Потеря не только монополии, как о том пишет Томас Хубер, но и лицензии на еще никогда не виденные картины» для художественной деятельности связана не только с наступлением прогрессивных технологий в ооласти «коммерческого производства изображений», но и с отказом художников смотреть на реальный мир своими собственными глазами. Этот отказ в свою очередь, как известно, базируется на отказе реальности в праве на существование. Обвальное падение интереса к визуальному как в сфере производства, так и потребления актуальной артпродукции сегодня бросается в глаза всякому, у кого они есть. Авторитет визуального канала считывания, обработки и передачи информации чрезвычайно низок не в смысле считывания знаков, наиболее чистой разновидностью которого является чтение, а в смысле использования зрения как чувства и глаз как его органов.

Процесс эстетического освоения чувственно постигаемого мира, бывший на протяжении тысячелетий основой художественного творчества, сегодня затухает и практически затух. Нелепо и неприлично даже называть сегодняшнее артфункционирование изобразительным или пластическим искусством, оно существует в пространствах, принципиально и предельно удаленных от альмаматерных, и в этом смысле лидирует среди всех искусств. Всякий мыслящий человек — инакомыслящий, т.е. мыслящий индивидуально, не так, как любой другой мыслящий, не говоря уже о немыслящих, а лишь потребляющих коллективное бессознательное. Так же и всякий видящий человек — инаковидящий, обладающий личным и уникальным аппаратом зрительной работы и соответствующим визуальным опытом, отличающим его от потребляющих общие места, в данном случае визуальные. Как мысль существует лишь в форме инакомыслия, видение существует лишь в форме инаковидения. Художники, казалось еще не так давно, не в последнюю очередь именно этим инаковидением отличались от людей других родов деятельности и по этому признаку рекрутировались. Трансформация, осуществленная здесь постмодернизмом, представляется более революционной и авангардной, чем все достижения авангардизма. Постмодернизм полностью изменил круг задач, предлагаемых художнику, способ функционирования и отбора в профессию для него и прочих интересантов, намеревающихся действовать в артмире. Отказ художнику в праве на личное чувствование, эстетическое переживание и высказывание разорвал во всех мыслимых местах традиционный цикл художнической психосоматики: глаз — мозг — рука — глаз...

Мнение об исчерпанности ресурсов в рамках прежней конвенциональности, о ее банкротстве опирается, с одной стороны, на огромность уже полученного старым способом культурного результата — он представляется уже полностью описавшим и интерпретировавшим во всех своих проявлениях все мыслимые объекты внимания, кажется полностью покрывшим их и скрывшим от глаз, накрывшим, как накрыли волны окияна легендарную Атлантиду, а с другой стороны, на возникновение и существование в новой и новейшей культуре иных форм художественного освоения мира, признанных более продуктивными и ресурсными. Проще сказать, обобщенный современный художник и критик визуально невнимательны и нечувствительны, охотно, даже гордясь собою, признают это, не видят в том греха и не испытывают угрызений.

А вот позиция живописца маслом по холсту в сегодняшней художественной ситуации весьма уязвима. Действительно, приходится постоянно отдавать себе отчет, почему ты предаешься именно этому архаическому занятию, а не инсталлированию, скотоложству, фотографии, изготовлению текстов, онанизму или всевозможным коллективным действиям. В отличие от них живописи требуются оправдания. Одним из алиби или по крайней мере смягчающих обстоятельств, думается, может служить сам факт сознательности, ответственности и свободы выбора. Свобода, понимаемая как отказ от выбора, к станку не приведет — аутсайдерство не ее стихия. Ну а вести себя так, будто проблемы выбора вообще не существует, увы, сегодня, кажется, уже неприлично, так же как тем, кто себя подобным образом ведет, кажется неприличным публично манипулировать своим или чужим членом, мошонкой или влагалищем.

