Странная низменность побуждает нас не только овладевать Другим, но и присваивать его секрет, не только быть для него дорогим, но и фатальным, играть в жизни другого роль серого кардинала. Первоначально преследовать людей на улицах, преследовать наугад, эпизодически, беспорядочно и недолго, исходя из того, что жизнь людей — это случайный проход, не имеющий смысла, никуда не приводящий и именно поэтому завораживающий. Вы существуете, лишь идя по его следам, без его ведома, — на самом же деле вы идете по собственным следам, не ведая об этом. И это не затем, чтобы открыть жизнь Другого или то, куда он идет, но это и не дрейф в поисках неизвестного. Вас соблазняет идея стать зеркалом Другого без его ведома. Вас соблазняет идея стать судьбой Другого, двойником, повторяющим его проход, обладающий смыслом для него, но утрачивающий смысл при удвоении. Как если бы кто-то за его спиной знал, что он никуда не идет. В каком-то смысле это значит похитить у него объективность его цели: лукавый злой дух ловко проскальзывает между ним и им самим. Это столь сильно, что особого рода интуиция заставляет людей предчувствовать, что их преследуют, что нечто вошло в их пространство и искривило его. Однажды С. решает придать иное измерение этому опыту. Она решает постоянно преследовать некоего едва ей знакомого человека во время своего путешествия в Венецию. Она вычисляет отель, в котором он остановился. Она снимает комнату с окном напротив, чтобы наблюдать его перемещения. Она фотографирует его повсюду. Она ничего не ждет от него, она не хочет знакомства с ним. Чтобы не быть узнанной, она изменяет свой облик, она становится блондинкой. Но ее не интересуют радости карнавала, она проводит пятнадцать дней, ценой бесчисленных усилий не теряя его следа. Она расспрашивает людей в магазинах, куда он заходит, она посещает те спектакли, на которых его можно встретить. И даже в момент его возвращения в Париж она встречает его, чтобы сделать последний снимок. Желала ли она, чтобы он убил ее, что, найдя эту слежку невыносимой (в особенности потому, что она ни на что не рассчитывала, и менее всего — на сексуальное приключение), он совершил бы над ней насилие, или же, чтобы, повернувшись к ней, как эдакий Орфей к Эвридике, он заставил бы ее исчезнуть? Желала ли она, чтобы поворот сделал его ее собственной судьбой? Эта игра, как и любая другая, имела основное правило: ничто происходящее не должно было создать между ними контакт или связь. Секрет не должен быть разоблачен, иначе все грозит обернуться банальной историей.

Конечно, есть нечто губительное для того, кто преследуем, оно состоит в том, что следующий за ним шаг за шагом стирает его следы. Ибо никто не может жить без следов, так же как нельзя жить без тени. Серый кардинал похищает его следы, и преследуемый не может не ощущать опутывающие его чары. Она беспрерывно фотографирует его. Фотографии не наделяются здесь функциями вуайеризма или архива. Она лишь говорит: здесь, в этот час, в этом месте, при этом освещении кто-то был. И одновременно не было никакого смысла в том, чтобы быть здесь, в этом месте, в этот час — на самом деле никого не было, я, следовавшая за ним, заверяю вас, что никого не было.

Небезынтересно узнать, что некто имеет двойную жизнь. Так как именно слежка и есть двойная жизнь Другого. Любое банальное существование может быть преображено ею, любое исключительное существование может быть ею банапизировано. Но факт — жизнь изнемогает под действием странной силы притяжения. Не следует говорить: «Другой существует, я его встретил», следует говорить: «Другой существует, я его преследовал». Встреча, столкновение всегда слишком достоверные, слишком прямые, слишком нескромные, в них нет секрета.

Единственный способ не встретиться с кем-то — преследовать его (таков принцип лабиринта, которому нужно следовать, чтобы не потеряться, здесь нужно следовать за ним, чтобы встретить его). Здесь кроется драматический момент — преследуемый резко оборачивается, охваченный внезапным вдохновением, внезапно осознав, что его преследуют. И тогда игра переворачивается, и уже преследователь оказывается загнанным, в тупике, без пути к отступлению. Единственная драматическая перипетия — этот неожиданный полуоборот Другого, взыскующий знания и посылающий к чертям весь мир. Впрочем, этот поворот произошел в Венеции. Человек подошел к ней и спросил: «Что вы хотите?» Она ничего не хочет. Ни детективного приключения, ни сексуального приключения. Это невыносимо, это чревато убийством и смертью. Радикальная перемена всегда чревата смертью. Вся тревога С. вращается вокруг этого жестокого озарения: разоблачить себя и одновременно желать избежать этого. «Я больше не могу преследовать его. Должно быть, он обеспокоен, он должен спрашивать себя — я все еще здесь, позади него? Теперь он думает обо мне, но я буду идти по его следу иначе». Сможет встречать этого человека, сможет его увидеть, разговаривать с ним. Она никогда больше не заставит проявиться эту тайную форму существования Другого. Другой — это тот, чьей судьбой ты становишься, не соприкасаясь с ним в различии и подключаясь к нему как собеседник, но осаждая его как тень, как двойник, как его подобие, сочетаясь с ним, чтобы таким образом стирать его следы, похищать его тень. Другой — никогда не тот, с кем общаются, но тот, кого преследуют, это тот, кто преследует вас. Другой никогда не оказывается Другим сам собою: нужно сделать его Другим, соблазняя его, делая его чужим самому себе, даже разрушая его, если не остается иного пути. Но для этих целей существуют еще более тонкие уловки. Каждый живет ловушкой, которую он ставит другому. Один и Другой живут в бесконечном приближении друг к другу, длящемся до изнеможения. Каждый хочет своего Другого.

В настойчивой потребности свести его к милосердию и в головокружительной попытке продлить и распробовать его. Противоположные логики истины и лжи соединяются в пляске смерти, которая не что иное, как чистая радость конца Другого. Ибо желать Другого — это также всегда желать положить ему конец... как можно позже? Единственный вопрос — кто лучше держит удар, захватывая пространство, слово, молчание и даже внутренний мир Другого, уже не владеющего собой в тот момент, когда он отстаивает свою инакость. Не убивать: но довести противника до желания собственной символической смерти и заставить его исполнить это желание. Мир — это превосходно действующая западня. Искаженность, инакость, в конечном счете, неинтеллигибельная — таков секрет формы и особенности события Другого. «Фердидурка: разумеется, здесь видят зависимость личности от своей среды, но меня гораздо больше захватывает и волнует, психологически и философски, открыть, что человеку случается иногда быть сотворенным только человеком же, другим им же, при случайной встрече, в одну секунду... Для меня речь идет не о том, что данная среда навязывает мне свои условия или же что человек является продуктом своего социального класса, как этого хочет Маркс. То, чего я хочу, — это показать контакт человека с ему подобным, непосредственным, роковой, дикий характер этого контакта; это показать, как из этих роковых и случайных отношений рождается форма, часто совершенно неожиданная и абсурдная... Разве вы не видите, что эта форма гораздо могущественнее, чем простые социальные условия? что речь идет о ничему не подвластной силе?» (В. Гомбрович).

Перевод с французского ИРИНЫ КУЛИК