Марта Грэм, «Шаги на улице», 1936. Двенадцать горожанок синхронно ощупывают ступнями темноту улицы. Они осмелеют, будут удивленно нести свои локти над одетыми в длинные платья телами, обнаружив способность этих тел к высоким прыжкам, заламывать их трехногими свастиками, будут двигаться вперед и вспять, откидываясь — будто в изумлении или хохоте — назад, будут приветствовать ими и только ими созидаемое и названное пространство, шаг за шагом удивляться ему и друг другу — удивляться и утверждать, удивляться и утверждать. Двенадцать танцовщиц прошли по сцене — наши улицы уже не будут прежними.

 

Вацлав Нижинский, «Послеполуденный отдых Фавна», 1912. Удивленный собственными шагами и всем миром Фавн похищает у забредших в его владения Нимф прозрачный шарфик. Удивленный всем миром, собственными шагами и шарфиком, он возвращается на свое ложе и, беззвучно хохотнув на шарфике в сладкой судороге, засыпает. Фавн не вернет шарфик Нимфам, он навсегда останется с ним.

 

Удивление — это то, что сопровождает встречу с прекрасным. Необратимость и вечный остаток.

Всякое искусство проходит путь от питающей его мощь функциональности к автономии. Танец — не исключение. То, что называется contemporary dance, есть позиция на этом пути в настоящий момент. От танца, освященного своей функциональностью — от сексуальной до культовой — к танцу, удивляющемуся самим собой и возвращающего это удивление обратно в нетанцевальный мир.

Искусства, вплавленные в то, что называется современным искусством, проходят процедуру вторичного удивления: картина, удивленная своей плоскостностью и красящим веществом (автономией), удивляется еще раз — как «произведение изобразительного искусства, картина» (очевидно ведь, что не всякая живопись может быть «современным искусством», а только та, что претендует на переизобретение живописи, включая ее функциональность — нарративную, декоративную и культовую).

Парадоксальность, столь ценимая нами в современном искусстве и тщательно отделяемая от внешней, декоративной эффектности, — есть современный эвфемизм красоты. Да-да, той самой красоты, что изоморфна парадоксальности пронзительно красивого лица, красоты как сексуальной привлекательности. Танец, смещенный в пространство современного искусства, схематизирует саму эту неуместную, умолчанную и скандальную красоту.

Танец, таким образом, может быть вплавлен в современное искусство только посредством этого вторичного удивления: в своей неуместности. Подобно неуместности перформанса — как приключения скульптуры, неуместности видео — как приключения картины. Именно здесь ему даровано удивление возвращенной ему декоративной функцией — демонстрация ножек. Или бунт. Что, по правде говоря, не так уж важно.

Целоваться — странно. Потому что танцевать странно. Читайте по губам, хореографы!