Продолжая изыскивать оправдания и памятуя, что лучший способ защиты — нападение, смею заметить, что, коли затевается разговор об активизации визуальных параметров актуального художественного процесса, на повестке дня неизбежно оказывается хотя бы частичная и почти что посмертная реабилитация «скомпрометировавшей себя тактики индивидуального творчества», в том числе и инаковидения, права на качество и, соответственно, на риск. Без такой реабилитации предлагаемый разговор представляется очередным симулякром.

* * *

Видно бывает, как правило, когда есть на что смотреть. За последние десять лет мы в этом отношении много потеряли: разрешенный воздух оказался-таки разреженным. Тоталитарное силовое поле имело достаточное напряжение, чтобы удерживать в себе очень густую визуальную субстанцию. Это было подобно жизни на чудовищной планете, Юпитере каком-нибудь, в поле действия грандиозных сил притяжения, продавливания, припертости, спертости. Совершенно нечем дышать, как будто студень глотаешь. Время и то расплющилось. Существование внутри застывшего миража. Эта постановочная магия гипнотизировала, провоцировала игру в гляделки на манер кролика и удава. Отвести взгляд удавалось, только переведя его на собственный холст. Экспроприировать посредством убогого объектива, иногда с риском для здоровья и безопасности, вибрирующие куски замороченной реальности и заниматься домашними апроприациями. Достижение цельности и единства не входило в круг художественных задач: сама реальность, как и положено произведению высокого искусства, предлагала удивительную тотальную цельность. С другой стороны, в этом единстве было что-то низкоклеточное, когда любой малейший фрагмент содержит и несет в себе целое, его печать, код, хромосомный набор, репрезентирует его, как капля воды.

Сегодня нет нужды избавляться от наваждений, исчезло очень многое, объявлявшееся твердым, а бывшее лишь густым. Видимой реальности был нанесен серьезный материальный и духовный ущерб, только она не рухнула, как Грозный, а, в условиях отсутствия сил прежнего тяготения, воспарила. Не нагромождения обломков, а пустоватость, висящий в воздухе, как улыбка Чеширского Кота, фрагмент Кремлевской стены. По контрасту с предыдущей новая визуальная реальность ощущается как фрагментарная и совершенно незначимая. Однако после снятия внешнего давления дало знать о севе внутреннее, как у глубоководной рыбы, вытащенной на берег; глаза вылезают из орбит, а на что смотреть? Что делать, если напряжение ушло, а привычка к напряженному, постоянному вглядыванию осталась? Постепенно внимание нашло себе объект и сосредоточилось на зримых проявлениях физиологических процессов, происходящих в собственном глазу. Такая трансформация не уникальна: в здешней артжизни повсеместно на первый план начали выходить внутренние процессы, происходящие в организмах художников. Появление фекалий, спермы и других вполне естественных продуктов этих процессов было встречено с энтузиазмом. Присоединимся к нему и мы, особенно отметив сперму как результат, свидетельствующий о потентности артиста.

Ну а если целеполагание иное, если обнаруженные проявления связаны со зрением и возбуждают эстетические переживания, почему бы и с ними не поработать? Стыдно, конечно, и аутсайдерно, но ведь ничто человеческое нам не чуждо?

Как указал нам Гройс, художник теперь сам должен объяснять, что он хотел сказать своими работами, критику не до этого. Ничего не попишешь, придется пописать самому. Слово, произнесенное много раз подряд, теряет свой привычный, обиходный смысл, вспучивается, слоится и множится иными смыслами в иных измерениях. Также и постоянное вглядывание в окружающий мир постепенно проявляет вибрацию визуального пространства, наличие некоего промежуточного слоя, проходя через который, вернее, будучи обработаны им, зрительные впечатления трансформируются, обнаруживают иную природу, ставя под вопрос свою аксиоматичность, т.е. очевидность: ...Все время что-то мешает смотреть на унылый пейзаж за окном, плавает в воздухе, какие-то размытые точки, кружочки, хвостики. Если перефокусировать настройку глаза, станут отчетливо видны похожие на одноклеточных под школьным микроскопом изумрудно-фиолетовые образования, постоянно меняющие конфигурацию и убегающие по диагонали из поля зрения...

