сущность искусства заключена в его отсутствии. Отсутствие может быть более зрелищным, чем любой фейерверк красноречия. Меньше есть больше. Перед нами уже не те работы, которые открывают себя с первого взгляда, видны сразу же; они принадлежат к тому семейству открытых произведений, которые предполагают эксперимент, опытное постижение. В конечном итоге они являются благодаря своему постоянству, деятельности, постепенной акклиматизации. Нулевая степень образа. Признать исчезновение — значит без обиняков, прямо поставить проблему смерти, проблему истока, проблему возобновления вновь и вновь, о которых говорится в каждом произведении. Новый вызов смерти, спешке и срочности, вызов скорости, которая увлекает за собой мир. Говорить об исчезновении — значит манифестировать дезинтеграцию фигуры, индивида, который был знаком искусства XI века. Прогрессирующее исчезновение «я» в социальном индивиде, коллективном субъекте, том общественном индивиде, который способен выжить, расцвести защитить себя только в группе. Идентичность сместилась от частного к всеобщему, а образ — от специфического к всеобщему. Новые идентичности современного мира, который и есть наш мир, вопреки все еще существующей настоятельной потребности утвердить различия во всеобщем.

 

Перевод с французского ГАЛИНЫ КУРЬЕРОВОЙ