...Открытые утром глаза, отвыкшие за ночь от слаженного действия, дают раздвоенное изображение окна, а также полупрозрачного носа и век, ограничивающих зрение. За носом, там, где работает один глаз, изображение не двоится, зато какое-то смазанное, полузасвеченное. Наконец глаза перестают валять дурака и дают согласованное изображение. Если их теперь закрыть, окно появится снова синим (желтым, фиолетовым) экраном на просвечивающем кровью фоне закрытых век. Потом экран затухает, постепенно переходя в свой, налившийся кровью фона негатив, а обескровленный фон высветляется и холоднеет. Можно снова открыть глаза, чуть повернуть голову и снова закрыть их. Увидишь новый отпечаток и тут же старый, совсем побледневший и завалившийся от поворота головы... Глаз работает наподобие фотоэлемента и проектора и когда открыт: постоянно дает род негативного изображения прошедшего визуального момента, наложенного на текущий. Просто его трудно заметить, как луну на небе в солнечный день. При высокой контрастности объекта можно разглядеть, например, след светильника на потолке рядом с оригиналом или черных тапочек в ванной на светлом кафельном полу._

Другой ряд визуальных впечатлений такого рода связан с бессонницей, но здесь изображение носит не остаточный или дефектный по отношению к внешним объектам характер: на экран закрытого века проецируются результаты некоей внутренней деятельности — цветные абстракции, всегда прекрасно выстроенные композиционно и колористически, с тонкой пространственной организацией. Не представляемые, а наблюдаемые картины, не управляемые, а лишь считываемые бодрствующим зрением.

Во всех этих процессах Очевидность обнаруживает неистребимо субъективную природу, ставя под большой вопрос свой обиходный, привычный смысл. Продукты неизмышленного визуального восприятия, реалистические по определению, с традиционной, формальной точки зрения то и дело выглядят абстрактными, т.е. возникает некий абстрактный реализм (реалистический абстракционизм?); предметность плавно претекает в свою противоположность, а внутреннее занимается перманентным заглатыванием внешнего; мерцающий текстуально-контекстуальный обмен и периферийность происходящего попахивают концептуализмом и подлизываются к постмодерну, пластический характер некоторых результатов косит под сюрреализм, а по совокупности возникает инновативное поле, в том числе и для решения живописно-пространственных задач. Постоянное присутствие экрана или промежуточного слоя в качестве отправного момента пространственной организации предопределяет использование плоскости для репрезентации проекта, и все это вместе служит оправданием живописи маслом по натянутому холсту.

 

ПОСТСКРИПТУМ

Если, по Батаю, в изложении Якимовича социальный порядок «поддерживают «гомогенные» слои и группы общества с рационально и морально устроенными мозгами», то культура, согласимся, «детище общественно неудобных маргиналов... по своей психологии близких к париям, преступникам, мечтателям, психически так называемым ненормальным людям». Ну а если социальный порядок на протяжении многих десятилетий поддерживался людьми с иррационально и аморально устроенными мозгами, а гомогенных слоев и групп общества с рационально и морально устроенными мозгами как не было, так и нет? А если и есть группа с морально устроенными мозгами (ну, допустим) — интеллигенция, то уж рациональности она лишена по определению. А если где в других группах и попадается рациональность, то уж точно без моральности, и вообще, ровно на том месте, где у них обыватель, у нас заядлый артист, по своей психологии близкий к париям, преступникам, мечтателям, психически так называемым ненормальным людям.

В этих условиях отвести культуре то же место в здешнем социуме, что Батай отводит ей в западноевропейском, значит концепции безумного художника в нормальном мире противопоставить концепцию безумного художника в безумном мире и таким образом предложить совершенно иную модель, даже не подозревая о своем открытии и не задумываясь о том, как оно может и будет работать.